Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560 - Александр Янов

Ibid., р.23. Ibid.

цию. Более того, автор замечает, что «метод, использованный [Гроз­ным], по сути, не отличался оттого, который был использован Ива­ном III на территории завоеванного Новгорода».34

Но все хорошее на свете, как известно, кончается. И вот в сере­дине XVII века «идея государства» в России вдруг, наконец, каким-то образом возникает. Почему? Появилась к этому времени частная собственность? Рухнула «примитивная семья» вместе с «патримони­альной ментальностью»,35 и царь перестал быть paterfamilias? Так должен был бы заключить читатель на странице 70. Тот, однако, кто дочитал до страницы 85, узнает вдруг нечто прямо противополож­ное. А именно, что «трансформация России в вотчину правителя... завершилась в XVII веке».36 То есть как раз тогда, когда «идея госу­дарства» возникла. Как объяснить эту головоломку?

Очень просто. На странице 70 Пайпс все еще витал в эмпиреях «патримониальной» теории, а на странице 85 он уже спустился на грешную землю — и к собственному изумлению обнаружил, что пе­ред ним совершенно нета страна, которую описывала его теория. Виттфогелю и Тойнби, скажем прямо, было легче. Они провозглаша­ли свои глобальные теории, а потом пытались втиснуть конкретную страну, в нашем случае Россию, в предусмотренную для неё нишу. Своей специальностью полагали они, так сказать, алгебру мировой истории. Для Пайпса как историка России это невозможно. Ему при­шлось заниматься арифметикой, если можно так выразиться, т.е. скрупулезно сверять теорию с фактами. Именно это как раз и обе­щало стать его главным преимуществом перед предшественниками. На самом деле оказалось это его главной слабостью. Ибо история России отчаянно бунтовала против его теории.

Но прежде, чем мы приглядимся к этому бунту, еще несколько слов о его теории. Монголы и византийцы в качестве прародителей российской государственности выпали в ней, как мы видели, из те­лежки. Кто вместо них? «Классические примеры таких режимов

Ibid., р. 7.

Ibid., р. 95.

можно найти среди эллинистических государств, возникших после распада империи Александра Великого, например, в Птолемеев- ском Египте (305-30 до н.э.) или в государстве Атталидов в Пергаме (283-133 до н.э.)»37

Почему, собственно, предпочел Пайпс птолемеевский Египет им­перии Чингизхана в качестве модели для России, остается только га­дать. Может быть, потому, что Птолемеи были, в отличие от ханов, обожествлены. Или потому, что монголы не могли при всем своем мо­гуществе похвастать таким патриархальным миром и согласием, ка­кой предписывала России патримониальная теория. Но в принципе не так уж это и важно, поскольку 74 страницы спустя Птолемеи тоже вылетели из тележки вслед за монголами и византийцами. И мы вдруг узнаем, что «московская служилая элита, от которой по прямой ли­нии происходят и дворянство императорской России и коммунисти­ческий аппарат России советской, представляет уникальный фено­мен в истории социальных институтов».38

Глава шестая

В амплуа теоретика Пайпс объяснил нам, что — в связи с хро­ническим отсутствием в России конфликтов, связанных с частной собственностью — царили в ней под эгидой ее paterfamilias беспри­мерные мир и согласие. А что говорит история? До середины XVII века, рассказывает нам тот же Пайпс, но уже в амплуа историка, страна была ареной «гражданских бурь, беспрецедентных даже для России, когда государство и общество были вовлечены в не­прерывный конфликт, в котором первое пыталось навязать обще­ству свою волю, а последнее предпринимало отчаянные попытки этого избежать»39 (При том, заметим в скобках, что ни государства, ни общества еще, как мы слышали от Пайпса-теоретика, тогда и не существовало).

Ibid., р. 85 (emphases added). Ibid., p. 23.

Ibid., p. 97 (emphases added).

Так или иначе смысл «непрерывного конфликта» заключался в том, что, «стараясь построить свою империю по образцу княжеско­го домена — сделать Россию своей вотчиной, — царям пришлось по­ложить конец традиционному праву передвижения свободного на­селения: все землевладельцы должны были служить московскому правителю, что означало превращение их вотчин в поместья». Ина­че говоря, «земельная собственность должна была превратиться в служебное владение, зависящее от благоволения царя».40

Короче, в отличие от Тойнби история не позволяет Пайпсу объ­явить Россию изначально тоталитарной (как, впрочем, и «патримо­ниальной»). А в отличие от Виттфогеля убежден он, что загадочная «институциональная бомба» взорвалась в России, по крайней мере, на полтора столетия позже. Более того, до середины XVI века, до то­го, как государство «экспроприировало общество»,41 «собствен­ность в России была традиционно отделена от службы» и существо­вала в ней сильная аристократия, не только «гордившаяся своим происхождением», но и «сознательно отделявшая себя от парвеню из служилого дворянства».42 И цари «вынуждены были уважать эту систему, если не хотели рисковать восстанием против них объеди­ненной оппозиции ведущих семей страны»43

Все это, впрочем, не мешало коварному «патримониальному» государству интриговать против могучей аристократии еще с сере­дины XV века. Нет, оно «не вырастало из общества и не было навяза­но ему сверху. Скорее, оно росло с ним бок о бок и кусок за куском его проглатывало»,44 покуда, наконец, не довело «процесс экспро­приации до конца».45 (Как понимает читатель, Пайпс-историк гово­рит здесь о «проглатывании» общества, которого, согласно его соб­ственной теории, еще и в помине не было).

Ibid., р. 85.

Ibid., р. 86.

Ibid., р. 94.

Ibid., р. 89.

Ibid., р. 90.

Так или иначе, государство преуспело. Время «гражданских бурь» закончилось — вся собственность в стране принадлежала те­перь paterfamilias и безмятежная семейная жизнь в России, нако­нец, началась: «система, которую мы описали, стала настолько им- мунна к давлению снизу, что, по крайней мере в теории, она должна была себя увековечить».46

Глава шестая «Деспотисты»

Распад теории

И все было бы с этой те­орией в порядке, когда бы не одно странное обстоятельство. Я имею в виду, что это самое «патримониальное» государство, столетиями, как мы слышали, интриговавшее против собственности подданных, неожиданно начинает вести себя совершенно нелогично, чтобы не сказать нелепо. Оно вдруг возвращает подданным собственность, с таким трудом и такой ценою у них вырванную. Пайпс и сам не мо­жет этого не заметить. «В 1785 г., — озадаченно сообщает он читате­лю, — при Екатерине II... частная собственность опять появляется в России».47 Видите теперь, откуда взялся 1785 год на Стокгольмской конференции Совета Взаимодействия в мае гооо-го?

Обратимся, однако, к элементарной арифметике, уж ее-то как будто бы должен знать даже наш теоретик. Если «патримониальное» государство восторжествовало в России во второй половине XVII ве­ка, а во второй половине XVIII оно уже было отменено, то сколько де­сятилетий — даже полностью соглашаясь с теорией Пайпса — оно в ней существовало? Выходит, что речь-то у нас вовсе не о «России при старом режиме», как обещает заголовок книги, но лишь об од­ном столетии.

Если бы хоть так! К сожалению, время, зарезервированное Пайпсом для «старого режима», будет, как мы сейчас увидим, сжи­маться, подобно шагреневой коже, неумолимо. И нет никакой нуж-

(bid., р. 94. Ibid., р. 112.

ды загонять автора в эту ловушку, он целеустремленно шагает в нее сам. Вот смотрите. «Во второй половине XVII века из 888 тысяч тяг­ловых (т.е. облагаемых налогом. — АЛ.) хозяйств России, 67 % сиде­ло на земле, принадлежавшей боярам и дворянству... и 13,3 % дер­жала церковь. Другими словами, 80,3 % тягловых хозяйств были под частным контролем. Государству принадлежало лишь 9,3 %».48

Продолжим наши вычисления. Если уже к концу XVII века соб­ственность четверых из каждых пяти детей российского paterfamilias была под частным контролем, сколько оставалось ему лет для патри­мониального управления своей «примитивной семьей»? Пятьдесят? Увы, ситуация еще хуже. Ибо вопреки утверждению Пайпса, москов­ское государство никогда не смогло ликвидировать в стране част­ную собственность.

Это правда, что традиционная клановая собственность сгорела в огне самодержавной революции Грозного и была частично заме­нена поместьями. Но одновременно с ликвидацией традиционных вотчин, сами поместья стали практически немедленно превращать­ся в новые вотчины. Вот что рассказал нам об этом в своей послед­ней работе один из лучших знатоков феодальной собственности в России покойный Анатолий Михайлович Сахаров: «Поместья всё больше и больше адаптируются к интересам своих владельцев и об­наруживают всё больше вотчинных элементов. Со временем они преобразовывались в так называемые „выслуженные вотчины". Эта концепция, кажется, была впервые употреблена в указе 1572 г., где клановым вотчинам противопоставлены „вотчины, дарованные го­сударем". Продажа запустелых поместий как вотчин — с единствен­ным условием, что покупатель не имеет права передавать их монас­тырю, — берет начало в тот же период. Практика продажи поместий как вотчин была широко распространена в первой половине XVII ве­ка вместе с дарованием поместий как вотчин как вознаграждения за службу. Больше того, после Смутного времени установилась точная норма: одна пятая поместья была „выслуженной вотчиной". Нужда казны в деньгах и попытка добиться твердой поддержки дворянства