Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

В этот миг той же крадущейся походкой на полусогнутых ногах из-за деревьев на поляну выбрались сразу несколько приамов и, непрерывно почесываясь, уставились на пленников выпуклыми, словно сделанными из фарфора, глазами. Вид их был более чем живописен. Их тела были раскрашены абсолютно по-разному, и в узорах не прослеживалось никакой системы. Тонкие прутики пронзали не только носы и уши, но иногда и губы, а у двух особей женского пола они соединяли соски недоразвитых обвислых грудей.

Но крылья у всех были связаны одинаково. Похоже, представители этого племени по какой-то причине сознательно отказались от способности летать. И Наан пришло в голову, что, возможно, именно благодаря вето на полет, приамы и не были обнаружены раньше.

Удачливый охотник, мыча и приплясывая, принялся усиленно корчить рожи и жестикулировать. Наан с ужасом заметила, что в левой руке он сжимает бластер Лабастьера. И то, чего она опасалась, не заставило себя долго ждать. Прозвучал характерный чмокающий звук и жахнула молния… Но обошлось без жертв, лишь вспыхнули росшие неподалеку кусты.

Приамы рухнули на землю, а стрелявший испуганно отбросил плазмобой в сторону.

Дикари поднялись, вращая глазами, обменялись друг с другом интенсивными жестами, а затем подскочили к пленникам и обшарили их, вытащив разную мелочь, включая сережку, которая была спрятана в кармане у Наан. Затем они схватили концы жердей, к которым пленники были привязаны, забросили их на плечи и трусцой побежали с поляны в чащу.

Приамы тащили свою добычу минут сорок, и Наан казалось, что от боли и тряски она с минуты на минуту потеряет сознание. Кусты хлестали ее по лицу; она стонала, а несколько раз выкрикнула: «Стойте!», «Хватит!», «Я больше не могу!» Но дикари на ее мольбы внимания не обращали.

Неожиданно остановившись, приамы кинули пленников на землю и, упав на четвереньки, принялись быстро разгребать какие-то наваленные в кучу ветки.

— Они не летают и живут под землей, — догадался Лабастьер. — Потому-то о них никто ничего не знает.

Но Наан все это уже мало интересовало.

— Мне кажется, мы умрем, — простонала она. — Они убьют нас.

— Но они взяли нас в плен, значит, мы нужны им живыми, — возразил Лабастьер, — Между прочим, именно в этом племени мы могли бы достаточно надежно и долго скрываться от императора. Хотя мне и не нравится эта идея.

— Да уж… — простонала Наан. Но продолжить диспут не удалось. Лабастьер оказался прав: под ветками обнаружился узкое отверстие. Приамы подтащили к нему своих пленников и, не церемонясь, спихнули их вниз, сначала Лабастьера, а за ним — Наан. Но перед этим безобразный приам, именно тот, который поймал их, осклабившись и смрадно дыша, склонился над Наан и внимательно, явно вожделея, вгляделся в нее, одной рукой быстро и больно сжав ее грудь. Затем, хохотнув, облизал ей губы и нос, отчего ее чуть не стошнило, а уж потом уж и столкнул ее в темноту.

Высота оказалась немаленькой, и когда Наан свалилась на Лабастьера, тот болезненно охнул. Но Наан и сама больно ударилась боком о привязанный к нему жердь. И это была далеко не последняя боль: дикари попрыгали вниз прямо на них… Затем они долго волокли свою добычу узким коридором. В стенах его тут и там имелись «карманы», служившие, по-видимому, жилыми помещениями. Там горели костры, самки и самцы, сгрудившись вокруг них, занимались какими-то примитивными делами: что-то мастерили, чесали друг друга и сами себя, иногда, судя по запахам, готовили какую-то пищу…

Когда добычу тащили мимо них, дикари, живо отреагировав на событие, подползали к выходам из карманов и пытались схватить, ущипнуть или хотя бы потрогать незнакомцев. Но те, кто их волок, огрызались, а порой и отгоняли любопытных безжалостными ударами. Тут и там возникали короткие побоища, но движение не замедлялось.

Блуза на спине Наан порвалась, ее спина, казалось, стерлась до плоти, но она уже перестала чувствовать боль, лишь мысль о том, сколько грязи набивается сейчас в ее раны, заставляла ее страдать. Дикари уставали и делали короткие мнинутные передышки. И в эти минуты Наан вновь с отвращением чувствовала руки одного из них, исподтишка ощупывавшие ее.

Наконец они прибыли к месту назначения. Им оказался примитивный инкубатор — огромная и глубокая неосвещенная яма, битком заполненная куколками и гусеницами. Они ползали друг по другу, испражнялись, вереща отбирали друг у друга куски пищи. В ночном зрении все это казалось Наан живым бледно-зеленым месивом.

По краю этой ямы имелся широкий уступ, на котором были навалены сушеные фрукты, орехи, ягоды и прочий провиант, и куда гусеницы добраться не могли… По-видимому, продукты время от времени сбрасывались отсюда вниз. На этот-то уступ и положили пленников.

— Нас скормят этим тварям, — сказала Наан скорее себе, чем Лабастьеру, и почувствовала, что к горлу подкатил комок. Неужели ее жизнь закончится так бесславно в этой отвратительной яме, заполненной потомством грязных дикарей?

Лабастьер не успел ответить ей, потому что изловивший их приам наклонился над ним и сорвал с его уха серьгу, порвав бедняге мочку уха. Тот лишь вскрикнул от боли, а затем хрипло рассмеялся голосом императора.

И ответил Наан уже ОН:

— О да, о да, гордая и лживая самка. Только я не боюсь этого. Потому что в мире останется еще очень много МЕНЯ. А вот ты получишь по заслугам.

Наан не выдержала того, что в последние минуты своей жизни она потеряла возлюбленного и осталась наедине с существом, которого она ненавидит больше всего. И она разрыдалась беспомощно и горько, не находя в слезах ни утешения, ни облегчения.

А император все говорил и говорил:

— Хотя, возможно, ты умрешь и не от зубов этих личинок. Сейчас в боевую готовность приходит весь мой воздушный флот. И вся эта армада через несколько минут примчится сюда, чтобы уничтожить это подземное жилище. Найти это место мне будет совсем не сложно.

— Тебе-то что сделали эти несчастные дикари?! — воскликнула Наан сквозь слезы.

— Их не было в моих планах, и их не будет там никогда, — лаконично объяснил император. И добавил: — Теперь и тебя нет в моих планах.

Закрыв глаза, Наан постаралась унять рыдания, чтобы император не подумал, что она о чем-то жалеет. Она и в самом деле не жалеет ни о чем… И все-таки ей так хочется жить!

Внезапно она почувствовала какое-то движение. Приоткрыв веки, она увидела возле своих ног заплетенную в косы голову их пленителя. Встав на четвереньки и ухватившись рукой за жердь, к которой была привязана Наан, он пыхтя поволок ее в сторону выхода из инкубатора.

Император вновь глухо рассмеялся:

— А еще до того, как ты умрешь, тобой овладеет эта уродливая тварь. Что ж, это, конечно, намного приятнее, чем принадлежать мне…

— Да! — выкрикнула она. — Это намного приятнее! — и слезы ее моментально высохли.

Воровато оглядываясь по сторонам, приам затащил ее в ближайший от инкубатора карман, затем подполз к его входу и стал закладывать его сложенными в штабель деревянными брусьями, вставляя их в специальные пазы. Вскоре вход был довольно плотно закрыт: брусья были хорошо подогнаны друг к другу, и между ними не осталось ни единой крупной щели.

Наан подумала, что, возможно, это помещение служит специально для спаривания, недаром оно находится рядом с инкубатором, и ее передернуло от этой мысли. Наверное, таких комнат тут несколько, и они обладают статусом неприкосновенности. Закрыв вход, приам обезопасил себя от разоблачения…

Дикарь тем временем еще немного повозился у входа, и через пару минут там запылал костер.

Несмотря на то, что намерения приама были ясны, Нана подумала, что все это немного обнадеживает. Он явно стремится сделать помещение комфортабельнее, и он не набрасывается на нее, как зверь. Возможно, для него будет небезразличным и ее поведение, возможно, износилование — не в традиции этого племени… Или, может быть, она сумеет перехитрить его? Надежда была слабой, и все-таки Наан почувствовала некоторое воодушевление.

Последующие действия приама укрепили эту надежду.

Он развязал свою пленницу, а затем, корча рожи, принялся угрожающе мычать и жестикулировать, акцентируя ее внимание на выходе. Наан поняла: он хочет сказать ей, что пытаться бежать бесполезно. Она послушно присела на пол и стала растирать затекшие ноги и руки.

Дикарь успокоился, отполз в сторону, отвалил от стены небольшой камень, достал что-то из углубления под ним, а затем, одной рукой прижимая к груди ворох предметов, вернулся к Наан. Он разложил перед ней свои «дары»: костяной нож, недозрелый лесной орех, моток флуоновой бечевки, гладко отполированный камень, который мог бы служить молотком, раковину и… сережку Лабастьера. (Второй серьгой завладел, по-видимому, кто-то другой.)

Оттягивая время, Наан попыталась подыграть ему. Она стала внимательнейшим образом рассматривать все эти вещи, трогать, обнюхивать, причмокивая и даже одобрительно взвизгивая. Дикарь при этом очень серьезно смотрел на нее, время от времени быстрым движением протягивая к ней руку и трогая какой-нибудь участок ее тела.