Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

Они приземлились возле полусферического строения, из вершины которого эта стелла выходила, и Лабастьер с Наан под прицелом бластера приблизились к нему.

Лабастьер приложил ладонь к начертанной на стене пятерне, и стена со скрежетом раскололась пополам. Щель увеличилась до ширины входа, за ней обнаружилась серебристая перепонка с таким же пятном замка. Лабасьтер положил ладонь на нее, и перепонка лопнула.

Урания рухнул на колени:

— Карай меня, мой император! — выдохнул он и смиренно опустил голову, ожидая возмездия.

— Ты действительно достоин кары, — заявил Лабастьер, — за то, что не веришь в мою честность. Я сказал: «Ты будешь награжден за бдительность». Отдай мне бластер и лети в город за наградой. Быстрее.

Расставшись с плазмобоем, урания вскочил и со всех ног кинулся к антиграву.

Лабастьер впихнул Наан в отверстие.

— У нас от силы минут десять! — торопливо сказал он ей.

Перепонка за их спинами моментально затянулась. Они опрометью кинулись по коридору. На бегу Лабастьер говорил ей:

— Как только ты меня освободила, я уже знал, что делать. ОН думал об этом. ОН боялся, что я, отделившееся от него воплощение, завладею космическим кораблем. Но он перестал этого бояться, как только мы оказались в ловушке, и приам снял с меня блокиратор…

Запыхавшись, они влетели в кабину лифта, тут было несколько сереневых пятен датчиков, и Лабастьер приложил ладонь к одному из них.

Кабина плавно провалилась вниз.

— Я… точнее, ОН, бывал тут сотни раз, — тяжело дыша, продолжал Лабастьер. — Он прилетал сюда, проходил в кабину, садился в кресло… на большее он не решался. Решимся мы.

Кабина космического корабля, стены которой светились мягким сиянием, была уютна и поражала тем, что в ней не было абсолютно никаких приборов. Лишь одно единственное кресло со все тем же датчиком-пятерней на подлокотнике и мнемообручем управления.

Лабастьер упал в кресло и, многозначительно глянув на Наан, вложил кисть руки в фиолетовое пятипалое углубление.

— Еще пару минут на подготовку к старту, — сообщил он. — Располагайся. Возьми бластер и держи под прицелом вход. Думаю, антигравы уже несутся сюда, и император сможет войти…

Корабль ожил. Раздалось мерное гудение, свет померк, а на полу кабины возникло объемное изображение того участка леса, под которым они, по-видимому, сейчас находились. Наан с бластером в руках, присев возле кресла, не смогла удержать свое внимание на входе и, как завороженная, уставилась на открывшуюся ей голографическую картину.

Гул усиливался. Лес дрожал и даже, казалось, шевелился под действием чудовищной подземной силы. Алая стелла мелко зашаталась и повалилась на бок, а затем ровная доселе поверхность земли стала медленно вспучиваться, превращаясь в сопку. Еще через минуту эта сопка стала столь высока, что деревья встали почти горизонтально и попадали, не выдержав собственной тяжести.

Наконец земля треснула, и наружу начал выдвигаться огромный гладкий тупой нос корабля, блестящий на солнце золотом. За полусферой носа медленно поднимался ствол такого же гладкого и золотистого корпуса. Ничего более грандиозного Наан еще не приходилось видеть. Судя по соотношению размеров корабля и деревьев, в диаметре он был чуть ли не с ее родной городок Фоли. Высота же его оказалась раз в десять больше диаметра.

— Куда мы полетим? — смогла выдавить из себя Наан. И тут заметила, что со всех сторон к ним, стремительно увеличиваясь в размерах, несутся мушки имперских антигравов. Опасения Лабастьера были напрасны: император был еще далеко.

— Пока для нас главное — убраться отсюда, — проворчал Лабастьер.

Внезапно гудение стихло, голографическое изображение исчезло, а вместо этого стены, пол и потолок кабины стали абсолютно прозрачными. Махина коробля, в котором они находились, стала совершенно невидимой. Наан казалось, что она висит над развороченным лесом, сидя прямо на воздухе, и у нее даже рефлекторно задергались крылья. Видимым осталось только кресло Лабастьера.

— Нам повезло, — сообщил он как ни в чем не бывало, наблюдая за стремительно приближающимися антигравами. — Мы основательно опередили их.

Он натянул на голову обруч и скомандовал:

— Ляг. Я не знаю, что мы почувствуем, пронзая вселенную.

От антигравов отделилось несколько пылающих точек боевых ракет.

…Мир вокруг беглецов рассыпался на мирриады разноцветных искр. Звон хрустальных колокольчиков разлился чарующими аккордами в их ушах. Цвета превращались в звуки, звуки — в запахи жасмина и алеандра… Наан почувствовала, что тонет в вихре восхитительных ощущений и даже испугалась, что не выдержит этого счастья и сойдет с ума. Но так же внезапно она поняла, что ничего дурного с ней случиться не может, потому что весь мир — это она, а ее жизнь — вечность… И вся эта вечность была наполнена наслаждением. Наслаждением острым, как боль…

Но эта вечность длилась всего лишь миг.

Наан очнулась и обнаружила, что, став невесомой, парит в кромешной тьме среди незнакомых, но очень ярких звезд и созвездий. Она была оглушена и подавлена. Пристегнутый к креслу Лабастьер протянул к ней руку, она инстинктивно взмахнула крыльями и, стремительно пронесясь мимо него, больно ударилась о невидимый пол.

Лабастьер поймал ее за блузу подтянул к себе и усадил на колени.

— Мы успели, — с вымученной улыбкой на бледном, освещенном холодными свездами, лице сообщил он.

— Где мы? — спросила Наан, не узнавая собственного голоса. В ушах все еще звенело, и пульс болезненно стучал в висках.

— От Земли довольно далеко, — ответил Лабастьер. — Это — созвездие Ориона.

Наан молчала, осмысливая сказанное.

— Так далеко, что, думаю, сережка мне уже не нужна, — добавил Лабастьер.

— Что мы будем делать дальше? — выдавила наконец Наан. Она чувствовала, что понемногу приходит в норму.

— Во-первых, приведем себя в порядок, — отозвался он. — На борту есть все необходимое… Видела бы ты сейчас себя… — явно делая над собой усилие, он улыбнулся.

— А потом? — Наан пропустила мимо ушей его замечание по поводу ее внешности, изрядно потрепанной в подземелье приамов.

— Потом будем искать подходящий для жизни мир, — ответил он, и голос его зазвучал нарочито бодро. — По убеждениям бескрылых, во вселенной таких миров великое множество. Мы обшарим планеты ближайших светил, и, если не обнаружим искомого, совершим скачок в другую звездную систему. Подплывем и обыщем ее.

— И мы найдем? — спросила Наан, сознавая, что вопрос ее звучит глупо. Но она изо всех сил старалась верить его наигранному оптимизму, получая при этом какое-то странное удовольствие от того, что кто-то может решать за нее.

— Да. Вот тебе и еще одно подтверждение того, что мы, создания бескрылых, являемся одновременно и их продолжением. Мы претворяем в жизнь их вековую мечту — ищем иные миры.

Наан заставила себя верить ему, и тревога отступила. Ощущения счастья и страха смешались в ее душе.

— Когда-нибудь мы вернемся? — спросила она.

— Если захотим, — отозвался он.

— «Если захотим», — эхом отклинулась она и вдруг почувствовала, что на глаза ее навертываются слезы. — Ты думаешь, нам не будет одиноко вдвоем?

Лабастьер усмехнулся и нараспев процитировал незнакомое Наан стихотворение:

— Подруга, сестра,Умчаться пораНам в край, на тебя похожий,Где будем вдвоемИ ночью, и днемИ даже на смертном ложе.

Там солнечный лучСквозь занавес тучСверкает, непостояненИ тайной чреват,Как нежный твой взгляд,Когда он слезой отуманен…

— Это стихотворение маака?

— Нет, когда-то давным-давно это написал бескрылый из семьи Бодлеров. Его звали Шарль.

— И все-таки, — настаивала на своем вопросе Наан, — ты думаешь, нам не будет одиноко?

— О да, мы будем очень одиноки, — ответил он и поцеловал ее. Но поцелуй этот был скорее печален, нежели страстен.

Всем своим существом Наан ощутила, как далеки они сейчас от Земли — два маленьких комочка Бога в бесконечном океане пустоты.

Она отстранилась и взглянула в глаза Лабастьера, ища в них отражение своих чувств. Но вместо этого увидела такую плутоватую ухмылку, какой никак не ожидала увидеть на этом лице, да к тому же в такой момент.

— Мы очень одиноки, — повторил он. — Если не считать тридцать тысяч куколок будущих колонистов, которые хранятся в наших трюмах.

…Когда Наан заикнулась о том, что, унеся с Земли украденных императором из инкубаторов Объединенной Империи куколок, они продолжают его преступление, Лабастьер резонно возразил: «Ты и сама не веришь собственным словам. На Земле они были бы травой под ЕГО ногами. А в том мире, который мы с ними построим, они будут счастливы. И не спорь. Ты ведь, надеюсь, не предлагаешь нам вернуться?»