Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это не любопытство — узнать ту амбразуру. Это — страстное желание прикоснуться к камням, которые окропила его кровь. Думаешь, вот коснусь — и войдет в меня частица его безмерной отваги и силы, его святого чувства долга, которые сильнее жажды жить. Ведь не праздное любопытство проторило сюда тропу, а неодолимое стремление души к очищению.
Четыре березы стоят в почетном карауле. Они похожи на грустных девушек. Пришли на свидание и остались тут навечно. Штыком поднялся к небу обелиск. В осенней пожухлой траве ветер шепчет легенды. А с берега Чернушки спокойно и мудро глядит на поляну старец дуб, свидетель свершившегося. Вся Россия тут: ее скорбь и мудрость, ее сила и величие, ее прошлое и будущее.
Нашим добровольным проводником был Саша Дорошенков, ясноглазый парнишка лет десяти.
— Моя мама тоже воевала. Она вступила в матросовский полк и дошла до Берлина. А когда я родился, назвала меня Александром. А наш поселок называется Любомирово. Он после войны построен.
Нельзя угадать, кем вырастет Саша из Любомирова. Он ходит в школу деревни Чернушки, он ловит рыбу и учится плавать в омутах речки Чернушки, мимо дота бегает в лес по грибы и слушает рассказы матери о войне. Это его детство. Оно будет жить в нем чистотой помыслов и верностью родной земле — в этом ошибиться нельзя.
МАШИНЫ БЕРЕЗЫ
Красивы верховья реки Великой. Она набирает силу из озер. На протяжении многих километров не поймешь, река ли такая широкая, озеро ли такое долгое. Словно драгоценные камни, оправлены озера борами и дубравами, а река — нивами да вишневыми садами.
Певучи и древни названия: Заволочье, Водобег, Язно, Веснеболог… «Казаки себежские и опочецкие разные люди взяли город Заволочье у Олисовского и много сукон, и город сожгли», — говорится в летописи 1613 года. А погост Веснеболог упоминается и того раньше — в 1503 году…
Я еду на озеро Веснеболог, в село Красное, чтобы расспросить очевидцев о последнем дне Марии Порываевой. Из боевого донесения начальника штаба 2-й Калининской партизанской бригады Котлярова известно, что «…6 и 7 августа 1942 года в район дислокации бригады были направлены три разведчицы: Мария Порываева, Инна Константинова и Нюся. 9 августа от местного населения стало известно, что разведчица Мария Порываева была поймана немецкой полевой жандармерией и замучена. На допросе она выхватила немецкий автомат и выпустила очередь по офицеру, нанеся ему семь тяжелых ранений. Офицер от истечения крови умер».
Солнце уже садилось, когда с высокого холма я увидел озеро Веснеболог. Длинное, с причудливо изогнутыми берегами, оно уходило в туманную синь лесов, и конца ему не было видно. Недвижно стояли камыши, омывался лес в тихой воде, из-за горизонта, медленно поглощая солнце, выдвигалась темная туча.
Вдруг в стороне, куда уходила дорога, кто-то тронул голоса баяна. Минуты две звучало нечто беспорядочное, будто кому-то неумелому пришла охота побаловаться, а потом полилась очень знакомая мелодия. Бывает же так: вздрогнет сердце, неясное чувство стеснит грудь, а память — как каменная. Что он играет? Что? И вдруг, фу-ты, как гора с плеч:
Играй, мой баян,
И скажи всем друзьям…
Кому это тихим вечером вспомнился фронтовой вальс? Старому солдату или юноше, уходящему на службу?
Я направился к деревне. Быстро вечерело. В лесу в эту пору ни комаров, ни оводов. Птицы улетели. Трещавшие днем кузнечики притихли, видно — к дождю. Тишина и покой кругом.
Тропа вывела на большую дорогу. Я остановился. Мимо, из Пустошки на Щукино, прошел последний автобус. Пассажиров было немного: пора отпусков кончилась, и теперь местные жители, колхозники «Весеннего луча», без толкотни и давки катаются в райцентр.
Но что это я стою на дороге — ни туда, ни сюда? Ах да, вспоминал о партизанской засаде и отвлекся. Где-то здесь партизаны, узнав, что Машу Порываеву повезут в Опочку, устроили засаду. Они ждали грузовик и не стали тратить гранаты на невзрачную легковушку. А в ней-то и везли связанную Машу — роковая случайность.
Дороги, дороги… Если бы можно было читать вас, как летописи, сколько пересказали бы вы! Теперь-то и пешком редко ходим, летим на машинах, где уж там вглядеться да подумать. А в этом деле скорость — не благо, память и сердце живут размышлениями. Вот и получается: богатея, обедняем себя.
…В Красном топились бани: была суббота. Старик с веником под мышкой шел огородом. Я спросил:
— Кто-то у вас тут на баяне играл?
— Не слышал.
— Ну как же, вот только что!
— Не знаю. В деревне — некому, баянов нету. Разве в школе? Запамятовал, с фабрики ребятам подарок даден.
— С какой фабрики?
— Да с этой… гармонной. Которая в Москве. Партизанка там работала.
— Далеко ли школа?
— Обогнешь озерко, там за Ма́шиными березами и увидишь.
— Простите, за какими, вы сказали, березами?
— Ма́шиными. Называют так.
И правда: обогнул озеро — стоят вдоль улицы, чуть наклонившись и свесив длинные ветви к воде, высокие березы. За ними новая школа и белый камень. На камне вырублен девичий профиль и слова:
В песне смелых и сильных духом
всегда ты будешь живым примером.
И рядом:
Здесь в августе 1942 года
совершила героический подвиг в борьбе
с фашистскими захватчиками
отважная партизанская разведчица
московская комсомолка
МАША ПОРЫВАЕВА
Так вот где это было: на этой лужайке, под березами, на берегу озера…
Я ночевал в школьном интернате. Он был пуст: на воскресенье ребята разъехались по домам. Ночью пошел дождь, ровный, тихий. Не спалось. Вспоминались фронтовые будни. Не каждый день шли бои, случалось и затишье. Тогда в землянке пел баян. Кто знает, может, он был собран Машиными руками? И этот — подарок фабричных комсомольцев школе — может быть, он тоже собран тогда, давным-давно? Иначе почему же он пел фронтовой вальс? Хотя нет, баяны ничего не могут помнить, помнят люди.
Утром я снова прошел мимо берез. Они стояли, омытые дождем и осиянные утренним солнцем, спокойные и величавые. Вечно будут расти березы на улице села Красного. Умрут эти, люди посадят другие, и те тоже будут называться Ма́шиными. Название попадет в летописи, потомки будут доискиваться, откуда оно пошло, и дойдут до этой деревенской улицы. Вечен подвиг!
Березы, березы… Недаром живет на Руси обычай — сажать
