Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Древние наши города обладают удивительной силой: они привораживают, и если ты пожил в котором-нибудь год-два — уже считаешь городок своей родиной, тебя неудержимо тянет приезжать сюда еще и еще. Что за свойство таксе? Приедешь, походишь улицами, посидишь где-нибудь в чахлом скверике, наглядишься на неспешную, без сутолоки жизнь — и словно зарядишься чем-то живительным. Я не раз сравнивал свое состояние после поездок в большой город и в маленький райцентр: из большого возвращаешься утомленным, перенасыщенным информацией, из малого едешь с чувством отдохновения и тягой к размышлению. Эти чудо-городки не оставляют душу пустой, вот в чем дело, они наполняют ее чем-то таким, чего недостает нам в суматошной нашей жизни. Словно бы какое-то очищение души происходит. Словно бы кто-то невидимый и умелый выгребает накопившийся в ней шлак, очищает хранящееся там нечто вечное и нетленное, и оно возгорается пламенем ярким и чистым. Я думаю, привораживающая и счищающая сила маленьких древних городов есть не что иное, как витающий в них дух нашей матери-Руси. Все в них истинно русское: и поставленные вкривь и вкось, так, что сразу угадаешь натуру хозяина, избы на окраинах, и невысыхающие лужи на базарных площадях, и обшарпанные церкви со сбитыми набекрень куполами, и дорожная толчея в чайных, и завиральная удаль подвыпивших мужиков, и беспричинная — душу отвести — перебранка громкоголосых молодух, и ароматы цветущих лугов, приносимые на улицы полуденными ветрами, и озерные туманы, моющие по ночам асфальтовые площади. И в самом жителе наших городков — все истинно русское: радушие и хлебосольство, приветливость и отзывчивость, открытость и неназойливость. Бьется в голубых очах его, вся нараспашку, русская душа, смеется и плачет, грустит и ликует. Тут тебя не оставят ночевать на улице — заходи в любую дверь, голоден — накормят, вымок под дождем — обсушат, настыл на морозе — обогреют, пусто в кармане — дадут на дорогу. Тут знают всех и всё. Не проживешь тайком да тишком, а попробуешь — припечатают прозванием — век не отмоешься. Но уж если уважение заслужил — каждый при встрече шапку снимет. Что и говорить, славный тут народ, от таких людей с пустой душой не уедешь.
* * *
От людей мы научаемся добру. От живых.
У павших учимся мужеству.
Павшим поставлены памятники. Всякие: насыпные курганы, мемориалы из камня и стали, скромные обелиски, скульптурные группы, портреты на мраморе… Памятники стоят на городских площадях и в открытом поле. Нельзя представить нашу землю без памятников.
Над полями царствует покой, только ветры с тихим шелестом шлифуют грани обелисков. По весне у подножий расцветают цветы, осенью ткут багряные ковры березы и клены. К обелискам приходят люди, подолгу стоят с обнаженными головами. Здесь мы встречаемся с вечным и нетленным, и взор наш становится яснее и помыслы — светлыми и высокими.
Памятники учат нас мужественному служению Отчизне, долгу перед землей и людьми — деяниям святым и бессмертным.
МАЛКИНСКАЯ ВЫСОТА
Солнце ударилось о стеклянные стены автовокзала, раздробилось и тысячами осколков засверкало на омытой ночным дождем площади.
Подошла «двойка». В автобусе в этот час свободно, дорогой можно многое рассмотреть и запомнить. Маршрут идет от Великих Лук на восток, к Малкинской высоте, месту подвига Матвея Кузьмина.
Сразу за железнодорожным переездом начинается улица его имени. Пригородные домики в садах. Яблони опираются ветками о землю: тяжело держать такую массу плодов. Сквозь открытые стекла в автобус проникает запах антоновки и перебивает бензиновую гарь.
Потом — сразу поля. Неоглядная ширь полей, слегка притуманенная, с крутолобыми сопками, с купами деревенских садов и бесконечными шеренгами белых столбов «высоковольток». Лесов нет, лишь в низинах темными шарами клубятся заросли ивняка.
Куракино. Выхожу из автобуса. Дальше надо идти пешком. Обязательно пешком, если хочешь хоть чуть-чуть почувствовать, как оно было т о г д а.
Но прежде — оглядеться, найти Матвеево подворье. Он жил здесь. Вот тут стояла его изба, окнами, должно быть, на восток: в деревне всегда так строятся. Немного дальше — баня, тут была его могила, теперь она на братском кладбище в Великих Луках. Восемьдесят три года прожил человек на этом самом месте!
Родился крепостным. В метрической книге Успенской церкви значится: «3 августа 1858 года родился Матвей у помещика Болотникова. Родители Кузьма Иванов и законная жена Анастасия Семеновна, оба православные…»
Вырос, женился, восьмерых детей вырастил. Пережил войны. Пахал эти нивы сохой и ходил, щупая пласт, за трактором. Плотничал, пас скотину, сторожил колхозные амбары… Почти восемьдесят лет в непрерывном труде! Долгая и такая, кажется, обыкновенная жизнь…
Но почему так остро хочется проникнуть в нее, представить, почувствовать, сопережить каждый ее день? Как истомленного жаждой колодец, притягивает тебя эта обыкновенная жизнь. Может быть, секрет в вечном таинстве подвига? Или в собственных прожитых годах? Или в способности сопереживать? Трудно ответить однозначно и, наверно, невозможно. Только стоишь вот у заросшего травой бугра, и волнение стесняет грудь…
От этого места пошел старый Матвей на подвиг. Как это было? Надвинул шапку, запахнулся поплотнее, взял палку, оглянулся. Знал ли он, что не вернется? Знал. Заранее, прежде чем повести фашистский отряд, отправил сына Василия предупредить своих. Знал, что, подведя врагов под пулеметы, сам не уцелеет.
И нету нам выбора, нету!
И можешь, не можешь, иди!
Пошел старик. Ему ли не знать дороги! Фашистам надо в Першино. Туда от Куракина прямой путь: миновать Новую Дубраву, чуть в стороне по правую руку оставить Малкино — вот оно на
