Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чего не спишь?
Интересуется… Ни насмешки, ни вызова. Вроде бы и в самом деле с заботой спросил. Поднял голову отец, пристально, очень пристально, с неостывшей болью в сердце поглядел сыну в глаза.
— О тебе думаю. Суд тебе сегодня.
— А, очередное мероприятие… Будить сознательность и трудолюбие. Пускай тешатся.
— Горькая потеха. Могут изгнать.
— Сделайте одолжение. До чертиков надоела мне ваша деревня. И ты со своей совестью тоже.
О, как обожгло сердце гневом и обидой. Каменными ладонями стиснул голову: не дать, не дать вырваться крику! Стерпеть и это! Смолчать. Нет таких слов в человеческом языке, которыми можно было бы выразить обиду отца…
Бригадная изба полна народу. У окна за красным столом — президиум. Вопрос поставлен так: взять ли Александра Арно на поруки или выселить, как тунеядца?
От двери я оглядываю собравшихся, ищу того, который сейчас или родится вновь, или станет изгоем. Вот он, поднимается у стены справа. Рослый, красивый. Высокий лоб, пышный темно-русый чуб. Золотая коронка блеснула во рту. Хороший костюм, шелковая голубая тенниска на молнии. Саня… Саша…
— Александр Арно, ответьте, почему не работаете? — Голос председательствующего звучит требовательно. В многолюдной избе так тихо, что слышен чей-то вздох. Все ждут. И никто почему-то не глядит в сторону парня.
— Не испытываю потребности.
Легкий шорох в рядах. Но опять ни одна голова не повернулась в его сторону. Странно. Почему они не посмотрят на него? Насмотрелись? Неудобно за такого?
— Послушай, Александр, неужели ты не понимаешь, что нам не все равно, как ты проживешь жизнь?
— Граждане, внесем ясность: что есть жизнь? Жизнь — это хорошее вино. А хорошее вино пьют глотками, не спешат увидеть дно бутылки. Я не спешу…
Он ломал комедию. Он смеялся над людским терпением, он издевался над их желанием ему добра. Уже одним тем, что никто так и не посмотрел в его сторону, был вынесен приговор.
— Кто за то, чтобы…
Седая голова Кузьмы Михайловича вздрогнула. Я видел его сутулую спину, втянутую в плечи голову, стиснутую ладонями.
— …отказать Александру Кузьмичу Арно в народном поручительстве? Прошу поднять руки.
Ни одного движения. Ни взгляда. Ни вздоха. И на эту безмолвную массу с насмешливым превосходством глядел от стены молодой красивый парень.
Тишина казалась нестерпимо долгой. Но вот какое-то едва заметное движение, словно удар тока, заставило людей повернуться — это правая рука отца оторвалась от лица и чуть-чуть поднялась над головой. И тогда медленно, трудно начали подниматься полусогнутые руки над собранием, и будто волна пошла по избе, докатилась до стены, и в молодых красивых глазах метнулся испуг.
— Люди, да вы что, всерьез?
Не крик ли утопающего послышался отцу? Как вскинулся он, какой надеждой вспыхнул его взор! «Ну, говори же, говори! Повинись перед народом!» — молил этот взор.
— Попомните меня, землячки́…
Отвернулся отец. Встал, как незрячий, пошел к выходу…
Год спустя дела опять привели меня в Усть-Волму. Я не мог не зайти в Старое Заберенье. Кузьму Михайловича отыскал на сенокосе. Поговорили о бригадных делах, и, уже расставаясь, я осмелился спросить, пишет ли Александр.
— Пишет, — скупо ответил отец. — И укусил бы локоть, да не достать. Раскаивается.
И только тогда я попросил у него разрешения написать все, как было. Он кивнул:
— Можно. От людского суда никуда не уйдешь.
* * *
До этой страницы я все о деревне говорил. Но на моей земле и города стоят, да еще какие: тысячелетнего возраста!
Древние, седые города… Как редко имена их мелькают в трудовых рапортах кипучих наших дней, как немного знают ныне живущие о их славной истории! Пребывают они в чине райцентров (иногда и этого чина возьмут да лишат их), не гремят на их улицах ударные новостройки, не собираются на их площадях шумные фестивали и торжища — ну, чем их прославишь? Стариной — и только?
Правда, на страницах газет поминают их часто, но все больше с упреком: «Торопец не выполнил плана по мясу… В Себеже собрали малый урожай льна… В Старой Руссе допустили снижение надоев молока…» Это им, как говорится, на орехи по чину райцентров. Сами-то города не сеют, не доят… Хотя — стоп! Сегодня и сеют, и жнут, и косят, и доят. Взяли они на себя новую роль — штабов и центров агропромышленных комплексов. Чуть не половина земледельцев живет на их улицах, неважно, что в другом звании, звание сути не меняет: горожанин «делает» нынче хлеб. Жизнь повернулась так, что дает основание некоторым «прогнозистам» утверждать, что в скором времени все деревенские соберутся в города, будут там жить и ездить на работу в поле и на ферму. Не станем гадать, как оно будет, но даже если и так случится, то, я думаю, ущерба их древности от этого не будет, наоборот: скорее омолодятся.
А уж пора бы омолодиться нашим древним городам! Однако не всем, как говорится, судьба улыбается, у судьбы свой вкус и выбор: одних вознесет, о других и не вспомнит. Ходит эта судьба в образе планирующих органов по большим дорогам и останавливает свой выбор на перекрестках. Перекрестки способствовали быстрому возрождению после военной разрухи Великим Лукам, Ржеву, Старой Руссе, Острову, Торжку, Бологое. Еще — недра сыграли тут роль: огнеупорные глины под Боровичами, уголь под Нелидовом. И реки — тоже: Волга у Конакова, Вазуза у Зубцова… Другим пока ничего не выпало: Торопцу, Себежу, Холму, Белому, Невелю, Опочке, Гдову, Демянску, Печорам, Красному Холму, Осташкову… Они на очереди.
Очередь городов сильно отличается от очереди людской. Не спросишь: кто последний? — я за вами. Города отбирает указующий перст Госплана. Остановился он, к примеру, на Валдае — и города не узнать. Помнил я его тихим, скромным городишком, в котором и было-то с десяток кирпичных строений в два этажа, а то все обыкновенные избы с тесовыми заборами, с зелеными двориками, с узенькими песчаными тротуарчиками. Прошлая слава его — поддужные валдайские колокольцы, теперешняя — изумительной красоты озера да лесистые сопки. А приехал я спустя десять лет и — куда подевался старый Валдай? Глядится в синее озерное зеркало многоэтажье белых корпусов, широкие улицы под асфальтом, на месте заборов зеленые газоны — красавец город! А всего-то и
