Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

– Дожили, мать твою… Своих больше, чем гансов, опасаемся! А, черт… Ну попробуй. Намекни Жукову по рации самую малость. Пусть свою прыть поубавит. И все, отрубай все его «зачем-почему». Он ведь Кобулову доложит. А тот, после того того как мы Гачиева с совещания выставили… Дошло?

– Слушаюсь, – подобрался Аврамов.

– Как твой наследник? Прибыл?

– Вчера прибыл, спасибо.

– Чем занимается?

– Работает в горах. Проводника себе подбирает.

– Как работает? – удивился Серов. – Вчера и выпроводил?

– Так точно.

– Ну, папаша! Ты что даже день ему на мамкины блины не отстегнул?

– Не получилось, – вздохнул Аврамов.

Опять садняще вспомнилась мольба, слезы Софьи: выпрашивала один-единственный денек. Может, и надо было капитану суточный перевздох дать? Чужому бы дал. Федору же на семейные объятия – три часа. Все понял парень, хоть и густела в глазах растерянная жалость.

Народному комиссару внудел

генеральному комиссару госбезопасности тов, Берия

Совершенно секретно.

Срочно

1. Возвратившиеся из разведки оперативные работники НКВД, а также преданная агентура и местные источники донесли, что в ущелье между селениями Агишты, Махкеты, Хатуни Веденского района находится ядро немецких парашютистов и бандитов. Параллельно действуют еще несколько немецко-бандитских очагов с дислокацией в Веденском районе и близ Агиштинской горы.

По данным нашего агента в штабе Исраилова, там находится до шестисот вооруженных бандитов, которые ускоренно проходят обучение в стрельбе, владении гранатами. В расположении лагеря работает радиостанция. Ежедневно с 14.00 до 22.00 над ущельем появляется немецкий тяжелый транспортный самолет Ю-52, который сбрасывает на парашютах грузы. По данным агента, готовится всеобщее восстание с расчетом присоединить к нему горское население под руководством немцев.

В целях окружения и ликвидации этих банд мы сформировали восемь истребительных отрядов с местными проводниками и разрабатываем план ликвидации основного лагеря близ Агиштинской горы с привлечением 700 бойцов, командированных из войск НКВД, с пулеметами, минометами, а также с участием 5 самолетов.

Одновременно готовим разработку, связанную с прибытием Саид-бека из Стамбула, с подключением сил НКВД, НКГБ Грузии и «Смерша».

Операция назначена на 17 сентября.

2. Ориентировал об этом начальника Грозненского ук-репрайона генерала Никольского и замнаркома по нефти Байбакова, которым предложено увеличить количество боевого охранения.

Глава 6

Абу Ушахов подходил к длинному приземистому зданию в два этажа. Тусклое солнце, приглушенное холодной дымкой, выглядывало из-за городских городских крыш. Наполовину облетевшие липы цедили розовый свет. С липовой кроны сорвались два взъерошенных воробья, сцепились на асфальте в потасовке.

Абу обошел драчунов, устало зашаркал дальше, присматриваясь к высокому крыльцу, массивной дубовой двери над ним. Радом в стену впаяно черное стекло, по черноте – золотые буквы. Между дверью и стеклом истуканом высился часовой.

Абу одолел ступени крыльца, глянул в безусое настороженное лицо, поправил баранью папаху, перевел дыхание.

– Вам чего, папаша? – ломким баском спросил часовой.

– С Аврамовым хочу говорить, джигит, – с одышкой сказал Абу.

– По какому вопросу? – насупил брови джигит.

– Большой мой вопрос, мальчик, тебе на него время тратить не надо.

– Вы кто будете, откуда?

– Скажи ему: друг Абу пришел из Хистир-Юрта.

– Друг Абу из Хистир-Юрта, – озадаченно повторил часовой, уши светились из-под фуражки малиновыми лопушками.

– Почему стоишь? – строго спросил Ушахов. – Твое маленькое дело: скажи Аврамову.

– Вы не напирайте, гражданин, – отвердел страж порядка. – Я свое дело знаю. У товарища Аврамова неприемный день. А коли что срочное, то изложите письменно и передайте как положено.

– Старый ишак становится упрямый. Ты молодой. Почему такой? – сокрушенно спросил Абу.

– А это – оскорбление на посту, – хладнокровно отбрил часовой. – За это знаете что бывает?

– Сейчас кричать буду, – сумрачно пообещал Абу, стал спускаться с крыльца. На нижней ступеньке обернулся, деловито уточнил: – Так кричать буду: «Гришка, меня пацан не пускает! Почему такой глупый часовой поставил?» Он тебя на губу посадит. – Под распахнувшимся бешметом чеченца малиново звякнули медали, кровянисто засветились ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

– Погодь, что ж вы сразу-то? Мы фронтовиков в первую очередь, у нас такой порядок, – вскинулся часовой.

– Глупый твой порядок, – гневно оборвал Абу. – Фронтовик – человек, а если не фронтовик – кизяк, что ли?

Часовой виновато шмыгнул носом, потянул, напрягаясь в единоборстве, бронзовую ручку двери. Дубовая махина, растянув с железным рокотом внутреннюю пружину, приоткрылась. Часовой сунул голову в темную щель, зычно позвал:

– Товарищ лейтенант! Тут до товарища замнаркома по срочному делу фронтовик-орденоносец. – Потянул дверь сильнее, придерживая ее, торжественно провозгласил: – Проходьте, товарищ фронтовик. Вас проводят.

Дверь за спиной Ушахова раскатисто грохнула, эхо шарахнулось в глубь темного коридора.

Аврамов поднялся из-за стола, всмотрелся в Абу, поразился:

– Ушахов? Абу! Мать честная… – наткнулся взглядом на культю, жалко сморщился: – Ах ты беда! Как же так, друг ты наш разлюбезный?

Таким состраданием отозвалась его душа, что Абу отвернул голову, скрежетнул зубами – подступила жгучая влага к глазам. Обнялись, постояли.

– Ну, садись, рассказывай, – отстранился, жадно приглядываясь, Аврамов, повел Абу к креслу.

– Кто теперь Шамиль, брат мой? Правду люди говорят?

– А что они говорят? – упершись взглядом в стол, вроде бы нехотя спросил полковник.

– Язык сильней кинжала режет, только крови нет, – с мукой пожаловался Абу. – Шпион Шамиль, немецкая собака, говорят. Исраилова из облавы выпускал, двух бойцов убил наших. Такой хабар ходит. Правда? Почему молчишь?

– У тебя полегче вопроса не найдется? – несчастный и полинявший сидел перед старшим братом Шамиля Аврамов.

– Ты можешь молчать. Ваше дело. Мое дело теперь Шамиля найти. В горы пойду. Сам у него спрошу, как брат старший, как отец. Если хабар правильный, я его пристрелю. Одной руки для этого хватит.

– А на мой взгляд, твое дело – колхоз поднимать, твой колхоз, что сукин сын Абасов развалил, – отозвался, наконец, Аврамов. Добавил сурово: – И нечего тебе по горам ноги бить.

Долго и угрюмо молчал Абу, несогласный с полковником. Наконец, спросил, мучаясь безысходностью:

– Как людям в глаза смотреть?

– Прямо смотри, Абу Алиевич, – спокойно отозвался Аврамов. – Ты это заслужил. А насчет Шамиля – не обижайся, не могу я на твои вопросы ответить, не имею права. Врать тебе не могу. Но людям в глаза смотреть прямо – на это есть у вас, Ушаховых, все основания. Работай спокойно, фронту, брат ты мой, твоя председательская, хлебная работа ох как нужна. Особенно сейчас, когда немец на Тереке стоит. И на этом закончим.

– Косого Идриса из Верхнего аула арестуй, – через силу сказал Ушахов. Встал, вялой рукой оправил гимнастерку, добавил сипло: – Совсем бандит стал, посты Веденского гарнизона ищет, склады нюхает.

– Зачем ему они? – настороженно подобрался Аврамов.

– Жечь хочет. Посты жечь. Людей тоже. Исраилову мешают. Он двадцатого будет с бандитами Итум-Кале, Махкеты, Химой брать.

– Что? Двадцатого? Не семнадцатого? Ты, Абу Алиевич, хорошо припомни.

«Шамиль С Фаиной про семнадцатое передал. Кому верить, на кого держать ориентир?»

– Двадцатого, – подумав, хмуро подтвердил Абу.

– Откуда узнал?

– Сын Ахмедхана Апти сказал. Косой Идрис его помогать звал, посты искать.

– Ну и что Апти?

– Смеялся над Косым. Сам ищи, сказал, я тебе не собака.

– Ты бы присмотрелся как следует к этому Апти, Абу Алиевич. Я про него многое слыхал, прямо сказки Шахерезады рассказывают. Стреляет, как бог, следы знатно распутывает. А вот от призыва в армию хорьком бегает. Не вяжется одно с другим.

– Почему не вяжется? – возразил Абу. – Хорошо вяжется. Его отца аул проклял, он это в себе носит. Мяса у него много. Друга нет. Медведь-шатун он… Теперь пойду я.

– Ну, коли так, ступай. И вот что… – решился Аврамов на недозволенное. – Не терзай ты себя Шамилем. Это моя забота, понимаешь?

Глава 7

Апти редко приходил в дом к матери, и потому каждый его приход был для нее праздником. Она сновала по дому, накрывала на стол. Пламенело румянцем, расцветало материнское лицо. Широко раскинув длинные литые ноги в мачах, сидел, отдыхал во дворе сын, лучший охотник из их села. Карабин его отблескивал сталью рядом, у беленой шершавой стены. От него тянуло горьковатым пороховым дымком.