Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Млел Апти на горных ночевках, с вечера до полуночи от Дубова не отлипал. А когда изнемогал командир, пытался в ответ Апти выдавливать из себя вайнахские были-предания, слышанные от матери, с тем чтобы хоть малой присказкой расквитаться с другом своим закадычным за хитрую мудрость и тепло русских илли[15].

Только жесткое и лихое племя выуживалось из его памяти-реки, как если бы ловился рыбаку вместо серебряного леща ощеренный башмак с гвоздевой пастью. Выстраивалась в его пересказах колючая череда преданий:

Бились с утра до полуночи джигиты,Были шесть братьев с отцом их убиты…Оплеухой Шовхал был сбит,Был ударом ноги убит…Падает князь, и могучим ударом саблейОтсек ему голову Умар, сын Тахи…Я нуждаюсь только в одном,Чтобы ту, что схожа с котлом,Чтоб башку твою с жирных плечВерной сталью своею отсечь…Метко бьет Гайтаков Мажар,Верен шашки его удар…Вот письмо тебе прислалиКабардинские княгини.Тот сказал, и, словно ястреб,Голубицу закогтивший,Ту девицу подхвативши,Он помчался вместе с нею…

И, перебрав в памяти чехарду из налетов, набегов, отчекрыженных голов, чужих табунов, прихваченных в чужих землях, вопрошал себя Апти смятенно: да отчего же так зло и бедоносно суетились в прежней жизни его пращуры?

Горько задумывался Апти над неласковой долей народа своего, обделенного всем, на чем произрастало сказочное русское племя: простором немереным, реками размашистыми, степями привольными, озерами слезно-чистыми. Было где разгуляться мощи, смекалке, широте душевной у орси, было на чем вызреть величию.

Но где всего этого набраться запертому в скалах, ветрами освистанному вайнаху, каждый день для которого начинался веками с одного: как дожить до вечера и чем накормить детей?

И не было выхода. Только и оставалось, в орла оборотившись, падать с горной выси на чужое жирное добро и, закогтив его, нести в свое горное гнездо. У кого удачливее да ловче это получилось – тот и герой незабываемый.

Перебрав в памяти шеренги отчаянных, жутко задиристых предков своих, подбивал Апти с тяжким вздохом итог, одно неудобство и конфуз получится, если запустить их в развеселую компанию дубовских мужиков-дурачков. Облапошат, отметелят или, хуже того, сопрут чего-нибудь, избенку обчистят, пока мужички российские скопом со Змеем Горынычем вертухаются.

Глава 8

По согласованию с Кобуловым прошу откомандировать старшего лейтенанта Колесникова республиканский наркомат для выполнения специального задания.

В эту ночь впервые за последнюю неделю группе Ланге удалось отдохнуть. Истребительный отряд, внезапно вцепившийся в них и неотступно преследовавший, кажется, потерял след.

Еще вечером группа отстреливалась, заняв оборону на окраине крохотного аула, среди чуртов заросшего кладбища. К темноте стрельба постепенно стихла. Могильники окутала плотная холодная тьма. Ее прокладывали алмазные светляки звезд. Лицо проводника Саида, подползшего к Ланге, маячило перед немцем смутно-белесым пятном.

– Надо уходить, – сильно дыша, шепнул проводник. – Скоро луна, тогда совсем плохо.

Собственно, «совсем плохо» им было уже несколько дней. Им, потерявшим уже четырех убитыми, вынужденным пристрелить двоих тяжелораненых – вымолили смерть сами.

Через полчаса группа стянулась к окраине кладбища. Они поползли за проводником, прочь от чуртов, впитавших в себя, казалось, всю темень преисподней. Бесконечно долго утюжили животами жухлую, шуршащую траву, цепляя плечами за кустарник. Ночь зловеще молчала.

Просим убавить активность в преследовании немецко-бандитской группировки с учетом нашей агентурной разработки.

Серовцы просят свернуть преследование банды с учетом их оперативной разработки. Жду распоряжений.

Наши действия – истреблять банды без всяких сомнительных учетов. Преследование с целью полного истребления продолжать.

Цели наших разработок не совпадают. Продолжаю действовать в соответствии со своей.

Жуков, ты же законченный паскудник. Дай им добраться до Агиштинской горы. Ведь догадываешься, зачем прошу.

Радиограмма от Осетина из группы Ланге с указанием дислокации группы, которую перехватил радист Кобулова, позволила Жукову плотно и надежно вцепиться в абверовцев Ланге.

И сейчас, лежа в сухом, трескучем бурьяне на окраине кладбища, ловя обострившимся до предела слухом трели сверчков, шорохи ночи, Жуков вспомнил последнюю радиограмму от Аврамова: «Ты же законченный паскудник…» «А при чем тут паскудник? Ты – серовец, я – кобуловец. У каждого свой горлодер и погоняло, над каждым своя плетка. Тебе надо отпустить немцев на поводке, мне – угробить всех их. При чем тут паскудник? При том… – тоскливо и жестко придавил он себя. – Паскудством занимаешься, майор, и вся прыть твоя в данный момент исключительно от паскудства твоего, от паскудной твоей принадлежности пану Кобулову… Паны дерутся – у холопов чубы трещат».

Сбоку нарастал хрусткий шорох. Подползал Колесников. Выдавало его родимое носовое шмурыганье. Старший лейтенант ткнулся холодным носом в ухо Жукову (майор отдернул голову), шепнул:

– Товарищ майор, есть соображение.

– Ну?

– Вроде как уползают немцы. Бурьян, темень. Им один путь: через северную окраину кладбища, а оттуда в горный лесняк.

– Что дальше?

– Предлагаю перекрыть отход. Отсечь им северное направление.

Жуков перевернулся на спину, запустил взгляд в черную бездну, усыпанную алмазными блестками звезд.

– Умненький ты наш. Перекрыть предлагаешь? Когда вас перещелкают, как курят, мы зароем. И по каменюке в зад каждому воткнем. Вот по такой, – лягнул он каблуком пирамиду чурта.

– Это почему? – ошарашенно спросил Колесников.

– А ты помозгуй, – кротко и безмятежно призвал майор.

Колесников стал мозговать. Темень. Где юг, где север – черт его разберет. В рукопашную сейчас ввязываться с немцами – это полный кретинизм. Свою долю активности он проявил. Теперь самый раз смыться на законном основании, подальше от этой погони и… немцев.

– Ну и как? – выпустил в небо свой вопрос Жуков.

– Не выйдет с отсечкой, – скорбно шмыгнул носом Колесников, явственно представив, как втыкают ему в… каменюку. – Тогда разрешите отбыть для выполнения особого задания наркома Гачиева?

– Разрешаю, – закинул ногу на ногу майор. Сплюнул в сторону предполагаемого севера, куда предположительно смывались немцы. – Перед убытием, Колесников, прояви оперативную предосторожность.

– Так точно, товарищ майор. Какую? – доверчиво потянулся к Командиру старший лейтенант.

– Сопли на кулак намотай. А то по соплям засекут, – нежно озаботился отец-командир. В гробу он видал такого спецпомощника со спецзаданием от наркома.

«Катись, сопленосый. Сам управлюсь. Утро ночи мудренее. Маршрут немцев – Агиштинская гора. Туда вся бандитская рать ныне стягивается, как мухи на дерьмо. Перед горой засаду устроить – самое милое дело. Куда милее, чем в рукопашную свару по темноте ввязываться. Так Кобулову.и доложить следует. Врешь, Аврамов, не паскудник я. Может, стану им… попозже. Но не сейчас».

Проводник Дауд вел отряд после кладбища на предельной скорости, работал неистово, гнал и гнал запаленных десантников к одному ему известной цели. Так уходит от облавы подстреленный лось, ощущая режущую жесткость свинцового окатыша.

К полуночи приковыляли к пещере среди валунов, залитых мертвенно-лимонным светом. Лаз в глубь пещеры зарос лозняком, не угадаешь в двух шагах. Но проводник, вломившись в перехлест ветвей, вдруг исчез. Откуда-то снизу раздался обессоченный толщей голос:

– Заходи… Спать будем.

Втискивались по одному в тесную утробу грота. В режущем фонарном свете обступила волглая, плесенная духота, нависал над головами земляной свод с вислой бахромой корней. Падали на сырой пол, влипали друг в друга спинами, боками и проваливались в сон, как в обморок.