Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Близость неприятельского корпуса тотчас же отразилась и на поведении окрестных жителей. Поставленные между двух огней и не видя более в малочисленном русском отряде того дамоклова меча, который еще так недавно страшным призраком висел над их головами, жители-мусульмане не только сочувственно отнеслись к сбору турецкого отряда, но и фактически готовы были оказать ему помощь с оружием в руках. Правитель Испирского санджака и старшины Офского округа, ранее других вступившие в миролюбивые сношения с русскими, теперь видимо избегали всякого повода к сближению с Бейбуртом. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания Бурцева. Опасаясь дробить и без того малочисленный отряд для охраны обширной территории, он предложил, чтобы жители сами защищали свои границы от покушений турецких партий, но старшины безусловно отказались от этого требования, ссылаясь на страдную пору, которая заставляла их спешить с уборкой бейбуртских полей, засеваемых ими по найму.

Между тем 17 июля из Бейбурта были замечены большие толпы народа, стекавшиеся в деревню Харт, лежавшую верстах в двадцати от города. Конные разъезды, высланные мусульманским полком по тому направлению, открыли в деревне присутствие неприятельской пехоты и немедленно дали знать Бурцеву. От старшин потребовали объяснений. Те ответили, что в Харте неприятеля нет, а что сбор вооруженных людей производится единственно для охраны жатвы. Объяснению их, разумеется, не поверили, и в Бейбурте приняли все меры осторожности, так что, когда на следующий день неприятель внезапно бросился на русские пикеты, войска встретили его уже наготове и отразили нападение.

Измена жителей теперь не подлежала сомнению, и положение Бурцева с каждым днем становилось опаснее. Правда, он имел приказание уклоняться от боя с сильнейшим противником, а в случае надобности требовал войска из резерва, для чего был даже выдвинут в деревню Ашкалу особый отряд Муравьева, но события складывались так неожиданно, развивались так быстро, что просить указаний или требовать помощи почти за сто верст было уже не время. И Бурцев, под обаянием постоянных успехов, личной отваги и глубокой веры в несокрушимую силу русского солдата, решился действовать один, чтобы рассеять замыслы неприятеля прежде, чем они успеют окрепнуть.

18 июля, как только глубокая ночь спустилась на землю, войска вышли из Бейбурта двумя колоннами: главная – три роты херсонских гренадер, рота эриванцев, второй конно-мусульманский полк и четыре орудия, под личным начальством Бурцева, – направилась по большой дороге на Харт; другая – под командой майора Засса, две роты Херсонского полка и три орудия, – пошла окольным путем через горные ущелья, чтобы напасть на деревню с тыла.

Казалось, время для движения обеих колонн рассчитано было верно, но, к сожалению, как это часто бывает в подобных случаях, расчеты не оправдались на деле. На рассвете 19 июля Бурцев уже стоял перед Хартом, а Засса еще не было – дурные дороги задержали его в горах, и он опоздал. Бурцеву, таким образом, предстояло решить вопрос – ожидать ли прибытия вспомогательной колонны и тем дать время неприятелю изготовиться к бою, или атаковать деревню немедленно, рассчитывая лишь на внезапность и быстроту удара. И Бурцев, не колеблясь, остановился на последнем.

Селение Харт, раскинутое на крутых высотах, охранялось несколькими башнями, которые, ютясь по крутизнам, обстреливали перекрестным огнем все подступы; самое селение было обнесено бревенчатым завалом и колючей засекой, а низкие, углубленные в землю грузинские сакли, недоступные пожару, представляли собой такой лабиринт беспорядочных азиатских построек, в котором четыре русские роты легко могли совершенно затеряться. Мертвая тишина царила в деревне и давала мысль, что неприятель застигнут врасплох. Но едва роты бросились на приступ, как лазы, давно уже бодрствовавшие, встретили их почти в упор таким метким ружейным огнем, что потеря на первых же порах оказалась весьма значительной. Тем не менее войска ворвались, и удар их был так стремителен, что роты, выбив неприятеля из крайних домов, проникли почти до половины деревни. Но тут успехи их остановились: бой пошел одиночный, и войскам посреди узких, глухих переулков, на каждом шагу преграждаемых саклями, пришлось вести десятки отдельных штурмов. Напрасно гренадеры, прикладами выбивая двери, врывались в эти подземные жилища, лазы перебегали в другие, и солдаты опять встречали перед собой те же преграды, ту же отчаянную защиту. Бурцев скоро убедился в невозможности овладеть селением с теми слабыми силами, которые находились в его распоряжении, но отступать не хотелось – все еще мелькала надежда: вот-вот появится колонна Засса. Но проходили часы, Засс не являлся, а жестокий огонь, направляемый из бойниц в упор, не давал между тем солдатам ни шагу подаваться вперед. Роты стали расстраиваться. Офицеры напрягали все силы, чтобы привести их в порядок и поддержать в них мужество. Сам Бурцев, находившийся в передних рядах, время от времени брал в руки ружье и, выстрелив без промаха, говорил солдату: «Вот, братец, как надо стрелять!» – и солдат с любовью глядел на начальника, наравне со всеми подвергавшего себя опасности. Всем памятна фигура старого священника Херсонского полка Николая Шиянова, явившегося в эти минуты с крестом в руках, чтобы подкрепить слабевшие силы людей высоким словом молитвы. Но если человеческому духу нет на земле пределов, то физические силы имеют свои границы, и три слабые роты, самоотверженно смотревшие в глаза неминуемой смерти, все-таки не могли сломить отчаянной защиты тысячной массы врагов, гнездившихся небольшими кучками в каменных подвалах. Напрасно артиллерия громила селение: легкие снаряды ее не пробивали стен, а сама она между тем несла большие потери. Орудия стали стрелять все реже и реже и скоро замолчали совсем, когда прислуга их почти вся была перебита. Бой, хотя уже безнадежный, все еще продолжался, как вдруг около десяти часов утра показались большие неприятельские толпы, которые, огибая деревню, стали заходить в тыл русским. Теперь, в случае дальнейшего упорства, отряду грозила неминуемая гибель, и Бурцев приказал отступать. С трудом, штыками прокладывая путь, выбирались солдаты из переулков и строений, но неприятель наседал так горячо, что бо́льшую часть раненых пришлось оставить в руках разъяренных лазов.

Выходя из деревни, Бурцев приказал армянской сотне конно-мусульманского полка, случившейся у него под рукой, броситься в сабли, чтобы задержать преследование. Сотня тронулась, но тотчас же остановилась. Заметив колебание, Бурцев сам подскакал к армянам, ободрял, упрашивал, грозил им – все было напрасно; а тем временем лазы стеной валили вперед и уже овладели русской пушкой. Подоспевшая рота херсонцев выручила ее штыками, и отряд, после пятичасового боя, отошел на старое татарское кладбище, лежавшее в двухстах саженях от деревни. Здесь, под охраной каменной ограды и частых могильных памятников, представлявших собой лабиринт не хуже хартовских улиц, отряд, по крайней мере, мог отдохнуть и оправиться.