Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я позвонила в больницу в Виннипеге и спросила, можно ли поговорить с пациенткой по имени Эльфрида фон Ризен. Мне сказали, что у них такой нет. Я ответила, что это странно, потому что она точно лежала у них в больнице, причем мне клятвенно обещали, что в ближайшее время ее не выпишут. Мне сказали, что у них нет никакой информации. Я заявила, что мне надоело выслушивать отговорки. Они извинились. Я бросила трубку.
Уже близится Рождество. Ник собирается приехать к нам. Он звонил из Виннипега. У него появилась идея для надписи на надгробии: И спать, как в детстве, – спать, не чуя ног, / На ласковом лугу, как на холстине: / Внизу – трава, вверху – лишь купол синий[26].
Это откуда? – спросила я.
Ты не знаешь? – удивился он.
Я не могу знать все стихи.
Это Джон Клэр.
Эльфи он нравился?
Очень. Стихотворение называется «Я есмь». Он его написал в психиатрической лечебнице.
Не пойдет, сказала я.
Почему?
Не надо ассоциаций с безумием.
Для надгробного камня?
Вообще для всего.
У тебя есть какие-то предложения?
Когда я собиралась возвращаться домой в Торонто после смерти Эльфи, я хотела забрать с собой горсточку ее праха, но Ник сказал, что не надо ее разделять, так что урна с Эльфиным прахом захоронена под большим деревом на кладбище Эльмвуд в Виннипеге. Мама предлагала похоронить Эльфи в Ист-Виллидже, рядом с отцом, и директор тамошнего кладбища сказал: Без проблем, тут хватит места и на троих, если это не гробы, а урны (видимо, предполагая, что третьей там будет мама), – но Ник воспротивился. Эльфи не раз говорила, что категорически не желает, чтобы ее хоронили в Ист-Виллидже. Это было бы странно. Все равно что отдать тело Луи Риэля канадскому правительству в качестве сувенира. Я спросила у Ника: А если похоронить ее прямо у вас в саду? Эльфи была домоседкой и любила свой дом. Ник сказал: Очень смешно. Но закон запрещает производить захоронения в частных дворах. Она же не кошка. Это верно, ответила я. Ник сказал, что я сделала все, что могла, и никто ни в чем не виноват. Я была не уверена, что сделала все, что могла. Например, я могла бы отвезти ее в Цюрих. Она умерла бы спокойно и не в одиночестве. Не так уж много она просила. Но я не выполнила ее просьбу. Разумеется, Нику я этого не сказала. Я сказала, что он тоже сделал все, что мог.
Она сама упросила врачей, чтобы ее отпустили домой. Ты же знаешь Эльфи. Она кого хочешь уговорит.
Мне надо было настаивать, чтобы ее никуда не отпускали, сказал Ник.
Ты настаивал. Куда уж дальше?
Значит, стихотворение Джона Клэра никак не пойдет?
Я не знаю. Мне не нравятся ассоциации с психбольницей. К тому же, если брать поэтов, то лучше кого-то из женщин-поэтесс.
Почти все великие женщины-поэтессы покончили с собой. Тоже не лучшие ассоциации.
Да, мы как раз и пытаемся избежать всяких ассоциаций. Не надо вешать на нее ярлыки даже после смерти.
Так что? Никаких надписей? Пустой камень?
Может быть, только имя и даты.
Да, наверное.
А стихотворные строчки пусть как бы подразумеваются… Дай мне прилечь. Дай мне уснуть.
Под зеленью травы и куполом небес.
Она тебе снится? – спросил Ник.
Да. А тебе?
Да. Но опосредованно. Как будто настало лето, но самое холодное за всю историю наблюдений. Даже холоднее, чем зима. А что тебе снится?
Ну, вот буквально вчера мне снилось, что я оказалась в какой-то рыбацкой деревне, на побережье Ньюфаундленда или вроде того, и мне надо пойти в магазин и купить мяса. И вот я туда прихожу. Пол весь грязный, и прямо там, в помещении, лежат овцы. Не милые белые агнцы, как в Библии, а темно-серые и огромные, как волкодавы. Но все-таки овцы. Мертвые или полуживые. И там был мясник с большим ножом. Он вроде как резал овец, но неумело. То отрежет копыто, то хвост, то часть морды. Он не знал, что ему делать. Я стояла в дверях и смотрела, как он возится с этими овцами. Потом он сказал, что сейчас все получится в лучшем виде. Снова взмахнул ножом, тяжко вздохнул и сказал: Этот нож никуда не годится и ничего не умеет. Словно нож был живым. Или, может быть, просто тупым, и поэтому плохо резал. Я так и не поняла.
И что это значит? – спросил Ник.
Я не знаю, Карл Юнг.
На самом деле, я знала. Это был сон о Цюрихе.
Слушай, сказал Ник. У меня идея. Может, вообще ничего не писать на надгробии, а выбить там ноты?
Мы с ним еще долго обсуждали, какой именно музыкальный отрывок выбрать для Эльфи, и все это время мне хотелось заговорить о Швейцарии, но я понимала, что нельзя поднимать эту тему, потому что, если бы Ник узнал, что Эльфи просила меня отвезти ее в Швейцарию и ничего не сказала ему самому, он мог бы подумать, что она ему не доверяла или боялась, что он ее не поймет. Мне совсем не хотелось, чтобы он так подумал. Ему и так тяжело. Он остался один. Да и какой смысл говорить о Швейцарии? Мне придется самой разбираться, кем я была в этом сне: овцой, предназначенной на убой, мясником или просто ножом.
Когда Эльфи было двенадцать, ей наконец дали роль Девы Марии в нашей церковной рождественской постановке. Эльфи была очень горда и взволнована. Она годами добивалась этой роли. Эта роль создана для меня! Я не уверена, что наша учительница в воскресной школе – тихая, молчаливая девственница двадцати с чем-то лет – была с этим согласна. Видимо, она просто устала отбиваться от Эльфи и решила дать ей эту роль, чтобы та от нее отвязалась. Только, пожалуйста, без сюрпризов, попросила учительница. Эльфи прекрасно понимала свои обязанности: она была скромной, нежной и кроткой, несмотря на то обстоятельство, что она понесла от невидимой силы и теперь ей предстояло растить и воспитывать Мессию на зарплату простого плотника. Мне тогда было шесть. Как все малыши, я должна была быть пастухом и стоять в глубине сцены с полотенцем на голове вместо накидки или ангельскими крылышками за спиной. Я заявила маме, что не хочу быть пастухом. Я буду младшей сестрой Марии, тетей младенца Иисуса. Мама сказала, что в библейской истории у младенца Иисуса не было тети, и велела мне не дурить. Я сказала: Но ведь я же ее сестра. Да, ответила мама. Но не на сцене, а в реальной жизни. Я ненадолго задумалась. Значит,
