Кладбище домашних животных - Кинг Стивен

Он начал подниматься.

Путь наверх был долог. Луис походил на осужденного, подходящего к эшафоту таким же долгим (и таким же ужасающе коротким) путем.

Наконец, он достиг вершины, держа одну руку в кармане. Как долго он стоял там, он не знал. Он только чувствовал, что душевное здоровье начинает покидать его. Это было неожиданное, но интересное открытие. Он представлял себе, что чувствует дерево — если деревья что-нибудь чувствуют, — поваленное ураганом, перед тем, как упасть. Это было очень занятно.

— Гэдж, поедешь со мной во Флориду?

Новый смешок.

Луис повернулся и увидел свою жену, лежащую мертвой посреди холла. Ноги ее были раскинуты так же, как и у Джуда. Ее голова и спина располагались под углом к стене, словно у женщины, которая заснула, читая.

Он подошел к ней.

«Здравствуй, дорогая, — подумал он, — вот ты и дома».

Кровь оставила на обоях причудливые пятна. Она лилась из дюжины ран — или из двух дюжин? Его скальпель сделал свое дело.

Вдруг он осознал случившееся и закричал.

Его крик дико метался по пустому дому, отражаясь от стен. Глаза его были выпучены, волосы стояли дыбом, он кричал; из его пересохшего горла исходили адские, ужасные звуки, означавшие конец не только всего, что он любил, но и его собственного здоровья. Все чудовищные образы поднялись внезапно из глубин его памяти. Виктор Паскоу, умирающий на ковре лазарета; Черч, вернувшийся с зеленой глиной в усах; бейсбольная кепка Гэджа, лежавшая на дороге, вся в крови; но больше всего то, что он видел у Чертова болота, то, что повалило дерево, существо с желтыми глазами, Вендиго, тварь с севера, мертвую тварь, пробуждающую ужасающие желания.

Рэчел не просто убили.

С ней было что-то еще... что-то не то.

Щелк!

Звук раздался в его мозгу. Это был звук открываемой двери.

Он посмотрел вверх, и крик застыл у него в горле. Это был Гэдж. Рот его был запачкан кровью, стекающей с подбородка; губы скривились в отвратительной усмешке. В руке он держал скальпель Луиса.

Когда он начал подходить ближе, Луис отскочил, уже ни о чем не думая. Скальпель чиркнул возле его лица, и Гэдж зашатался. «Он такой же неуклюжий, как Черч», — подумал Луис. Он пнул Гэджа ногой, и тот упал. Мгновенно Луис прижал его к полу, коленом придавил руку, держащую скальпель.

— Не-е-ет! — завизжало то, что было под ним. Его лицо сморщилось. В выпученных глазах горела неугасимая злоба. — Нет, нет, не-е-ет!

Луис достал первый шприц. Нужно было действовать быстро. Оно было скользким, как рыба, и не выпускало скальпеля, как бы сильно он ни сжимал запястья. Лицо его, казалось, менялось, пока Луис смотрел на него. Вот это было лицо Джуда, укоризненно глядящее на него; вот искореженное лицо Виктора Паскоу с безумно вращающимися глазами; вот собственное лицо Луиса, ужасно бледное. Вот оно изменилось снова, сделавшись лицом той твари в лесу — низкий лоб, мертвые желтые глаза, длинный пятнистый язык. Оно ухмылялось и шипело, как змея.

— Нет, нет, нет-нет-нет!..

 Оно извивалось в руках Луиса. Шприц выпал и покатился по полу. Он потянулся за другим, извлек его и всадил прямо в спину Гэджа.

Оно закричало, бешено извиваясь, едва не сбросив его. Луис быстро достал третий шприц и ввел его в руку Гэджа, продолжая держать его. После этого он встал и начал медленно пятиться. Гэдж, шатаясь, поднялся и пошел за ним. Пять ступенек — и скальпель выпал из его руки. Он воткнулся в дерево и замер там, дрожа. Десять ступенек — и жуткий желтый свет в его глазах начал гаснуть. Дюжина — и он упал на колени.

Теперь Гэдж смотрел прямо на него, и в какой-то миг Луис увидел своего сына — настоящего — с лицом, искаженным болью и страхом.

— Папа! — закричал он и упал навзничь.

Луис на какое-то время застыл на месте, потом подошел к сыну, осторожно, ожидая подвоха. Но это была не хитрость, скрюченные руки не вцепились ему в горло. Он нащупал пульс Гэджа. Последний раз в жизни он выполнял обязанности врача, прощупывая пульс, прощупывая, пока он не угас.

Когда все было кончено, Луис спустился в холл и зашел в угол. Там он упал, колотясь об пол, сильнее и сильнее. Ему казалось, что он может уменьшить себя, засунув в рот палец, и он занялся этим.

Через два часа он оставил это занятие, когда понемногу его сознанием завладела другая идея. Он вынул палец изо рта. Он встал и...

(хей-хо, а ну пошли!)

...и пошел.

В комнате, где прятался Гэдж, он снял с кровати простыню и отнес ее в холл. Он завернул в нее тело жены, осторожно, любовно. От него несло мочой, но он этого не замечал.

Он нашел бензин в гараже Джуда. Пять галлонов в красной канистре. Более чем достаточно. Он начал с кухни, где лежал Джуд под своим обеденным столом, помнившим День Благодарения. Он облил это все, потом перешел с канистрой в комнату, разбрызгивая бензин по ковру, по софе, по полкам с журналами, по стульям, и так вниз по лестнице и обратно к спальне. Теперь везде пахло бензином.

Спички Джуда все еще лежали возле стола, где он напрасно дежурил, на пачке сигарет. Луис взял их. У входной двери он бросил зажженную спичку через плечо и шагнул наружу. Взрыв огня был таким внезапным и яростным, что опалил ему брови. Он захлопнул дверь и лишь мгновение постоял на крыльце, глядя на языки пламени, танцующие за занавесками Нормы. Потом он спустился с крыльца, замешкался там, вспоминая пиво, выпитое с Джудом миллион лет назад, и слушая, как в доме трещит огонь.

После этого он пошел прочь.

62

Стив Мастертон вышел из-за поворота перед домом Луиса и сразу же увидел дым — не из этого дома, а из соседнего, где жил старик Крэндалл.

Он пришел сюда так рано из-за того, что тревожился за Луиса — очень тревожился. Чарлтон рассказала ему о последнем звонке Рэчел, и это заставило его поинтересоваться, где Луис и... что с ним такое.

Тревога его была неясной, но крепко засела в голове — он просто не мог успокоиться, не убедившись, что у Луиса все в порядке... по крайней мере, настолько, насколько возможно в его положении.

Весна опустошила лазарет, словно белая магия, и Сурендра отпустил его, сказав, что справится сам. Стив влез на свою «хонду», только в прошлый уикэнд вытащенную из гаража, и отправился в Ладлоу. Может быть, он гнал мотоцикл чуть быстрее, чем обычно, но тревога продолжала грызть его сердце. Вместе с ней пришла абсурдная мысль, что он опоздал. Глупо, конечно, но в глубине души он испытал чувство, похожее на то, что было, когда случилась эта история с Паскоу, — чувство горького удивления и разочарования. Он никогда не был религиозным (а в колледже даже посещал кружок атеистов, пока ему не сказали по секрету, что это может уменьшить его шансы на продолжение учебы), но верил во влияние биоритмов одного человека на других, и ему казалось, что смерть Паскоу задала тон всему году. Действительно, он был плохим. Двое родственников Сурендры оказались на родине в тюрьме по каким-то политическим делам, и Сурендра говорил, что одного из них — дяди, которого он очень любил — уже нет в живых. Сурендра тогда плакал, и слезы на его смуглом, обычно бесстрастном лице, напугали Стива. Матери Чарлтон сделали общую мастектомию, и старшая сестра не очень надеялась, что ее мать доживет до следующих выборов. Сам Стив за год побывал на четырех похоронах — сестры его жены, погибшей в катастрофе; кузена, по нелепой случайности убитого током; деда и, конечно, сына Луиса.

Он любил Луиса и хотел теперь убедиться, что с ним все в порядке. Ему пришлось пережить слишком много.

Увидев клубы дыма, он сперва опять вспомнил про Паскоу, который своей смертью как бы отделил нормальных людей от тех, кому выпало несчастье видеть его в этот момент. Но это было нелепо, и, конечно же, дом Луиса был цел. Он стоял тихий и белый, безукоризненный образчик новоанглийской архитектуры, в лучах утреннего солнца.

Люди бежали к дому старика, и, когда Стив поставил мотоцикл у обочины и слез у дверей дома Луиса, он увидел, как человек подбежал к крыльцу, распахнул входную дверь и тут же отскочил. И правильно сделал; в следующий миг дверное стекло со звоном раскололось, и в образовавшееся отверстие вырвались языки пламени. Если бы тот болван распахнул дверь пошире, его бы поджарило, как омара.