Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

Все заметили, что возраст вернувшегося в Москву Роланда стабилизировался в приделах сорока. Это свидетельствовало о внутренней собранности и готовности к действиям. Он был бодр и целеустремлен, хотя и наигрывал сибаритскую хандру. Выслушав отчет по всем направлениям деятельности, экселенц скромно отужинал в кругу друзей и рано удалился в спальню, жалуясь, что Москва навевает на него меланхолию.

Ночь прошла тихо. Над арбатским переулком поднималось серое столичное утро. За окном спальни, скрытым двойными шелковыми шторами цвета индиго раздавались отрывистые команды:

– Двое за тумбу! Третий прикрывает вход! Держать контакт!

– Что там у вас происходит? – экселенц завтракал в постели. Кроватный столик был сервирован Амарелло со старанием горничной приличного отеля. Среди предметов серебряного кофейного сервиза стояла даже вазочка из туманного топаза с огненной лилией.

– Помнится, здесь были весьма популярны учения ПВО. Вся страна увлекалась дирижаблестроением. Интересно, они все еще применяют противогазы? – Роланд вернулся к подрумяненному тосту с белужьей зернистой икрой.

– Никаких дирижаблей. Никаких учений, экселенц, – доложил Амарелло, приобретший выправку английского можордома. – Прибыли посетители. Наш Центр оказался востребованным. Мы нужны россиянам.

– Ахинея, – Роланд жестом отослал Амарелло прочь. Но тот не успел покинуть спальню – в двери с золоченой резьбой втиснулись двое и встали, затаив дух.

– Вижу по вашим лицам, что вы готовите какую–то мерзость. Держите ее при себе, я сегодня не в духе.

– У нас приемный день, экселенц, – доложил Шарль, одетый с преувеличенной корректностью – в пару из черного крепа расшитого вручную букетами незабудок. Лазурь атласного жилета слепила глаза.

– Бред, – Роланд зевнул в ладонь.

– Ну почему нельзя немного посидеть в кабинете? Ну просто так, из удовольствия. Кошмарный комфорт, экселенц, мы так старались! – сделав шаг вперед, Батон склонил голову набок и даже вроде тихонько заурчал, выражая полную кошачью преданность. По случаю приемного дня кот тоже преобразился: стан рыжего мордатого юноши чрезвычайно плотного сложения, обтягивала белая черкеска с рядами газырей. Вместо патронов в ячейках торчали цветные головки фломастеров и золотые колпачки ручек. На озаренном молодым энтузиазмом лице поблескивали круглые очки со стеклами йодистого цвета.

– Я референт господина де Боннара, – объяснил он. – Никак не возможно в таком деле без референта. И имя у меня звучное – Ба Тоне. Ударение на первом слоге. Что–то англосакское и несколько даже грузинское.

– И по сему случаю этот чеченский карнавал?

– Я стараюсь использовать фольклорные костюмы разных этнических групп, что бы не обидеть национальных меньшинств. И не делаю никаких предпочтений.

– Видели бы вы, экселенц, этого референта в казачьей папахе или тюбетейке! У–у–у, классное зрелище, за отдельные деньги! – загоготал Амарелло. – Посетители валом валят, весь ковер на лестнице затоптали.

– Н-да… – покончив с завтраком, Роланд промокнул губы тонкой салфеткой из тайландского шелка. – Создается впечатление, что я попал в Комеди Франсез, отчаявшейся на сценический союз с режиссером абсурдистом.

Амарелло подхватил столик:

– Что еще изволите, экселенц?

– Покоя, – он спустил с кровати на распластанный у ее подножия персидский ковер узкие смуглые ступни, бормоча под нос "Я по свету немало хаживал…"

Батон и Шарль довольно переглянулись – что бы не изображал сейчас Роланд, ему явно нравилась затеянная игра.

В холле особняка уже стоял человек, миновавший двор и проникший внутрь при помощи швейцара – рыжего коротышки в прикиде Майкла Джексона. Несоответствие интерьера Холдингового Центра, выдержанного в стиле не фальшивой дворцовой роскоши и персоны швейцара, последнего не смутило. Господин Бермудер повидал не мало, особенно за границей.

Будучи двадцатипятилетним аспирантом Института восточных языков, Вася Бермудер в качестве переводчика попал на международный форум театральных деятелей с высшим представителем театральной общественности Союза. Форум происходил в Нью–Йорке, в обстановке фантастического комфорта и не реального стечения знаменитостей.

Переводчик сидел рядом с патроном, потел под кримпленовым костюмом, сшитым специально для поездки в ателье ВТО, и старался донести каждое слово докладчика – самого знаменитого режиссера в мире. Знаменитость была настроена серьезно, назвав свой доклад "Похороны театра". Фраза "театр умер" звучала настойчиво, отчего благородное лицо патрона Бермудера осунулось и постарело.

По левую руку от переводчика располагался представитель такого крутого авангарда и такого заоблачного полета, что даже процедура обкусывания ногтей, занимавшая экспериментатора на протяжении всего доклада, казалась советскому юноше захватывающе смелой и предельно элегантной.

"Мы стоим у разверстой могилы…" – очередной раз гробовым голосом сообщил выступавший. Василий перевел, стараясь придать высказыванию полемически вопросительную интонацию. Шеф сунул в рот валидол, но вместо знакомого ментолового запаха, Бермудер уловил другой, тоже знакомый. И одновременно услышал характерный звук. Скосив глаза влево, он обнаружил то, что оказало роковое влияние на его последующую переводческую карьеру.

Вернувшись на родину, Бермудер взахлеб делился с друзьями впечатлениями, вывезенными из Америки. Самыми сильными из них оказались приобретение кожаной куртки за пять долларов и происшествие на Форуме театральной общественности. А именно то, что советский гражданин видел собственными глазами – знаменитейший прогрессивный режиссер–авангардист, сидевший от него по левую руку, не желая, очевидно, прерывать слушание речи выходом в туалет, пустил струю прямо под бархатное кресло.

– Вот что значит настоящая свобода, – восхищенно комментировал свой рассказ путешественник. Его с интересом слушали, но верить отказывались. Однако, после этого случая, Бермудер, владевший тремя европейскими и двумя восточными языками, почему–то стал невыездным.

С тех пор многое изменилось, но что бы ни делали в его присутствии иностранцы, Бермудера удивить не могло.

– Ждут, – прогундосил некондиционный швейцар, дернувшись на бок, что, вероятно, означало поклон, поскольку фигура визитера требовала повышенной учтивости.

Пятидесятилетний Бермудер давно не заблуждался по поводу собственной внешности. Но с тех пор, как жертва хронического нарушения обмена веществ перестала приобретать в магазине "Богатырь" изделия фабрики "Красная большевичка", комплекс физического несовершенства как рукой сняло. Сто пять килограмм живого веса сами по себе действовали внушительно, а в сочетании с элегантным костюмом, основательной мордатостью, низким голосом и угрожающим отсутствием юмора – приводили в трепет. Жизненный опыт научил Бермудера серьезности. Шутить он не любил и другим не позволял.

Будучи членом благотворительного фонда "Музы", он явился к иностранным инвесторам по наводке Пальцева, отозвавшегося о партнерах с многозначительной лаконичностью: "бандиты".

Бермудер поднялся по роскошной, ковром покрытой лестнице, прошел пустым коридором, в котором почему–то витал запах церковных свечей, и увидел распахнутую двойную дверь.

Кабинет показался ему огромным для небольшого особняка и убийственно респектабельным. Дубовые стеллажи, полные книг, поднимались до рассеченного темными балками потолка, тяжелые сумеречные портьеры скрывали свет летнего дня, мягко светились повсюду скрытые черными колпаками лампы. Визитер решил, что если дело выгорит, он создаст в фамильном особняке точно такую рабочую обстановку.

Из–за стола с радушной улыбкой поднялся господин в незабудках и выпендрежном пенсне. "Американский еврей, голубой. Возможности огромные. Шельма, врун. Клюнет", – поставил моментальный диагноз Бермудер.

После церемонии теплого знакомства, прибывший занял место в нежно облепившем его кресле необычайной пухлости и глубины, достал визитную карточку и твердую бумагу с вензелями, печатями, подписями. Из карточки следовало, что визит в Холдинговый центр нанес содиректор крупнейшей Российской кондитерской фабрики, ведущей родословную от знаменитой дореволюционной фабрики Теодора Эйнема. В бумаге же говорилось, что господин Бермудер волею судеб является прямым наследником Эйнема, хотя и по боковой, внебрачной линии. В связи с чем, особняк господина Эйнема в уютном замоскворецком переулке, незаконно захваченный некой сомнительной фирмой, Бермудер считает не только своей собственностью, но и историческим памятником, за восстановление которого в духе семейных традиций охотно берется. Разумеется, после того, как станет законным владельцем собственности.

– Какая трогательная история! – сочувственно закивал Шарль, сквозь навернувшуюся слезу внимательно пригляделся к собеседнику, расцвел: – А ведь похожи! Похожи, канашка вы мой!