Умереть в Париже. Избранные произведения - Кодзиро Сэридзава

"Всё это было скорее моим несчастьем, — думала я, — почему же страдать за те давние грехи, даже не мной совершённые, приходится тебе, моя девочка?" Я как раз размышляла о том, как жесток Бог, когда в палату с сияющим лицом вошёл Миямура.

— Как чудесно! Я сейчас внизу встретил профессора Б.

Стоило мне взглянуть на его сияющее лицо, как все мои мрачные мысли рассеялись, и я улыбнулась ему навстречу, рассчитывая на похвалу, казавшуюся мне вполне заслуженной. Миямура смущённо взглянул на меня и, не сказав мне ни одного ласкового слова, направился к колыбели.

— Ну как наша малышка? — спросил он и с любопытством заглянул внутрь. Спохватившись, я попросила медсестру побрызгать духами возле моей кровати. Ты, наверное, спала, но Миямура не отрывал от тебя глаз. — Доктор уже обо всём мне рассказал. По его мнению, роды прошли легче, чем ожидалось. Ты знаешь, он тут же стал надо мной подтрунивать. Говорит, раз я крепко спал дома, пока ты мучилась родами, то не могу считаться настоящим отцом.

— Но я действительно мучилась.

Я сказала это нарочно, желая, чтобы муж приласкал меня. Я была так счастлива, глядя, как он стоит около твоей колыбельки.

— Может быть, субъективно роды и были трудными, но говорят же: нет ничего легче, чем родить. Профессор считает, что ты родила удивительно легко. Значит, мы правильно поступили, дожидаясь естественного развития событий…

— Смотрите-ка, оказывается, иногда не так уж плохо быть упрямой.

— На твоём месте я бы не стал этим гордиться. Твои лёгкие роды не имеют никакого отношения к твоему упрямству. Ты должна быть благодарна, тебе просто повезло.

— Кому благодарна, тебе?

— Нашей малышке, конечно.

— Знаешь, а я как раз думала о том, как бы я была тебе благодарна, если бы ты разрешил мне самой кормить малышку. У меня ведь столько молока…

— Ну вот, новая прихоть! — засмеялся Миямура.

Не помню, когда ещё мы говорили с ним так легко и дружелюбно. Такие случаи можно по пальцам перечесть. Да и их бы не было, будь я всегда с ним откровенна. Говорят, что, родив ребёнка, женщина сама словно заново на свет рождается, и в тот день я тайно надеялась, что тоже сумею стать новым человеком. Ведь твоя мать должна быть искренней и прямодушной женщиной.

— Это вовсе не прихоть, а проявление материнской любви.

— Если говорить о материнской любви, то сейчас она у тебя на чисто инстинктивном уровне, и тебе её надо поднять до уровня разумного. Ты должна всё время помнить, что теперь ты мать, а не просто сама по себе. Конечно, для ребёнка нет ничего лучше материнского молока, тут и спорить нечего. Но для тебя сейчас самое главное — не кормить ребёнка, а лечиться. А дети, уж поверь мне, развиваются в условиях искусственного вскармливания ничуть не хуже, чем на материнском молоке. Так что твоя любовь должна выражаться прежде всего в бережном отношении к своему здоровью, ты должна делать всё, чтобы выздороветь как можно быстрее. Это твой долг перед нашей малышкой. Пойми, ведь никто не заменит ребёнку мать.

— Неужели моё состояние настолько опасно?

— В любом случае ради будущего ребёнка ты должна сделать над собой усилие и постараться вылечиться.

Миямура говорил всё это, стоя возле колыбели и глядя на тебя. И наверное, поэтому его слова мгновенно проникли в моё сердце, я сразу ему поверила и решила больше не настаивать. Удивительно, что ты уже с первых минут своей жизни играла такую большую роль в наших с Миямурой отношениях.

Я заметила, что стала совершенно иначе относиться к Миямуре: если раньше он был для меня только мужем, то теперь стал ещё и отцом моей дочери. Мне вряд ли удастся передать словами то волнение, которое охватило меня, когда, лёжа на кровати, я смотрела на стоящего у твоей колыбели Миямуру! Мои глаза невольно увлажнились, таким огромным было переполнявшее меня счастье: я вдруг поняла — какие бы перемены ни произошли в мире, как бы далеки ни были мы от Японии, пока мы втроём, я могу быть абсолютно спокойна. Мне всегда говорили, что супруги должны составлять единое целое. Если раньше я всё время так нервничала и так безобразно вела себя по отношению к Миямуре, то это лишь потому, что я хотела любить его, хотела, чтобы мы с ним тоже стали бы единым целым и никогда бы не расставались. И вот я успокоилась, убедившись — мы теперь не просто два отдельных существа, составляющие пару, ты, моя милая девочка, связала нас так крепко, что мы не расстанемся до самой могилы…

(Дорогая доченька, я перечитала написанное и очень огорчилась, обнаружив, что мои писания становятся особенно сумбурными и неразборчивыми, как только я дохожу до своих единокровных брата и сестры. Неужели я до сих пор продолжаю относиться к ним враждебно? Представляю, как должны меня ненавидеть они! А ведь они твои дядя и тётя, очень важные для тебя люди, на которых ты могла бы опереться после того, как меня не станет, я же сделала всё, чтобы лишить тебя их поддержки! А всё из-за моего отца! Как ужасно, когда человек, сам того не ведая, своей безнравственностью, склонностью к распутству навлекает несчастье на следующие поколения! Я считаю, что могу гордиться, выбрав тебе в отцы такого прекрасного человека, как Миямура.)

Я спросила у медсестры, купали ли тебя в ту ночь, когда ты родилась, и она сказала, что нет. Дело в том, что тебя не купали и на следующий день, и, удивившись, я попросила медсестру объяснить мне, почему этого не делают. Она сказала, что тебя вообще ещё ни разу не купали, а в ночь, когда ты родилась, просто протёрли твоё тельце влажной салфеткой. Может быть, таковы французские обычаи, но слова сестры заставили меня содрогнуться от неприятного ощущения нечистоты, я почему-то была уверена, что тебя купали. Поэтому я попросила выкупать тебя хотя бы теперь, но мне ответили, что новорождённого младенца с точки зрения гигиены нехорошо окунать в воду, на это надо получить особое разрешение профессора. Я стала говорить о японских обычаях, рассказывать, что в Японии купание считается очень полезным для общего развития младенца, настаивала, чтобы тебя всё-таки выкупали, но меня никто и слушать не хотел. Это было ужасно! Неужели в этой прекрасно оборудованной клинике, где во всех палатах есть паровое отопление, где стоит повернуть кран, чтобы потекла вода нужной тебе температуры, нельзя добиться того, чтобы ребёнка выкупали? Когда-то давно, ещё в Японии, я слышала всякие весёлые истории о родах, их очень любили рассказывать наши бывшие служанки, по старой памяти иногда заходившие в наш дом. Помню, одна из них рассказывала, как у кого-то внезапно начались роды и в доме поднялась страшная суматоха — кто побежал за повивальной бабкой, кто разводил огонь под котлом, чтобы согреть в нём воду для первого купания, вот уже из комнаты роженицы послышался голос новорождённого, а хворост чадил и не разгорался, тогда все в панике бросились раздувать огонь, дуя на него из бамбуковых трубок… Но я находилась в стране, где, чтобы избавить роженицу от родовых мук, роды принимают под наркозом, поэтому мне ничего не оставалось, как подчиниться обычаям этой страны и терпеть. Однако когда в тот день доктор Б. по дороге в университет зашёл осмотреть меня, я, вместо того чтобы рассказывать ему о своём состоянии, завела разговор об омовении младенцев и о японских обычаях.

Доктор сказал, что хорошие обычаи есть в каждой стране и отказываться от них не стоит, потом, улыбаясь, велел медсестре каждый день купать младенца. Я была очень ему благодарна, и у меня сразу же улучшилось настроение. Когда подошло время купания, я приподнялась на кровати и стала тревожно прислушиваться к шуму воды, опасаясь, что сестра может одна не справиться. Не то чтобы я относилась к ней с недоверием, нет, — она была белоэмигрантка, хорошо образованна, добродушна, опытна; как истинная христианка, любила ближних своих, и меня в том числе, словом, я вполне могла положиться на эту иностранку, которая по воле случая оказалась рядом со мной, тогда как мать была далеко, но меня одолевали всякие нелепые страхи вроде того, что по невнимательности она может налить воды тебе в ушки. Однако медсестра быстро выкупала тебя, взвесила и стала одевать. Глядя, как ловко она это делает, я устыдилась своих опасений.

В тот день мы должны были дать ребёнку имя и отправить соответствующие бумаги в посольство и в районную мэрию. Уходя от меня прошлым вечером, Миямура просил подобрать девочке имя и сказал, что сам тоже об этом подумает. Я весь вечер с удовольствием перебирала в голове разные женские имена. Когда я училась в школе, имя "Синко" пользовалось большой популярностью, мне это очень нравилось, и с присущей мне непочтительностью я думала даже, что единственно хорошее, что сделал для меня мой отец, — это дал мне такое имя, и мне тоже хотелось подобрать тебе имя, которое будет тебя радовать в будущем. Мне казалось, что от выбора имени зависит твоя жизнь, именно оно определит, какой ты станешь — глупой или умной, и я мучительно подыскивала тебе идеальное, достойное настоящей женщины имя. Совсем запутавшись, я решила посоветоваться с сестрой, и та сказала, что раз уж ты родилась в Париже, наверное, лучше выбрать такое имя, какое могла бы иметь парижанка. Родилась же ты в день святой Женевьевы, которая считается покровительницей Парижа, поэтому сестра предложила назвать тебя Женевьевой, но ведь с таким именем не так уж легко жить в Японии, и я окончательно пала духом. Парижанку можно было бы назвать Ивонна, Луиза, Мари, Франсин… Но для японки такие имена не подходят. Я решила дождаться Миямуры, ведь он говорил, что хотел девочку, а раз так, то, скорее всего, уже подобрал для неё подходящее имя. И, вместо того чтобы подыскивать тебе имя, я принялась гадать, почему он хотел именно девочку…