Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков - Евгений Фирсов

Последующее развитие событий в монархии, однако, показало, что даже «консервативная» концепция ее реорганизации на основе так называемого исторического права, исходившая от Пекаржа и других, оказалась так же неприемлемой для правящих кругов Австро-Венгрии. Ведь ее воплощение на практике влекло бы за собой существенные изменения в статусе Чешских земель в прежних государственных рамках. Даже на грани наметившегося развала монархии императорский манифест от 16 октября 1918 г. далеко не отражал тех требований, которые содержались в упомянутом Заявлении чешских депутатов, которое, хотя и было выдержано в лояльном духе, все же вступало в явное противоречие с существующей политической системой.

Историк Я. Верштадт (1888–1970) в письме Пекаржу (оно относится, правда, уже к периоду после образования независимого государства, но в нем как бы продолжается прежний спор представителей младшего поколения чешской исторической школы с Пекаржем) следующим образом характеризовал позицию своего адресата на заключительном этапе национально-освободительной борьбы: «Я не могу игнорировать то, что в период, когда решался вопрос о направлении внутренней политики, какой избрать путь – путь борьбы или примирения и компромиссов с монархией и династией, Вы высказались в пользу последней ориентации, т. е. против революции»[380]. Как видим, Верштадт в основе критерия «революционности», примененном им при оценке позиции Пекаржа, усматривал прежде всего степень радикальности национально-политической ориентации. Верштадт полагал, что позиция Пекаржа в последние годы войны находилась в противоречии с антигабсбургским освободительным движением, что он «выступал против программы полного национального освобождения и объединения (со Словакией. – Е.Ф.)»[381]. Верштадт далее утверждал (хотя Пекарж с его выводами вовсе не согласен): проавстрийская позиция Пекаржа весной 1917 г., без сомнения, может трактоваться как сознательное выступление против программы представителей чешской антиавстрийской эмиграции за рубежом. Конечно, продолжал в своем письме Верштадт, «Вы выдвигали программу новой Австрии, которая бы возможно в определенной мере реализовала государственно-правовую идею, но выступали за то, чтобы чешский вопрос считать лишь внутренним делом Австрии, и против того, чтобы чешский вопрос сделать международным вопросом. Вы осуждали (по каким бы то ни было тактическим соображениям) вмешательство стран Антанты, включая революционную уже тогда Россию, в австрийские дела и заявляли также о виновности чешской заграничной эмиграции перед монархией и династией и т. д. И это еще раз означает, что Вы открыто выступали против той программы и тех усилий, которые были направлены на полное чехо-словацкое освобождение, а следовательно – Вы были против нашей антигабсбургской революции»[382]. Поведение Пекаржа в тот период Верштадт расценивал как существенный тормоз в развитии национально-освободительной борьбы, поскольку был убежден в необходимости более активной поддержки силами чешской внутренней национальной оппозиции заграничной деятельности Масарика и д-р Пекарж не должен был мешать ее успешному исходу, осуждая деятельность чехов за границей[383]. «Вы не верили в возможность полного освобождения, взвешивая и определяя вероятность успеха лишь в 1520 %.. своими действиями Вы препятствовали нашему освобождению. И я убежден в том, что подобное отношение было грубым заблуждением и ошибкой»[384], – писал далее Верштадт. Неверие в успех национальной борьбы и присущий адресату скептицизм Верштадт считал основными причинами его «нереволюционности».

Отношения Пекаржа к проблеме включения словацкого вопроса в программу борьбы касался и Опоченский в письме Халоупецкому, которое, видимо, относится к лету 1918 г. (точной его датировки нам установить не удалось). Тот писал: «Я разговаривал с Пекаржем: уже и он начинает надеяться, что мы добьемся большего, чем имеют в настоящее время венгры. Только в дело Словакии он по-прежнему не верит. И боится как бы М. (видимо, Масарик. – Е.Ф.), будучи доктринером, не согласился на национальный принцип, и таким образом не уступил Deutschbohmen (т. е. немецкую часть Чехии. – Е.Ф.) немцам из-за пределов монархии. Я думаю, что здесь сказываются былые споры о “чешском вопросе”»[385]. В том же письме Опоченский под влиянием революционных идей приходит к новой трактовке понятия естественно-правовой аргументации, вместо него он впервые применил термин «право народов на самоопределение». И позже, в своей научной работе о распаде Австро-Венгрии, Опоченский отдавал должное революционным событиям в России, признавая еще раз глубину социально-политической и национальной радикализации населения в австрийской империи[386]. «Что касается Голла, – писал далее в цитируемом письме Опоченский, – то я полагаю, что нам, молодым, не стоит на него оглядываться. В конце концов, нас не понимают ни Голл, ни Пекарж. Мы смотрим на будущее, исходя из совершенно других посылок, чем они»[387]. И о политике есть, что сказать, подчеркивал Опоченский в своем письме: «Видимо, мирные предложения Австрии, которая должна учесть все 14 пунктов Вильсона – не за горами… Господа в Вене цепляются за автономию для славянских народов Австрии, и они думают, что тем самым спасут себя. Но я не верю, чтобы кто-либо в нынешние времена мог теперь удовлетвориться так называемой автономией. Примечательно, что и поляки ныне также, наконец, на той же радикальной линии, и их линия согласуется c нашей, чехословацкой. Надежда растет – радостно жить, тучи расходятся, и повеяло свежими ветрами.»[388]

К 1918 г. относится пусть и не обширный, но весьма показательный для эволюции позиции Опоченского материал, свидетельствующий о развитии его социальных взглядов. Он писал: «Ныне шляхта (особенно из молодого поколения) вроде бы проявляет склонность к так называемой государственно-правовой политике с одной целью – удержать свое влияние на обстановку в чехо-словацком государстве и сохранить нетронутыми свои латифундии. Нет уж, благодарим покорно!»[389]