Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков - Евгений Фирсов

В тот период значительно оживилась и чешская журналистика. Опоченский писал: «В журналистике наблюдается союз “Народни листы” и “Право лиду”. Против них – “Венков” с близким ему “Вечером” и “Лидовы денник”…» При этом он особо выделял радикальную позицию (в смысле поддержки требования создания независимого государства) нового чешского периодического издания «Česká demokracie». По оценке Опоченского, широкая чешская общественность была на стороне требования создания независимого государства, а не на стороне компромиссной реорганизации монархии. В чешском народе Заявление от 30 мая 1917 г. воспринималось совсем иначе, радикальнее, нежели его политическими творцами.

Предыстории появления упомянутых Манифеста и Заявления Опоченский касается в другом письме – от 13 июля 1917 г.: «.. А теперь, что касается политики. Начну с родины. Когда в нынешнем году лед тронулся, правительство заявило о своем намерении созвать парламент, депутаты стали съезжаться и принимать государственно-правовые заявления. Среди интеллигенции возникло недовольство: было очевидно, что в каждой политической партии ряд деятелей так называемого Президиума Чешского союза ведет австрофильскую политику, явно вступая в противоречие с волей народа (курсив мой. – Е.Ф.) – Тоболка, Шмераль, Фидлер, Удржал, Габрман. Названные господа подписали когда-то первое официальное Заявление Чешского союза, а именно то, которое было им предложено министром иностранных дел Черниным…»[376]. Опоченский также подчеркивал несомненное влияние Манифеста деятелей чешской науки и культуры (его авторами он называет Квапила и Гейдлера) на изменение позиции чешских депутатов рейхсрата и принятие ими Заявления от 30 мая 1917 г. Для нас особенно важно свидетельство той части данного письма, в которой говорится, что именно широкое общественное мнение вынудило депутатов в мае 1917 г. покинуть Прагу и направиться в Вену, активизировать свою деятельность в парламенте в защиту национальных интересов и принять отредактированную в соответствии с изменившейся обстановкой национально-политическую программу. Опоченский касается и отношения чешских историков к Манифесту деятелей науки и культуры, компании сбора подписей под ним. Так, Пекарж полагал, что в данном документе содержится отход от так называемого государственно-правового принципа и фигурирует требование присоединения Словакии. Опоченский оправданно критикует позицию Пекаржа: «Можно определенно сказать, что Пекаржу – а ему как историку свойственны недостатки – чужда естественно-правовая концепция (т. е. признание права наций на самоопределение. – Е.Ф.). Он постоянно выступает против требования чешско-словацкого (подчеркнуто в оригинале. – Е.Ф.) государства. Он признает государственно-правовые претензии венгров; словацкий же вопрос, как он считает, лишь усложняет чешское движение, будучи невыполнимым якобы требованием. Однако очевидна более глубокая причина такой позиции: Пекарж просто не способен к восприятию демократии и процесса демократизации, в этом отношении в нем сидит консерватор. Да и статьи его путаные с этой точки зрения; раз он предлагает оставаться в рамках монархии, то естественно оказывается в конфронтации с позицией большинства народа, выступающего за пункт 3-й Заявления от 30 мая»[377].

Манифест деятелей науки и культуры, по свидетельству Опоченского, отказались подписать и другие историки – представители консервативного направления в историографии, а именно Й. Шуста и Я. Бидло. Лишь после активной поддержки Манифеста в народе Шуста спохватился и подписался под документом. В том же письме Опоченский сообщал, что в поддержку требования создания независимого государства Гейдлер основал два новых периодических издания – «Národ» и «Česká demokracie». Опоченский, как следовало из письма от 13 июля 1917 г., отчетливо представлял себе задачу включения в программу чешского национального движения словацкого вопроса и ориентации на создание единого государства чехов и словаков. С этой целью он занялся журналистской деятельностью, в частности, стал сотрудничать в моравской газете «Lidové noviny». Опоченский писал, что в Моравии «гуситские традиции слабее». Он продолжал: «Моравия в этом отношении нуждается в истории больше, чем Чехия… Как только представится возможность, мне надо проникнуть и в Словакию. В Чехии деятелей хватает, а вот Моравия и Словакия – совсем девственный край. Хотелось бы быть ближе к народу и иметь возможность в большей степени, чем в Чехии, на него воздействовать»[378]. Он призывал и своего адресата Халоупецкого активизировать деятельность в пользу формирования национального самосознания у чехов и словаков.

Сдвиги, происходившие в позиции ряда представителей школы Голла, отражены также в переписке историков Бедржиха Мендла (1892–1940) и Камила Крофты (1876–1945). В письме от 23 октября 1917 г. Мендл писал Крофте в Прагу: «С большим вниманием я слежу за событиями в Праге. Я радуюсь не только сдвигам во внутриполитической обстановке, но и культурному подъему. С чувством благодарности мы читали Ваши статьи в “Народе”, и я считаю просто счастьем, что в Вашем лице осуществился контакт школы Голла со здоровым политическим национальным течением (курсив мой. – Е.Ф.). Мне и ранее были известны Ваши взгляды, еще, будучи студентами, мы Вас чтили особо. Важно именно то, что Вы оставили ряды просто критиков и взяли на себя смелость ответственности за нынешние дела.»[379] Мендл, как видим, одобрительно оценил процесс включения активной части позитивистской школы Голла, ее демократического направления, в национально-освободительное движение, в противовес позиции «иерархов» Голла и Пекаржа.

Последующее развитие событий в монархии, однако, показало, что даже «консервативная» концепция ее реорганизации на основе так называемого исторического права, исходившая от Пекаржа и других, оказалась так же неприемлемой для правящих кругов Австро-Венгрии. Ведь ее воплощение на практике влекло бы за собой существенные изменения в статусе Чешских земель в прежних государственных рамках. Даже на грани наметившегося развала монархии императорский манифест от 16 октября 1918 г. далеко не отражал тех требований, которые содержались в упомянутом Заявлении чешских депутатов, которое, хотя и было выдержано в лояльном духе, все же вступало в явное противоречие с существующей политической системой.