Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

же понятия не имеешь, что такое замыслы! Замысел есть у Матса. И у меня есть. Мы пытаемся что-то создать, а ты, ты только считаешь… Вот и иди своей дорогой.

Катри молчала.

– У меня был замысел, был, – сказала Анна. – А теперь вот нет… Может, утихомиришь собаку?

Ах, Анна, пусть собака лает, пусть воет скорбную мою песнь о самоволии и самообмане, о мягком, безотчетном жестокосердии, о легковесных, себялюбивых отговорках и глупом безрассудстве, прежде всего о глупом безрассудстве, талантливом и беспомощном, – вой же, собака, вопи в небесную высь! И никогда вам не узнать и не постигнуть, что я пыталась сделать!

Катри спустилась к морю и по дороге встретила Матса.

– Что это пес разлаялся? – спросил он.

Она не ответила.

– С ним что-то случилось. Ты решила, как быть?

– Никак.

– Никак? Что ты такое говоришь?! У него же нет никого, кроме тебя!

– Матс, прошу тебя. Не злись. Сейчас не надо.

– Но ведь тебе вроде бы все равно…

Она качнула головой и, помедлив, сказала:

– Взгляни-ка вон на те камни. Правда, они похожи на цветы?

Брат и сестра смотрели на прибрежные камни: теперь, по весне, они как бы поднялись со дна морского, угольно-черные на фоне уходящих под воду льдин, и вокруг каждого из камней лед растрескался, образуя подобие огромного цветочного венчика. Катри верно подметила – камни действительно напоминали цветы, темные цветы, все дальше и дальше от берега. Длинные тени тянулись по льду. Закатное солнце расстелило прямо под ноги Катри и Матсу сверкающую золотом ледяную дорожку.

– Катри, – сказал Матс, – идем, я тебе кое-что покажу. Только давай быстрее, времени в обрез.

В лодочной мастерской свет был такой же яркий, он полыхал им навстречу с каждой отшлифованной доски, с каждого, хотя бы и крохотного, инструмента, отчего все помещение, до краев полное вечернего солнца и покоя, лучилось темным золотом. Катри глаз не сводила с лодки: еще строится пока что скелет, контур, – а светит горячей всего остального.

Но вот солнце исчезло за горизонтом – и краски потухли.

– Спасибо тебе, – сказала Катри. – Ничего, если я еще немного побуду здесь? Выйти-то можно и со стороны моря.

– Ага, даже лучше, – кивнул Матс. – Только не забудь задвинуть щеколду.

31

Пес лаял всю ночь. Иногда разражался воем. Под утро Катри вышла во двор, отвязала пса, и тот убежал в лес. Чуть позже лай возобновился, только вдалеке.

На другой день собака изловила кролика, происшествие, честно говоря, более чем пустяковое: ну подумаешь, один из лильеберговских кроликов оказался загрызен, вместо того чтоб немного спустя по всем правилам кончить свои дни под ножом. Они тогда как раз сели за стол. Пес заскребся в дверь черного хода, и Матс впустил его в дом, а он подбежал к Анне и положил мертвого зверька к ее ногам. Анна уронила ложку в суп и побледнела.

– Матс, убери его, – сказала Катри. – Сейчас же.

Анна сидела как истукан, глядя в пол: крови вытекло мало, так, несколько капель. Катри вышла из-за стола и прикрыла злополучные пятна салфеткой.

– Ерунда, – сказала она, подойдя к Анне. – Не бери в голову.

– Возможно, ты и права. Садись, – пробормотала Анна и не спеша вернулась к еде. А через минуту добавила: – Катри, ты так добра ко мне.

Мертвого кролика выкинули на лед.

32

Ночами пес по-прежнему лаял, то далеко, то рядом с домом. К утру он поднимал вой. Долгие часы могла царить тишина, и все равно некоторые не спали, дожидаясь очередного завывания, и говорили друг другу:

– Слыхал? Ну в аккурат будто волк в лесу завелся. Знамо дело, у этакой хозяйки и псу счастья не видать. Пристрелить бы его.

Катри о собаке не заговаривала, однако выставляла во двор еду и питье. И Матс по ночам нет-нет да и сидел у кухонного окна, ждал, погасив свет и отворив двери. Лишь раз, на рассвете, он увидел собаку и, на цыпочках спустившись с крыльца, позвал ее в дом. Но она метнулась обратно в чащу. И Матс оставил свои попытки.

Как-то в воскресенье зашла в гости хозяйка Нюгорда, принесла в узелке свежий хлеб собственной выпечки, еще теплый.

– Фрёкен Эмелин, – начала она, – мне бы хотелось поговорить с вами наедине, если Катри не обидится. Ведь, как я понимаю, вы обедаете все вместе. – И без долгих проволочек она приступила к делу: – Я старше вас, фрёкен Эмелин, и по этой причине мне позволительно сказать о том, что в иных обстоятельствах легко обойти молчанием. По деревне идут кривотолки. Вот я и решила: дай-ка заверну в «Кролика» да разузнаю, что у вас тут творится.

– Что ж они говорят? – быстро спросила Анна. – Про меня – что́ говорят? И кто говорит? Лавочник?

– Миленькая моя, надо чуточку запастись терпением…

– Я и так знаю, – перебила Анна, – это он, наверняка он. Скверный человек, ненадежный. – На щеках у Анны выступили красные пятна, глаза стали колючими; она наклонилась к гостье. – Ведь это он, да? Признайтесь. Или хоть Лильеберги. Обманывают они. Матса обманывают. Ему постоянно недоплачивали, каждый знает. А связаны все эти кривотолки с лодкой, верно?

После долгого молчания Нюгордша серьезно проговорила:

– Чуяло мое сердце, не все у вас в порядке, ну а теперь я и вовсе убедилась: так