Елена Образцова: Голос и судьба - Алексей Парин

Градус разговора постепенно спадает. Образцова начинает обсуждать свои выступления в Михайловском театре — в гала-концерте в конце сентября она споет последнюю сцену из «Кармен», а на торжественном открытии 7 октября — Графиню в старой постановке «Пиковой дамы». Обсуждаются даты спевок, сроки выхода на сцену и прочие детали.

А после этого Аниханов ведет нас в зрительный зал. Сказать, что там полным ходом идут работы, значит не сказать ничего. И все равно нельзя поверить, что здесь меньше чем через месяц будут идти спектакли и сидеть зрители. Всё пока что совсем вчерне — и на сцене груды мусора, и оркестровая яма не обрела еще пола, и «белое золото» еще только наносится на кремово-молочные бортики лож, и — и — и… Видно, что работа кипит, и это никакое не театральное преувеличение. Поверить в скорую готовность нельзя — и одновременно можно: мы знаем, что в России аврал и работа на износ способны сделать чудеса. Осталось подождать до 6 октября, когда театр должен открыть двери первым зрителям. Усталая Образцова, которая только сегодня утром приехала из Москвы (а до этого прилетела из Салехарда!), с удовлетворением садится в машину и уезжает домой отдохнуть до завтра и приготовиться к разговору с директором.

На следующий день в том же кабинете Аниханова в Михайловском театре проходят мастер-классы Образцовой с певицами, исполняющими роль Кармен в спектакле, который театр везет в ноябре 2007 года в Японию. Впервые опера будет исполняться в театре на французском языке, и молодые певицы еще только «впевают» заново выученный текст.

С первых же нот Образцова меняется — она сама становится Кармен. И мне немножко не по себе: я знаю, что Кармен нужен партнер, Хозе, которого она полюбила на всю жизнь. И конечно, Кармен выбирает меня в качестве «объекта» как единственного мужчину в комнате — иногда как бы тайком, иногда в открытую показывает направленность своих действий.

Первой выходит, чтобы спеть Хабанеру, певица с резковатым голосом. Образцова делает ей мгновенно четкие технологические замечания и начинает показывать, как петь. Слышно, что все ноты партии у нее сидят в голосе «намертво», что она помнит каждый нюанс. «Всё, что есть в жизни, есть в Кармен!» — одно из главных mots этого первого «захода». Когда переходят к припеву, замечаний становится больше: «На слове „amour“ надо мурлыкать. A „si“ необходимо петь, а не проговаривать! Сажать на грудь звуки нельзя ни в коем случае! И буква должна быть всегда в одном и том же месте! У тебя же дыхание не знает, куда деваться, и получается каша. „Toi“ накрыть, тогда получится секс! В двух словах „prend garde“ атака внутри идет сразу. А вы сидите слушайте, пока бабка жива! Ты выходишь после родов? Терпела, про секс долго не пела — теперь давай постарайся! Все ноты надо петь тютелька в тютельку! От тебя должен исходить аромат! У тебя не получается верхняя нота, потому что ты о ней думаешь. А ты не думай, что она верхняя, как будто все идет на одном уровне, и она получится!»

Три других Кармен сидят как завороженные. Они — свидетели такого выброса нервной и артистической энергии, что им не по себе. И французский плоховат, выучено фонетически, а не изнутри. Видно, что певицы смущаются, что им петь перед Образцовой как-то даже стыдновато.

Не без робости выходит к роялю следующая Кармен, голос у нее звонкий, но природного обаяния маловато. Образцова сразу атакует ее: «Конечно, сейчас у нас оркестра нет, но паузы-то есть! Как ты поешь, безвкусица, что за сопли такие? В слове „prend“ никакого „н“, тут носовой звук! A „garde“ надо петь в резонаторе, а не во рту! Я тебе вот что скажу, мне не нравится, что у тебя нет отношения к музыке!» Смущенная певица отвечает, что у нее критические дни, поэтому о музыке нет речи, лишь бы спеть. Образцова отпускает ее с миром: «Посиди, послушай! Конечно, не надо петь!»

Следующая певица тоже поет Хабанеру. Она, пожалуй, самая способная, и Образцова входит в раж, сопереживает каждый такт, кажется, момент — и она выйдет на сцену и станет настоящей, неподдельной Кармен.

«Согласные буквы у тебя закрывают связки, и лишний воздух не идет. Это важные вещи для вашего певческого будущего! Пойми, Кармен в каждой реплике разная. Пообещала что-то — и тут же ушла! И в жизни, девки, так же поступайте! „Peut-être“ надо петь на одной линии, тогда будет напряжение! В слове „certain“ никаких „н“ в конце, сейчас ты от меня получишь хорошенько! Губу прижми, и тогда звук не уйдет никуда. „L’amour“ — в этом вся Кармен! Когда ты идешь на фа, должна видеть горы! Кармен — как черная пантера. Все ее хотят и все боятся. А она хватит лапой — и отпустит. И вообще-то может убить. В Хабанере должны быть все краски ее характера. Часто в Хабанере певицы не имеют успеха, потому что поют ее как все, а надо найти индивидуальные оттенки! Интервалы не поем, всё буква в букву. В Хабанере она уже влюблена в Хозе. Она его давно любит. Все мужики лежат у нее под ногами, а этот долдон никакого на нее внимания не обращает! Она его подзадоривает. Во вступлении поискала его. Вот, нашла, глаз остановился на нем…»

Девушки останавливают ее рассуждения по поводу Хозе. Оказывается, в постановке, которая идет в Михайловском театре, Хозе появляется на сцене только в конце первого куплета. Образцова принимает к сведенью, сокрушается, выдает полуприличную поговорку и продолжает.

«Последняя „amour“ должна быть фатальная, чтобы никаких танцев, а трагедия! В слове „Ьоhème“ слог проглатывается, и поем мы все не в горле, а в резонаторе. Связки должны быть в балансе, чтобы они зря не работали. Не давай снизу много дыхания! Я сжимаю с обеих сторон одинаково. Если звук идет из резонатора, он летит в зал! В следующий раз я приду на урок с черепом в руках, чтобы вы знали, как петь, это же ваш инструмент! Вот видишь, теперь получается! И нечего шуршать, я вам вышуршу! Legato, legato! В legato всегда есть секс!»

С Хабанерой покончили. Приходит час Сегедильи. У рояля остается та же певица, потому что остальные явно скисли.

«Вы должны вот что запомнить: если во французской музыке XIX века откроешь грудь, тебя убьют! Слово „manzanilla“ внезапно идет на legato. Если буквы сидят в одном месте, никогда не будет открытого звука, всё будет в балансе. „Amoureux“ — вся диафрагма натянута, она так ждет новой любви! Она как будто смеется, знает, что убежит, а он тут со своей любовью… Знаете, как мы поем? Русские оперы — до низу, Верди — до живота, а французские оперы — до груди! А ты как поешь? Так поет здоровая русская баба! Сделай мне парижанку, метр пятьдесят в кепке! Отдыхать надо перед словом „amant“, а после него продолжать без отдыха, на одном дыхании!»

Певицы хором жалуются, мол, на Сегидилье бог знает что режиссером понакручено, там надо все время двигаться, бегать, где там следить за дыханьем.

Образцова не унывает: «Ладно, что-нибудь придумаем! Я поначалу спорила с режиссерами до крика, а потом выслушивала их — и всё делала по-своему. Вот вам и решение проблемы! Пещерные жители! В каком темпе вы поете! A tempo! А во фразе „Je ne te parle pas“ все ноты одинаковые! Твоя задача освободиться от ужаса перед верхними нотами — буква, а потом нота в зале! В последнем куске legatissimo! Я повторяю — в legato секс! И в конце си-бемоль — это Караян придумал! „La-la-la“ — здесь надо как следует выговаривать „l“, тогда всё получится! Молодец! Хорошо! Только где же охмуренье?»

Во время Сегидильи в кабинете появился Кехман, зашел посмотреть. И он одобрительно откомментировал: «Нет, я видел охмуренье!»

В «Кармен» сделали перерыв, и молодой баритон, которого Елена Васильевна специально для того пригласила, спел в присутствии директора Кехмана и дирижера Аниханова арию князя Игоря. Спел хорошо, с естественным звукоизвлечением, с пониманием того, что поет. И Образцова сказала: «Ну, молодец, хотя сегодня не в лучшей форме!» А Кехман деловито добавил: «Можете писать заявление, мы вас берем в труппу!» — и ушел после этого.

Еще одна Кармен, чуть постарше остальных, пробует Хабанеру. Образцова сразу же: «А можно без подъездов? И согласные чтобы были на месте!» А потом как будто сама себе объясняет: «Все время тыркать нельзя! Затыркаешь, в башке ничего не будет!» И замечаний делает совсем немного. «В словах „vite, vite“ нельзя брать дыхание, надо петь тютелька в тютельку! Есть фразы, которые просто нельзя ломать! Ты поешь, а сама смотришь на Хозе, он вяжет, как будто тебя не видя, и ты себе под нос повторяешь: тоже мне нашелся, вязальщик на спицах!»

А потом для всех подытоживает: «В Хабанере мы охмуряем Хозе. Он у тебя все время в голове. Ты поешь, а сама думаешь только о нем!» А потом вдруг обо мне: «А наш Пимен все сидит да пишет! А он что-нибудь помнит из моих Кармен?» Тут наступает мой звездный час, и раз уж позволили мне говорить, я вспоминаю и видеозапись венского спектакля с Доминго, которым дирижировал Карлос Кляйбер, и один московский спектакль в Большом театре. Тогда Образцова и Атлантов пели по-французски на фоне всеобщего русского, второй акт задержали на полчаса, потому что Мазуроку стало плохо, и ему везли замену, а овация после четвертого акта длилась ровно сорок минут по часам! Абсолютный рекорд Большого театра!