Северянин (СИ) - "Nnik"

          — И хорошо. Когда будет, этот твой Ивар не сказал?

          — И ничего не мой! Но точно не знает, конечно, но навскидку завтра-послезавтра, если спешить не станут.

          — Далеко. Он вообще уверен, что это корабль Лейфа? А то тут и ошибиться не мудрено.

          — Уверен. С ним был один из бывших людей Бьярни. Он-то и узнал.

          — Ясно, — Норд сорвал сухую травину, сунул ее в рот, пожевал. — Но ты-то рада?

          — А? — задумавшаяся Фрейдис вздрогнула.

          — По брату-то, говорю, соскучилась?

          Фрейдис фыркнула:

          — Ага. Соскучилась. Так соскучилась, что увижу — поленом вот, — сердитый пинок по сухой деревяшке, — огрею, чтоб дурь всякую выбить. И… — Фрейдис помрачнела, — мама болеет. А он сейчас… душу всю вынет, поганец.

          Норд прикрыл глаза: едва не вчера он перестал беспокоиться за жизнь Асты, но это-то при условии, что она в заботе да покое будет. А как Лейф явится, о спокойствии забыть можно будет. С другой стороны, авось оно и к лучшему: Эрик побоится шибко шуметь при сыне.

          Поднявшись, Норд сбил пыль со штанов и снова взялся за топор. Фрейдис немного постояла рядом, тряхнула рыжей косой и ушла.

          Колоть дрова вдруг оказалось не так уж и плохо: нудное, однообразное занятие весьма способствовало наведению порядка в голове. А головой этой как раз таки ужасно хотелось побиться обо что-нибудь твердое. Думать не получалось. Норд поймал себя на том, что мечтает о возможности жить как самый тупой крестьянин, то есть примерно так, как он и жил последние годы. Все же Норвегия многому его научила. И, как ни прискорбно, Норд понимал, что согласись он сразу поехать сюда, не смог бы так радоваться простой жизни. Не умел бы понять, как это прекрасно — просто встречать новый день рядом с дорогими людьми.

          Но, видать, боги имели какие-то свои на него планы, а счастье гренландского поселения было лишь короткой передышкой. Антониев огонь стал первым знаком судьбы. Теперь — продолжение.

          И что-то со всем этим надо делать, что-то решать… Новая напасть ничуть не лучше самой пакостной хвори: нет ни трав, что можно заварить, ни постели, где можно отлежаться. Хочешь победить — будь решителен, не бойся мечом и огнем отсекать прогнившее. На этой мысли Норду сделалось дурно: даже после всего предложить убить Лейфа — хоть то и грезилось самым простым выходом — казалось совершенно невозможным. Торвальд хоть и привязан к нему, Норду, куда сильнее, чем к семье, все же любит брата. Да и сам Норд. Теплых или даже особо дружеских отношений у них никогда не было, но Лейф — часть того, что он теперь называл семьей. А с родными так не поступают, пусть и во благо многих. Нет, нельзя.

          Да и… Норд может ненавидеть церковников, проклинать Господа, но никто не облекал его властью те же чувства в других вкладывать.

          — Ишь разошелся! — от неожиданности Норд вздрогнул.

          — А?

          — Дров, говорю, на всю зиму вперед нарубить собрался? — судя по довольному голосу, Торвальд радостной вести пока не слыхал.

          Норд удивленно уставился на результаты собственных трудов: да уж, сделал даже больше, чем Фрейдис просила.

          — Я… задумался.

          — Вижу. О чем?

          Норд поморщился, почесал потную шею, убрал с лица слипшиеся волосы.

          — О разном. И… поговорить надо.

          Торвальд нахмурился.

          — Там серьёзно? А то я после обеда еще на берег вернуться планировал.

          Норд закатил глаза и воздел руки к небу:

          — Может, ты там уже жить останешься? Нет, ну, чего ты так смотришь? По-моему, это будет весьма удобно. Сколько времени ты сейчас тратишь на такую ерунду как дорога туда-сюда! А ночевал бы там…

          Обняв Норда за талию, викинг потянул его к дому. Норд замолк на полуфразе, возмущенно прихрюкнул и засмеялся. Вот же ж Торвальд оболтус — с ним все кажется проще.

          — Ну так в чем дело? — спросил Торвальд, разливая по кружкам молоко. Одну протянул Норду, вторую пригубил сам. Прежде чем ответить, Норд сделал пару маленьких глотков, облизнулся: вкусно, а молоко они пили не часто.

          — Сестра твоя прибегала.

          — Фрейдис? Так оно и видно — сам бы ты за дрова сроду не взялся.

          Норд улыбнулся.

          — Она еще раз приходила. Весточку принесла…

          — Норд, нервируешь уже. Хватит мяться.

          — Не сегодня-завтра Лейф объявится.

          Торвальд замер, не донесши кружку до рта, нахмурил брови.

          — Бате сказать надо.

          — Торвальд, ты представляешь, что будет?

          — А ты планируешь Лейфа прирезать где-нибудь, чтоб до дома не дошел? Или наоборот? Отца куда отправишь, покуда братец не уедет?

          Норд отставил молоко, опустил голову, взлохматил волосы и беспомощно выдохнул:

          — Я за Асту боюсь.

          — Она порадуется возвращению сына. Мама любит Лейфа.

          — Любит, Торвальд, любит… А Эрик буянить не начнет?

          — Если Лейф нежданно объявится, он пуще ругаться станет. Надо говорить, надо.

          До красноты растерев переносицу, Норд поднял на Торвальда несчастный, почти больной взгляд:

          — Значит, скажем.

          Тоска в голосе резанула по сердцу. Торвальд озабоченно нахмурился, сел рядом с Нордом, мягко коснулся губами виска и зашептал в соленые от пота пряди:

          — Чего ты опять боишься? Снова дрожишь, как мачта в бурю, словно обломишься вот-вот…

          Норд поворачивает голову и оказывается с викингом лицом к лицу:

          — Я не хочу бежать.

          — Куда?

          — Не куда… от кого. Если люди примут христианство, мы окажемся самыми страшными преступниками. Содомский грех — ему нет прощения. Я… устал видеть во сне, как ты умираешь. Но кошмары кончаются, и ты рядом. А появись тут церковники — все в жизнь воплотится. Я просто не переживу. Ты прав — такой шторм меня сломит. И я не хочу умирать, зная, что и ты боле не жилец. Если погибать, то зная, что… — Норд запнулся. И спустя годы подобные слова казались глупыми. Зачем говорить о том, что и так ясно, если звучит оно столь жалко и странно? Только вот порой молчать не выходит. — Что любимый человек жив и в безопасности. Вместе умереть мечтают лишь глупцы.

          — Так расскажи им то, что мне сказал. Скажи больше! Норд, ты же можешь. Ты — Тор всемогущий! — заставил целую страну выбрать желанного тебе конунга, неуж не сможешь горстку моряков убедить?

          Норд улыбнулся. Торвальд часто смеялся над ним, давал подзатыльники, втягивал в шуточные, а порой и весьма убойные драки… целовал до крови, брал на ложе, не спрашивая позволения, доказывал всем и всякому: мой и только мой. Но бывали моменты, когда Торвальд глядел на друга как на божество. С каким-то совершенно детским и благоговейным восторгом верил в его несокрушимость и совершенно не терял этого почтения, если тот терпел неудачу. И подобное льстило, причем мягко так, проникновенно. И ужасно стыдно — Норд-то точно знал, что смертен не менее прочих.

          — Нет.

          — Норд, я не верю, что в Норвегии тебе просто повезло. Соберись, все…

          — Нет, даже пытаться не стану.

          — Почему?

          — Я… я не хочу быть в ответе еще и за эту страну.

          Торвальд отстранился от Норда и с громким выдохом привалился к стене:

          — Ты все же жалеешь?

          — Нет. Не жалею.

          — Тогда почему?..

          — Потому что на Норвегию мне было плевать! На каждого мелкого тупого ее крестьянина, на отмороженных карлов и алчных ярлов. Для меня они были никем. Безликая толпа, не делящаяся на людей. Я мог выудить из нее кого-то, подобно тому, как рыбак выуживает рыбу из океана, взять, что мне нужно, и зашвырнуть обратно. Теперь же… мне страшно, Торвальд. Очень. Я люблю это место. И тех, кто в нем живет.