Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - Елена Трегубова

Длинноволосый молодой человек, ошпаренный Еленой, все это время с наслаждением хлебавший чай, невозмутимо поглядывая в свою книгу, как раз в этот момент допил все до донышка — опрокинув кружку, заглянул в нее, как в телескоп, и вдруг совершенно неожиданно встал и, легко и изящно увиливая от стульев, непринужденнейше (так, что никто кроме Елены — у которой просто глаза на лоб полезли от такой прекраснейшей самоуверенной наглости — на него, кажется, даже и не взглянул) направился, обиженно заглядывая на ходу в кружку, из комнаты вон.

— Пожалуйста! Вам слово! — зычно продолжал Дябелев — и Елена не сразу (только по ожидающим, обернувшимся на нее с первого ряда любопытствующим лицам) догадалась, что слово, без спросу, предоставили ей.

Онемев на несколько секунд, и даже не в силах будучи набрать толком воздуха и чувствуя неприятные мурашки ниже локтя, будучи абсолютно не готова к такому повороту: вдруг стать участником — а не наблюдателем, — именно от неподготовленности, даже не вставая со своего места, через крупный вздох она выдала вдруг именно то, что вертелось на языке:

— Мне кажется… Что это вообще всё враки про коммунизм с человеческим лицом… Бессовестное вранье… — тут еще на секунду замявшись и не без удовольствия заметив бессловесные муки Дябелева у стены, замеревшего и как будто сглатывавшего какие-то крупные болты, Елена подумала: «Жаль все-таки, что Дьюрьки рядом нет». Вздохнула поглубже, приосанилась и даже приготовилась было встать — но вдруг с ужасом подумала: «А не выгляжу ли я так же, как все предыдущие идиоты?» — и, оставшись сидеть, стараясь говорить как можно более обыденным голосом, как будто болтает на кухне, продолжила: — Человеческое лицо ведь нужно приклеивать только каким-нибудь вурдалакам… людоедам… Человеку человеческое лицо не нужно приклеивать — оно и так у него есть, правда ведь? Лучшее, что Горбачев мог бы сделать — если предположить, что он действительно хочет добра — это ликвидировать партию и КГБ. Все остальное — это, по-моему, просто жалкие уловки, чтобы людоедская партия и людоедские спецслужбы, прикрывшись человеческой маской, остались за столом и продолжили свой людоедский пир. Ни на какое сотрудничество с этими преступниками в этом нечестном деле, мне кажется, никакие честные люди идти не должны.

— Верно, долой шестую статью — а дальше мы уж сами разберемся! — выкрикнул, вскочив от левого окна (резко всколыхнув единственную в гостиной, и так уже грубо сбитую набок занавеску — цвета любительской колбасы), какой-то красивый, резко очерченный высокий парень с орлиным носом, броским ярким взглядом, темными ровными волосами, бархоткой забранными сзади в пучок, и мученически сжимающимися растрескавшимися губами — и тут же сел снова, нервно играя желваками и пережевывая щеки изнутри.

— Товарищи! — отчаянно кашлянул из своего угла Дябелев. — Ну нельзя же так! Умоляю вас! Представляйтесь! — с мукой в голосе выдавил из себя он, хотя сказать ему хотелось, кажется, совсем не это. — Разборчиво называйте фамилии! Не все присутствующие вас знают, и не все… не все знают, откуда, какое движение представляете. Или никакое — тоже так и говорите.

— А зачем вот вам, например, моя фамилия? — вдруг, с ехидцей, сочно, низким трубным голосом, не вставая с места вымолвил хитроглазый широконосый старец в роскошном темно-синем вельветовом костюме и белой рубашке — словом, вырядившийся как на последний парад, и, с достоинством, прямо, горделиво держа осанку, сидевший по центру у противоположной стены, ноги крепко расставив, как будто играл на баяне. — И вообще: кто гарантирует, что тут нас не прослушивают и не записывают? А? А потом не отправляют куда следует?!

Медная лампа в центре потолка подозрительно моргнула.

— Ну, не представляйтесь, если не хотите! — миролюбиво заныл от своей стенки Дябелев. — Товарищи! Нужен порядок и полная демократия! Все по порядку — и не больше пяти минут. Так, кто там следующий…?

Следующим вскочил пятничный лыбящийся дурачок в русской косоворотке — и почему-то стал пропагандировать — как ориентир и как место жизни — Шамбалу.

— Так, попрошу: свои пять минут вы уже выбрали, — слукавил Дябелев. — Следующий, пожалуйста. И по теме, пожалуйста.

Молодой бородач с тетраэдэрным подбородком, которого Елена уже тоже видела в пятницу, от лица еще более непонятной (и еще менее благозвучной) аббревиатуры, чем Дябелевская, провозгласил, что «кому-то на компромисс с официальными органами идти все-таки придется» — «иначе передавят как букашек».

— Я, впрочем, совсем не убежден, что не передавят как букашек даже и в том случае, если на компромисс мы пойдем… И тогда будет еще обиднее… — тут же самокритично добавил он, звучно и энергично поскребя бороду сразу всеми костлявыми пальцами правой.

— Вот-вот товарищи! — встрял неожиданно Дябелев, вытянувшись опять, напряженно выпятив несуществующее пузо и обведя всех умоляющим взором. — Извините что злоупотребляю функциями: мы видели, как это уже бывает… — говорил он, махая головой куда-то в прихожую. — …Горбачева могут скинуть в любой момент! Раз — и переворот! А всех, кто засветился в народных движениях — в тюрьмы и психбольницы! — плаксиво указывал он головой уже куда-то в дальний, межоконный пролет комнаты. — И введут в одночасье чрезвычайное положение! Повод могут использовать любой. Например — беспорядки в национальных республиках, а беспорядки такие спровоцировать, как мы знаем, им ничего не стоит… — тут Дябелев сглотнул и нервно пригладил ладонью свои спиралеобразные седоватые вихры, да так и оставил руку на лбу, как будто прикрываясь от яркого света. — …И вот во избежание таких сценариев, — продолжил он, потупившись, — во избежание надо, наступив себе на горло, наступив, в смысле, на глотку собственной песни, единым фронтом выразить Горбачеву единогласную персональную поддержку…

— И, простите за прямоту — просто не дадут, без компромисса, помещений… — прозаически добил его мысль бородач — и сел на место, крепко закусив верхние короткие волосики бородки.

В дебатах был объявлен краткий перекур.

— На лестницу, на лестницу, товарищи! Не курите в квартире, умоляю! — громко упрашивал массы Дябелев. — У меня маляри… То есть — аллергия!

Ожидая, пока прилежные сидуны первых стульев встанут, и отвалят куда-нибудь с прохода, Елена со скукой глядела направо, поверх голов, по очереди в каждое окно, чуть прищурившись, рассредоточив взгляд и расщепляя взглядом свет: сырой, талый свет. Ох, не развезло бы все на улице…

— Девушка, вот вы серьезно, что ли, всё это? — услышала она вдруг справа над ухом. — Вы серьезно, что ли, все это говорили? Э-эх, девушка-девушка… Да плюньте вы на эту всю ерунду: поедем с нами лучше на охоту… Не хотите на охоту?! Тогда на рыбалку… — продолжал, подсаживаясь к ней, незнакомый румяный юноша с самой что ни на есть задушевной интонацией и с лицом камбалы, у которой профиль почему-то случайно поставили анфас.

— С кем это «с вами»? — переспросила Елена, с тяжкой гадливостью рассматривая бройлерные губы и мясной, большой, животный расплющенный лоб охотолюба.

— А я здесь представляю партию зеленых. Знаете…? Природу мы любим! И от всяких глупостей людей спасаем. Махнем с нами, а? В следующие выходные! Машина есть, коттеджи там — готовые, зимние, есть! На Истру…

Увидев освободившийся проходик между стульями, Елена встала.

— Зачем вы тут с ними свою юность гробите — поедемте! — привстал юноша вместе с ней. — У нас там с местными милиционерами договоренность, — знойно шепча, принялся хватать он ее за правый локоть, — они нам разрешают даже с динамитом рыбачить! Милиционеры там — хорошие, крепкие, надежные ребята. Вы карпа когда-нибудь копченого ели? — услышала она уже спиной тихие зазывания кругломордой сирены.

С омерзением Елена выскочила из комнаты, продираясь против течения уже ввалившейся с лестничной клетки обратно, разившей куревом толпы, и мысленно ругая себя, с противоречивой одновременностью, и за то, что выступила недостаточно круто, слишком по-детски, без упоминания фактов («А надо было врезать, чтоб никто не смел вякать ни про человекообразный социализм — ни про надежных ментов с динамитом!») — и еще больше за то, что вообще в этой безмозглой свальной непотребщине приняла участие.

Благодин в гостинном безобразии задействован не был — да и вообще куда-то как будто в воздухе растворился — нигде теперь его сухонькой низенькой фигурки видно не было. «Ага, затащил меня сюда — а сам свалил! «Дебаты, дебаты, занимайте место»… Гадость какая!» — злорадно твердила себе под нос на ходу Елена.

— Ну что — продолжаем?! Рассаживайтесь, рассаживайтесь… — раздавались у нее за спиной звенящие энтузиазмом призывы Дябелева.

В светленькой спальне Дябелева, — куда она молниеносно, готовясь немедленно же убежать домой, заглянула за курткой, — обнаружился черноволосый молодой человек, давеча ошпаренный ею. Стоял он у окна, боком, всё с той же кружкой в правой руке, и недовольно морщась, на свет просматривал какой-то отпечатанный лист, левой рукой подняв его к лицу, словно выискивая там тайные письмена, и (судя по неудовольствию) видел там лишь какое-то возмутительное непотребство. Яркий свитер его, явно ручной вязки, с красно-синим угловатым узором (чуть неровно вывязанный внизу и задиравшийся сзади, на спине, так что из-под него торчал фонарь кремовой рубахи), и вьющиеся на концах, откинутые назад длиннющие чернейшие локоны с лоском, наполняли всю комнату какой-то веселой, насмешливой искрой, вмиг отменившей тугоумную трусливую верноподданническую чушь, только что услышанную ею в комнате по соседству.