Дочь генерала - Нельсон Демилль

— Ты видишь это углубление? Это от жвачки на обуви Сент-Джона, но на нее не ступал Кент, и сержант не ступал на след Кента... Сложность в том, что обувь у обоих одинакового производства, с одинаковыми подошвами и один след появился всего через несколько часов после другого... отпечатки как бы соединяются... такая вот загадка.

— И чтобы разгадать ее, позовем Шерлока Холмса?

— Что-что?

— Я хочу сказать — почему на отпечатке Кента стоит короткая булавка?

— Не знаю. Так решил специалист.

— Позови его, Кэл.

— Он уже уехал. Дай-ка я сам попробую определить.

Он передвинул лампу, потом выключил и осмотрел слепки в сумрачном верхнем свете ангара. Потом взял ручной фонарик и стал освещать им слепки с разных сторон и под разными углами. В таких случаях никакая наука не поможет. Нужен простой здравый смысл. Точно определить, какой след сделан раньше, какой позже, практически невозможно. Синтия провела пальцем по тому месту, где оба отпечатка пересекались. При гладких подошвах легко определить, какой отпечаток глубже, но и это не доказывает, что он был сделан первым, поскольку у людей разный вес и разная походка. И все-таки человек, идущий первым, обычно оставляет более глубокий след, так как следующий за ним вдет по примятой земле.

— Отпечаток Сент-Джона на волосок мельче, — сказала Синтия.

— Кента я видел, — вставил Кэл. — Он килограммов восемьдесят весит. А Сент-Джон?

— Примерно столько же, — ответил я.

— Еще зависит от того, насколько быстро они шли. Если сравнить эти следы с другими их следами на плане и учесть, что отпечатки — плоские, то ни тот ни другой не бежали. Можно даже сказать, что оба они шли медленно... Итак, отпечаток Кента на волосок глубже, значит, он прошел первым. Но это только гипотеза. За нее на виселицу не отправишь.

— Но чтобы вытрясти из него душу, и гипотеза пригодится.

— Вытрясти душу — это можно.

— Сумеешь устроить так, чтобы этот спец по латентным отпечаткам сегодня же прибыл обратно?

— Нет. Он уже на Оклендской военной базе. Могут прислать на вертолете другого.

— Другой мне не нужен. Сделаем вот как: ты немедленно отправляешь этот слепок с каким-нибудь авиарейсом в Сан-Франциско. Пусть он еще раз посмотрит. Не напоминай ему его первоначальный вывод. Сам он не вспомнит, через его руки сотни слепков прошли.

— Можно отправить с коммерческим рейсом из Атланты. Я могу даже сам полететь.

— Не пойдет, дружище. Ты нужен здесь.

— Вечно я кому-то нужен!

— А из Гиллема вызовем группу таких же спецов. Надо еще поискать следы Кента. Посмотреть на шоссе, подальше на стрельбище, около уборных и так далее. Распорядись вычертить план только с его следами. Еще лучше — заложи все в компьютер и будь готов показать материал до завтрашнего полудня. Идет?

— Постараемся... Значит, уверен?

Я слегка наклонил голову, и это все, что ему было нужно, чтобы поднять людей с постели. Они прибудут на заре в Хадли.

— Кэл, сегодня или завтра с утра приедут люди из ФБР. С полудня дело переходит к ним.

— Ну и что?

— Договорись с полицейскими у въезда сразу же подать тебе сигнал. И скажи Грейс, чтобы приготовилась спрятать дискету.

— Хорошо.

— Спасибо, Кэл, ты отлично поработал.

Мы с Синтией снова подошли к Грейс Диксон. У нее под рукой лежала аккуратная стопочка распечаток.

— Кончаю последний лист, — сказала она. — В основном это дневниковые записи, где упоминается Билл Кент, Уильям Кент, просто Кент.

— Отлично.

Я перелистал стопку, около сорока листов, некоторые записи датированы. Первая относилась к июню два года назад, последняя была сделана на прошлой неделе.

— Они часто виделись, — заметила Синтия.

— Еще раз спасибо, Грейс. Почему бы вам не спрятать дискету в потайное местечко и не поспать?

— Я нормально себя чувствую, а вот вы ужасно выглядите.

— До завтра.

Я взял распечатки, и мы пошли к выходу. Стояла одна из тех ночей, когда влага буквально висит в воздухе и ты даже не чувствуешь запаха сосен, если только не забрался на верхушку.

— Под душ? — предложил я.

— Нет, в полицейское управление. Повидать полковника Мура и мисс Бейкер-Кифер. Ты таких помнишь?

Мы уселись в мой «блейзер». Часы на приборном щитке показывали десять тридцать пять. У меня оставалось менее четырнадцати часов.

Синтия заметила, что я смотрю на часы, и сказала:

— Фэбээровцы, наверное, зевают и собираются спать, но с утра здесь от них прохода не будет.

Я завел мотор, и мы выехали с Джордан-Филдз.

— Пусть им поставят в заслугу распутывание этого дела. Мне без разницы. Я не мелочусь. Завтра в полдень передаю им дела — и до свидания. Но чем ближе мы подбираемся к преступнику, тем меньше грязи им придется разгребать. Я укажу им на Кента, а дальше как хотят.

— Слишком великодушно с твоей стороны. Ты правда собираешься бросить службу? А мне бы заслуга не помешала.

— Мы люди военные. Дают приказ — исполняй. Ты, кстати, должна исполнять мои приказы.

— Так точно, сэр... Фэбээровцы — мастера по части рекламы. В сравнении с их отделом по связям с общественностью общевойсковая информационная служба выглядит как справочная будка на автобусной остановке. Нет, мы просто обязаны сами закончить это дело. Если потребуется, приставим к виску Кента пистолет и пообещаем вышибить мозги, если он не подпишет признание.

— Какие мы сегодня храбрые...

— Пол, пойми, как это важно. Ты прав, когда говоришь, что ФБР разгребет слишком много грязи. Они устроят утечку информации, и каждая вшивая газетенка в стране напечатает самые смачные отрывки из дневника Кемпбелл. Фэбээровцы — хорошие ребята, но бесцеремонные. Почти такие же бесцеремонные, как ты.

— Спасибо на добром слове.

— И на армию им наплевать. Вся их философия цинична: «Все, что идет во вред другим правоохранительным органам, нам на пользу». Почти по Ницше. Поэтому мы обязательно должны закончить к полудню.

— Легко сказать. Кто же, по-твоему, убийца?

— Кент.

— Это окончательно?

— Нет, не окончательно. А ты как думаешь?

— Мне этот мужик нравится.

— Я не могу сказать, что он мне активно не нравится, но я от него не в восторге.

Забавно, подумал я, что мужчина и женщина чаще всего расходятся во мнении об одном и том же человеке. Припоминаю — последний раз, когда женщина и я согласились, что нам нравится один мужик, эта женщина была моя жена — к нему она и сбежала. Я спросил просто так, для интереса:

— Что же мешает тебе восторгаться Кентом?

— Он изменял жене.

Разумный довод.

— Не исключено, что он еще и убийца. Это, конечно, пустяк, но упомянуть о нем стоит.

— Брось свой саркастический тон. Если он убил Энн Кемпбелл, то под влиянием момента. А жену он обманывал два года. Это была постоянная неверность. Говорит о слабой воле.

— О чем же еще...

Я ехал по темной дороге через лес. Вдалеке мелькали огни Бетани-Хилл, и я представил, что происходит сейчас в домах Фаулера и Кента.

— Сегодня я бы к ним на ужин не пошел, — сказал я Синтии.

Она смотрела в ветровое стекло и произнесла:

— Надо же в такую историю влипнуть. Приехала в Хадли разобраться с изнасилованием, а приходится разбираться в последствиях изнасилования десятилетней давности.

— Одно преступление рождает другое, а то — третье...

— Знаешь, по статистике жертвы насилия подвергаются потом изнасилованию чаще, чем женщины, не пережившие эту малоприятную процедуру.

— В первый раз слышу.

— И никто не знает, почему так происходит. Причем это не зависит от возраста, рода занятий или места жительства. Что случилось однажды, вероятнее всего, повторится. Непонятно и страшно. Как будто какой-то злой рок.

— В моей практике таких случаев не было. Человека убивают только один раз.

Потом Синтия заговорила о своей работе, о том, как она расшатывает нервы и расстроила ее брак. Ей, очевидно, хотелось излить душу и как бы излечиться от дурной болезни, именуемой делом по факту убийства Энн Кемпбелл. Как ни старайся, каждое дело оставляет в душе горький осадок, который с каждым годом сильнее разъедает ее. Но работа есть работа, особенно наша, которую кто-то должен делать. Одни берутся за нее, другие бегут. У тех, кто берется, с годами сердце черствеет, на нем образуется некий защитный нарост, и только особо злостные преступления бередят былые раны.

Синтия рассказывала, а я думал, что она говорит не только о себе, о своем замужестве и работе — она говорила обо мне, о нас.

— Думаю, я могла бы попросить о переводе... куда-нибудь еще.

— Например?

— В военный оркестр, — рассмеялась она. — В юности я немного играла на флейте. Ты музицируешь?

— Только на радиоприемнике. А как же Панама?

Она пожала плечами.

— Не знаю... поеду, куда пошлют... все так неопределенно.

Наверное, Синтия ожидала, что я предложу что-нибудь определенное, устойчивое. Но в личной жизни я нерешителен — не то что в профессиональной. Когда женщина заговаривает об обещаниях, я тянусь за аспирином, а если начинает рассказывать о любви, я шнурую кроссовки. И все же между Синтией и мной было что-то настоящее, выдержавшее испытание временем. Весь этот год я думал о ней. Но сейчас Синтия была здесь, рядом со мной, и я запаниковал. Ну нет, на этот раз я не упущу своего.