На сопках маньчжурии - Павел Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Посмотрю, — сказал Леонтий.
Он сделал еще четыре ружья. Одно — Хлебникову, два, по три рубля пятьдесят копеек за каждое, продал Аносову, четвертое припрятал для Седанки.
6
В начале марта пришла весна. Дул теплый ветер, солнце припекало, земля лежала черная, влажная. Но вдруг налетел тайфун, схватил землю морозом, замел снегом… Зима держалась неделю, потом опять уступила весне. Коржи корчевали свой участок. Дом должен был стать на склоне горы, лицом на юго-запад, а фруктовый сад Леонтий решил разбить не на южных склонах, как Бармин, а на северных.
Бармин полюбопытствовал:
— Думаешь, почудишь — так пойдет?
— Сад пойдет. Через несколько годков будут на ветках яблочки и груши. Это в России, Бармин, хорошо садить деревья на южном склоне. Что получилось с твоими грушами, почему они засохли? Думаю — потому, что в конце февраля на южном склоне пригрело их солнце, пробудило соки, а в марте ударил тайфун с морозом, Было так в прошлом или в запрошлом году?
— И в прошлом, и в запрошлом. Каждый год так.
— Друг мой Бармин, где у тебя разум!
Наутро после этого разговора Леонтий вышел нарубить сучьев. Во дворе у Бармина кричали жена и семилетняя дочь. Бармин бежал по двору с ружьем.
— Что за чертовщина! — встревожился Леонтий и поспешил к соседу, как был, с топором.
— Что такое у вас?
— Пошла я в коровник, а оттуда кровью в нос бьет и что-то тяжелое шебаршит и дышит…
— Эге, да крыша-то у вас, смотрите…
Крыша коровника, из ветвей, соломы и земли, была проломана.
— Медведь или тигр, — решил Бармин, — беги, дочь, за Хлебниковым.
Из коровника доносилась возня. Леонтий подошел ближе.
— Не подходил бы! — предостерег Бармин.
Тот, кто был в коровнике, теперь ломал стену, пытаясь выбраться на волю.
— Не подходил бы! — повысил голос Бармин.
Шум усиливался. Посыпались глина, щебень, высунулась лапа, и сразу отдалился огромный кусок стены. Показалась полосатая голова.
Тигр и человек смотрели в глаза друг другу. Яростные с желтой струей глаза тигра, умные и беспощадные. И такие же глаза в эту минуту были у человека.
Еще усилие — тигр выпростает плечо и выскочит.
Леонтий ударил его топором между глаз.
Подбегал Бармин.
Жена Бармина кричала:
— Убил, убил! Топором убил!
В коровнике лежали остатки коровы. Тигр выел у нее живот, грудь, обглодал окорок.
Женщины сидели около зверя, щупали теплую мягкую шкуру. Кажется, где скрывается в этих не слишком великих лапах страшная тигровая сила?
Сбежались все жители поселка.
Бармин снова и снова рассказывал, как жена вышла поутру в коровник, как там вздыхало и шевелилось что-то тяжелое и как Леонтий разделался с тигром топором.
— Леонтий хоть и недавно в наших краях, — сказал Хлебников, — а породы чисто дальневосточной.
Когда тигра перетащили во двор Аносова и тот, осмотрев его, уже давал цену, подъехали верхами четыре человека.
— Ваше высокоблагородие, не приметили вас из-за этого дела, — воскликнул Аносов.
Приехал начальник Суйфунского округа Занадворов.
— Это кто его тяпнул? — спросил Занадворов, низенький толстяк с рыжеватыми усами.
— Новый переселенец наш Леонтий Корж, ваше высокоблагородие. Вышел с ним один на один. Не видал на своей родине тигра и потому не испугался, так и думал — чуть побольше кота.
— Это ты здорово! — Занадворов пощипал усы, внимательно оглядел Леонтия и прошел в избу.
— Уплачу тебе семьдесят пять рублей, — сказал Аносов. — Мясо ведь не съешь, одна шкура. За шкуру больше никто не даст.
Он тоже прошел в избу. Его работники — сахалинцы, отбывшие каторгу, — волокли тигра в сарай, Занадворов спросил Аносова:
— За тигра деньги отдал?
— Никак нет…
— И не отдавай…
— Что так, ваше высокородие?
— Позови сюда Коржа.
Корж остановился посреди избы. Занадворов отодвинул тарелки, облокотился на стол:
— Откуда? Из Омской? Там хорошо, а здесь лучше? У меня, братец, такой обычай… я для всех оплот и защита — понял? Но люблю, чтоб и меня не забывали. Первого тигра убил?
— Так точно, ваше благородие.
— Этого первого тигра ты подаришь мне!
Смотрел на Леонтия прищурившись и пощипывал усы. Леонтий сказал тихо:
— Я, ваше благородие, вольный переселенец, мне ведь от казны ничего не положено. Корову мне надо. Корова стоит восемнадцать рублей. Насчет коня…
— Убьешь второго, а там и десятого.
— Этого я не отдам вам!
— Вот как!
— Не отдам, ваше благородие: корова нужна, дом не поставлен, Корж говорил ровно, упрямо, глухим голосом.
Светло-серые глаза Занадворова прищурились. Он усмехнулся.
— Каков? Я к нему лаской… Ну, иди!
Когда над светло-серой весенней землей закатывалось солнце, Занадворов уехал. Тигровую шкуру увез с собой.
Леонтий сидел в комнате, на лавке, привалившись спиной к стене.
— Не обдумывай ты этого, — успокаивала его Марья, — плюнь…
— Не за этим мы ехали сюда!
— А ты думал, что этого здесь не будет?
— А ты думала, что будет?
Потом он долго стоял на крыльце. Ушел бы и отсюда, да уйти некуда — край земли… А покоряться не буду, никто не заставит!..
Хлебников выстругивал древко для лопаты.
— У Занадворова в Никольском есть комната, вся в тигровых шкурах. Говорят, еще десять шкур требуется для полноты всего. Не покупать же ему!
— Не прощаю я таких вещей, друг!
Ложась спать, Хлебников сказал жене и дочери тихо, чтобы постояльцы не слышали:
— Достоин уважения… Самому Занадворову сказал: не дам!
7
За несколько лет до прихода в долину Суйфуна Коржей в верховьях Даубихэ появился чифуский хунхуз Лэй. На родине он поссорился с главарем шайки и, опасаясь расправы, бежал. У него был винчестер и две котомки товаров.
На Даубихэ Лэй нашел зверовую фанзушку земляка, промышлявшего соболей.
Фанзушку свою Ло Юнь сложил из толстых бревен, покрыл тростником и для устойчивости подпер с двух сторон стволами лиственниц. Возле фанзы, на делянке, выращивал чумизу и овощи.
Лэй стал выспрашивать у земляка, как живут соседние да-цзы и кто у них старший. Ло Юнь сказал, что старшего у да-цзы нет. Есть старшие в семье, их слушают, потому что они по годам старшие. Впрочем, молодых, если они советуют разумное, тоже слушают. Общего начальника нет.
— Дикари! Теперь я буду у них начальником!
Лэй предложил Ло Юню вступить с ним в компанию.
На следующий день они отправились в путь. На косах и отмелях чернели шалаши. Мужчины в зыбких оморочках бороздили реку и длинными маймами били кету. Оливковая, крупная, она шла одиночками, парами, косяками. На перекатах ее настигали мальчишки, бросали в оморочки, а сильную, сопротивлявшуюся прирезывали. С полными лодками они приплывали на косы, где женщины пластали добычу. Над протоками стоял запах крови и рыбьих внутренностей. Нажравшиеся собаки лениво бродили с раздутыми животами.
Лэй поднялся вверх по большой протоке, осмотрел шалаши, подсчитал количество женщин и мужчин. Ло Юнь здесь был своим человеком, его везде угощали. Лэй тоже ел длинные ломти рыбы, вырезанные прямо из живой спины, и, хотя ел такую пищу, впервые, она ему нравилась. Нравились ему и люди, худощавые, среднего роста, ловко бросавшие свои маймы, каждым ударом добывавшие рыбу. Нравились ему и женщины, пестро одетые, без устали пластавшие огромных рыб.
Вечером, когда мужчины вернулись на косу, Лэй разложил перед ними товары. Впервые видели удэ такое изобилие товаров. А хозяин был весел, смешлив, говорлив.
— Нравятся? Хорошие товары… берите!
И все брали — удачливые охотники и неудачливые.
Взял Бянка, добычливый охотник, взял его сын Ируха, один из лучших охотников народа. Взяли куртки, ножи, порох.
Брали спокойно. Приехал человек, должно быть тоже очень добычливый и хороший. Дает всем! А чем ему нужно заплатить? Соболями? Соболей много… Ируха в прошлую зиму добыл девяносто шкурок. Надо бы еще взять котел… звонкий котел! Собака поднимает голову и слушает приятный низкий звук. Дети слушают, молодая мамаса — жена Ирухи — слушает. Сидит на корточках Люнголи, на лице ее играют отблески костра. Молодая мамаса, ей всего четырнадцать лет.
По всем протокам верхней Даубихэ разнеслась весть: приехал хороший человек! Многие приплывали из дальних мест и брали у него то, что им нравилось.
Ло Юнь в своей фанзушке жил одиноко, но Лэй решил жить иначе. Он плавал по протокам и присматривался к женщинам. Больше всех ему понравилась Люнголи. Отлично пластает рыбу. Лежа на песке, Лэй долго смотрел на ее проворные руки, ловил ее внимательный взгляд. В ушах ее висели полукруглые серьги, на запястьях деревянные, отлично выделанные браслеты. Подол халата тяжел от медных и серебряных монет. Люнголи движется, монеты звенят. Жена Ирухи!
