Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

— Свинина постная, парная. Я днем сегодня на рынок ездила.

— Вот и отлично. Сделай мне хорошую отбивную. И овощей побольше.

Была полночь. В ожидании ужина Регина закурила и взяла в руки свой сотовый телефон.

— Привет, Гришуля, — сказала она, набрав номер, — прости, что поздно. Не разбудила?

— Да что ты, Региша, время детское! — ответил бодрый фальцет.

— Слушай, Веня загрипповал. Температура сорок. Представляешь, целый день больной ходил, делами занимался. Сейчас вот лежит, потный и бледный, переживает, говорит, мог напортачить там с банковскими счетами. Ничего не помнит и переживает. Просил, чтобы я тебе позвонила. Ты посмотри завтра утречком, проверь по своим каналам, что там у него. Он вроде договор какой-то потерял, в общем, я сама не поняла. Я же в этом вопросе дура дурой. Ты уж проверь, ладно?

— Конечно, Региша, прямо завтра с утра все выясню и позвоню. А что, серьезно загрипповал?

— Я же говорю, сорок температура. Сейчас вот аспирином сбили немного. Ты ведь знаешь, какой это противный грипп, сам недавно переболел. Кстати, как чувствуешь себя?

— Спасибо, вроде оклемался.

— Ну и молодец. Значит, завтра утречком жду звонка. Ну, целую тебя, Гришуля. Инночке привет от меня.

Нажав кнопку отбоя, она сидела некоторое время, сосредоточенно глядя на пляшущие в камине язычки пламени. Когда Людмила внесла ужин на подносе, зазвонил телефон.

— Нет вам покоя, Регина Валентиновна, — покачала головой кухарка, — ни днем, ни ночью. Может, я возьму трубочку, скажу, чтоб перезвонили. А вы хоть покушаете спокойно.

Но телефон был уже у Регины в руках.

— Искала меня? — услышала она голос, при звуке которого сердце ее радостно прыгнуло.

— Ну слава Богу, — облегченно выдохнула она в трубку.

— Что, очень надо? — хрипло усмехнулась в ответ трубка. — Радуешься, как родному. Вроде недавно виделись. Ладно, завтра к восемнадцати тридцати в Сокольники подъезжай. К тому павильону, помнишь?

— Помню, конечно, — улыбнулась в трубку Регина.

Ночной звонок значительно улучшил ее аппетит. Мягкую, поджаристую отбивную она съела за пять минут, с огромным удовольствием.

В Тобольске они поселились в гостинице, в которую четырнадцать лет назад их устроил Волков. Город был все таким же уютным, добротно-деревянным. Он и раньше нравился Лене значительно больше загазованной, серо-панельной Тюмени.

Осталось много старых и даже старинных домов, сохранился знаменитый тобольский деревянный кремль, единственный на всю Сибирь, а в нем — богатейшая библиотека с уникальными запасниками. Попав в них четырнадцать лет назад, Лена до сих пор не могла забыть тот особый, будораживший душу запах старинных фолиантов, который бывает только в тихих, провинциальных книгохранилищах. В больших столичных библиотеках книги почему-то пахнут совсем иначе. И дело не в их библиографической ценности. Как сказала четырнадцать лет назад старенькая здешняя библиотекарша, в провинции время дышит по-другому, спокойней и глубже. Поэтому и книги, и музейные экспонаты не отсвечивают поверхностным столичным глянцем.

Сейчас, войдя вместе с Майклом в зал книгохранилища, Лена вдруг вспомнила ту старушку библиотекаршу, маленькую, сухонькую, с белоснежными, коротко стрижеными волосами. Она зябко куталась в огромный пуховый платок. Как ее звали? Кажется, Валентина Юрьевна? Или нет? Столько лет прошло, это был маленький случайный эпизод, одна из тысячи встреч.

Лена запомнила библиотекаршу не только потому, что та пустила приблудных юных москвичей в святая святых библиотеки, но еще и потому, что в отличие от многих провинциалов эта женщина не жаловалась на пьяную безысходность захолустного быта. Наоборот, она искренне считала, что только в старинном деревянном городе Тобольске можно жить — а больше нигде на свете.

Всю свою сознательную жизнь она провела среди книг, не ездила дальше Тюмени, Францию знала по Бальзаку, Англию — по Диккенсу и уверяла, что знает мир значительно лучше, чем те, кто имел возможность объездить его вдоль и поперек.

— Я знаю многие страны изнутри, я чувствую их душу. Конечно, мне бы хотелось увидеть Лувр и Вестминстерское аббатство, но я не считаю себя обделенной оттого, что не увижу их никогда. Перефразируя известную поговорку, лучше один раз прочитать, чем десять раз увидеть.

Она поила их чаем с клюквенным вареньем в своей пыльной каморке и рассказывала историю сибирского кремля.

Тогда ей было за семьдесят. Вряд ли она сейчас жива. И все-таки Лена решила спросить.

— Валюша… Валентина Юрьевна жива, — сообщила самая пожилая сотрудница библиотеки, — год назад ей пришлось переселиться в Дом ветеранов. Все-таки девяносто лет. Родственников, таких, чтобы к себе взяли, у нее нет. Она одна на свете.

— Ну, не совсем одна, — вмешалась другая библиотекарша, помоложе, — у нее ведь дочь в Москве. Говорят, очень далеко пошла.

— Да, дочь… — грустно кивнула пожилая, — мы писали, звонили. Она даже не приехала. Переводит деньги на содержание, но не навестила ни разу. Условия в Доме ветеранов, конечно, хорошие, комната у Валюши отдельная, мы заходим иногда… А вы бы навестили ее, если найдете время. Она так радуется, когда к ней приходят.

— Вряд ли она помнит меня, — покачала головой Лена, — столько лет прошло.

— Она вспомнит. У нее отличная память и удивительно светлая голова. А не вспомнит, так все равно ей будет приятно.

Знаете, как старые люди дорожат вниманием.

— Хорошо, — улыбнулась Лена, — скажите адрес, я зайду.

— Можете своего профессора взять. Лучше Валюши историю Тобольска, по-моему, никто не знает. К тому же она до сих пор читает по-английски и по-французски. Для нее это будет настоящий праздник — поговорить по-английски с профессором из Нью-Йорка. — Пожилая библиотекарша написала на листочке адрес Дома ветеранов, объяснила, как пройти.

Потом, развернув листочек и прочитав на нем: «Градская Валентина Юрьевна», Лена задумалась на секунду. Ее не так насторожила фамилия, как имя-отчество. Валентиной Юрьевной назвалась фальшивая докторша. Но она тут же одернула себя: ерунда, совпадение. Этого просто не может быть.

Майор Иевлев прилетел в Тюмень глубокой ночью. Ему хватило пяти часов сна. В восемь утра он проснулся, сделал быструю гимнастику, по старой армейской привычке обтерся до пояса ледяной водой, наспех позавтракал в гостиничном буфете и отправился в областную прокуратуру. Целый день он просидел в архиве, изучая пухлые тома уголовного дела двенадцатилетней давности.

По сравнению с маньяками века, с Чикатило, Головкиным, Михасевичем, Джумагалиевым, Никита Слепак был просто паинькой. Он не глумился над своими жертвами, не вспарывал животы, не расчленял трупы, не поедал органы, не подвешивал на дыбе в специально оборудованном подвале. Его жертвами были не малолетние дети обоего пола, а девушки в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. И насчитывалось их не пятьдесят, даже не тридцать. Всего шесть. Четверо из них были задушены голыми руками, двое убиты точным ударом ножа в сердце. И каждая перед этим изнасилована, но не в изощренной, а в самой обычной форме.

«Высокое» звание маньяка присвоили Слепаку с большой натяжкой. Первой его жертвой была восемнадцатилетняя Галина Кускова, жительница Тюмени. Пятый ребенок в многодетной, весьма неблагополучной семье, Галина страдала олигофренией в слабой форме. После окончания вспомогательной школы-восьмилетки она нигде не работала, занималась проституцией, хотя такого явления в конце семидесятых в нашей стране, как известно, вовсе не существовало.

С фотографии на Иевлева глядела потрясающая красотка, прямо-таки голливудская звезда. Местом ее постоянного пребывания был ресторан «Московский», самый дорогой и шикарный в городе. Олигофрения, мешавшая ей нормально учиться и работать, вовсе не мешала преуспевать в древнейшей профессии. Низкий интеллектуальный уровень красотки не смущал ее клиентов, солидных командированных и богатых кавказских торговцев.

Ее труп был обнаружен в сентябре 1979-го на пустыре, в районе окраинных новостроек. Эксперты установили, что смерть наступила в результате удушения руками. Перед смертью потерпевшая находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения и имела половой контакт с мужчиной. Странным показалось то, что убийца не позарился на деньги и золотые украшения. На пальцах девушки осталось три дорогих кольца, в ушах — серьги с сапфирами. Рядом валялась застегнутая сумочка, в которой, кроме паспорта, было триста семьдесят рублей — немалая по тем временам сумма. Убийца к сумке даже не прикасался.

Позже, правда, выяснилось, что исчез маленький позолоченный кулон в форме колокольчика, который покойная носила на шее, на тонкой серебряной цепочке. Но из всех найденных при ней вещей пропавшее украшение было самым недорогим.