Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

— Очень приятно. Как я понимаю, вам рекомендовали навестить меня сотрудники библиотеки. Вы, вероятно, историк? — У нее был классический английский, без американского урезания гласных и утробного порыкивания. — А вы, детка, наверное, переводчица? — обратилась она к Лене по-русски. — Я думаю, вы будете рады возможности немного отдохнуть. Я знаю, что такое труд синхрониста. Как вас зовут, деточка? — Лена.

Она решила пока не напоминать Градской, что они уже встречались, и вообще не вести никаких разговоров. Через сорок минут Саша поднимется сюда и заберет Майкла, повезет его на свидание с красоткой Наташей. А Лена останется здесь. Так было договорено. Интересно, куда он повезет Майкла на самом деле? Как он вообще будет с ним объясняться? — Леночка, вы можете пока посмотреть книги по изобразительному искусству, есть альбомы со старинными фотографиями, я их собирала всю жизнь, — обратилась к ней Градская, — что вас больше интересует?

Лена попросила альбомы. Она любила старые фотографии. Дамы в шляпах на фоне намалеванных романтических пейзажей, ангельские младенцы в кружевах, как в облаках, мужчины в цилиндрах, с торжественными усами; застывшие, важные лица сибирских крестьян, и на всем — печать надежности, основательности, уверенного спокойствия. А на следующих страницах — те же дамы в строгих платках сестер милосердия, мужчины в военной форме, окопы и пулеметы первой мировой войны, казачий есаул на вздыбленном коне, огромная госпитальная палата. А дальше — совсем другие лица, кожанки, остриженные женщины, жестокий огонь в глазах, истощенные, оборванные дети.

Лена взяла в руки следующий альбом, и из него выпала большая картонная фотография. «Средняя школа № 2, выпуск 1963 года». Лица выпускников и учителей в отдельных овалах, бледные виньетки из звезд, колосьев, серпов и фабричных труб. Лена хотела уже отложить фотографию, но вдруг взгляд ее упал на подпись под одним из лиц: «Градская Регина». Из всех девочек-выпускниц самая некрасивая — широкий, приплюснутый нос, торчащие вперед длинные зубы, скошенный подбородок, черные провалы маленьких, глубоко посаженных глаз. Лена смотрела на это лицо не отрываясь.

И тут послышался стук в дверь. В комнату вошел Саша. Майкл, рассыпавшись в благодарностях, стал одеваться.

— Я заеду за тобой через полчаса, — сказал Саша, взглянув на Лену.

— Можешь не беспокоиться. Я сама доберусь до гостиницы.

— Как скажешь, — пожал он плечами.

— Валентина Юрьевна, можно, я побуду у вас еще немного? Я хотела поговорить об этих фотографиях, — обратилась она к Градской.

— Да, деточка, — кивнула Валентина Юрьевна, — я буду рада, если вы останетесь. Ко мне так редко приходят гости.

Когда Саша и Майкл удалились, Градская внимательно, сквозь очки, взглянула на Лену.

— Скажите, а где я вас могла видеть раньше?

— Очень давно, — улыбнулась Лена, — четырнадцать лет назад вы впустили троих юных московских студентов в книгохранилище. А потом угощали нас чаем с клюквенным вареньем и рассказывали массу интересных вещей.

— Надо же, — покачала головой старушка, — вот этого совсем не помню, но смотрю на вас и мучаюсь: где же я вас видела? Кстати, насчет чая, я сама, конечно, не готовлю, здесь в столовой отлично кормят, но чайник и все необходимое у меня есть. Если вас не затруднит, откройте буфет, там вы все найдете.

В маленьком буфете за стеклом стоял электрический чайник «Тефаль», сахарница, открытая пачка «Липтона» с пакетиками, вазочка с печеньем, несколько стаканов в старинных серебряных подстаканниках.

— Знаете, очень спокойное заведение, — говорила Градская, пока Лена готовила чай, — здесь чисто, комфортно и всегда вот такая гробовая тишина. Великолепное медицинское обслуживание, массаж, всякие процедуры. Только поговорить не с кем. Когда-то здесь был закрытый интернат для ветеранов партии, лучший на всю Тюменскую область. А теперь сюда сбагривают своих стариков местные нувориши. На каждом этаже занято не более пяти комнат. Содержание здесь стоит очень дорого. Я, знаете ли, держалась до последнего, но возраст есть возраст. Я, конечно, очень благодарна дочери, но…

— Простите, Валентина Юрьевна, — Лена протянула большую групповую фотографию и показала на лицо некрасивой девочки, — это ваша дочь?

— Да, — кивнула старушка, — это Регина.

Лена заметила, что по лицу Градской пробежала какая-то тень, губы слегка поджались, глаза сузились — но всего на секунду.

— А других фотографий нет у вас?

— Зачем вам, деточка?

— Понимаете, мне кажется, я где-то видела это лицо, возможно, я была знакома с вашей дочерью. Она теперь живет в Москве?

— Она давно живет в Москве. И вполне возможно, что вы с ней встречались. Мир страшно тесен, и с возрастом в этом все больше убеждаешься. Только других фотографий у меня нет. Даже младенческих. Эта — единственная.

— Странно. Вы ведь собираете фотографии… Столько чужих снимков…

— Регина сразу уничтожала свои снимки. А потом уничтожила и свое лицо, — последняя фраза прозвучала громко, несколько раздраженно. Лена уже чувствовала, что старушке неприятен разговор о дочери, но надо было довести его до конца. Не было другого выхода.

— Уничтожила свое лицо? — тихо переспросила она.

— Возьмите там, на полке, стопку журналов. Быстро перебрав несколько известных изданий в ярких глянцевых обложках, она молча протянула Лене развернутый журнал — тот самый, который совсем недавно показывал ей Гоша Галицын. С разворота лучезарно улыбалась «сладкая парочка», суперпродюсер Вениамин Волков и его красавица жена, Регина Градская.

— Моя дочь сделала себе целую серию пластических операций в швейцарской клинике, — сказала Валентина Юрьевна, — она всю жизнь страдала из-за своей внешности.

Глава 34

— Мистер Баррон, я обязан сообщить вам, что женщина, пригласившая вас в гости, опасная преступница, — произношение у шофера Саши было неважным, но говорил он по-английски четко и грамотно, без ошибок.

Майкл вытаращил глаза и открыл рот.

— Есть старый анекдот, — продолжал Саша. — В богатой английской семье рос мальчик, который до пяти лет не разговаривал. Родители страшно переживали, показывали ребенка разным врачам, но все бесполезно. И вот однажды за обедом мальчик отставил тарелку и внятно произнес: «Бифштекс пережарен». — «Джонни, милый! — закричали родители, оправившись от шока. — Почему же ты раньше молчал?» — «Раньше все было в порядке», — ответил Джонни. Так вот, мистер Баррон, раньше все было в порядке, и я молчал.

— А что случилось теперь? — спросил Майкл, судорожно сглотнув. — Ведь мы с вами не за обеденным столом, и нет никакого бифштекса. Я пытаюсь шутить, но на самом деле мне не до шуток. Объясните, Саша, в чем дело и кто вы такой.

— Я старший лейтенант Федеральной службы безопасности, моя фамилия Волковец.

— То есть вы из КГБ? Вы что, принимаете меня за американского шпиона?

— Я понимаю, одно только сочетание этих букв вызывает у вас отвращение. Но, если кто и принимает вас за шпиона, то уж, во всяком случае, не наш департамент.

— Саша, вы не могли бы изъясняться конкретней?

— Мистер Баррон, вы хорошо знаете классическую русскую литературу?

— О Господи, Саша, я же просил — конкретней, пожалуйста! — простонал Майкл.

— Помните пьесу Гоголя «Ревизор»? Вот вас тоже приняли за кого-то другого. Местная мафия следит за вами очень пристально. И это становится опасным. Думаю, вам следует сегодня же отправиться в Москву.

— Как в Москву? Но я еще не был в Ханты-Мансийске и в окрестных деревнях… Я не сделал и половины из того, что хотел… Зачем в Москву? А Лена?

— Она тоже улетит. Сейчас мы вместе зайдем в ваш номер, Вы соберете вещи. Только очень быстро. Потом мы отправимся в Тюмень, сразу в аэропорт. Есть ночной рейс, и этим рейсом вы улетите.

— Один?

— Почему один? Вместе с Леной.

— Если я не соглашусь?

— А вы уже согласились, — усмехнулся Саша, — вы ведь разумный человек и не захотите рисковать жизнью.

— Хорошо, — вздохнул Майкл, — вы правы. Я не хочу рисковать жизнью. Но у меня одно условие. Без Лены я не полечу.

Николай Иевлев увидел, как отъехал «москвичек» Саши Волковца и как следом двинулся темно-лиловый «жигуль».

— Ничего, — мысленно обратился майор к четырем амбалам в «Жигулях», — ничего, «братки» — говнюки, вас сейчас подрежут на перекрестке, ох хорошо подрежут. Жалко, не под корешок.

Давно стемнело. В мрачном пятиэтажном здании Дома ветеранов горело только несколько окон. Бледно-желтые световые блики причудливо шевелились, падая на черную стену заснеженной тайги.

Тайга подходила совсем близко, но наблюдали за домом не оттуда. Полянскую должны были ждать где-то здесь, в высоком, густом кустарнике, разросшемся вдоль главной аллеи. И ее ждали. Когда затих звук мотора отъехавшего темно-лилового «жигуля», Иевлев уловил какой-то вкрадчивый шорох, черная масса кустарника шевельнулась.