Поэзия Латинской Америки - Антология
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Май
Пишу, пишу, пишу, пишу — и мимо,не прихожу к чему-то и к кому-то,меня слова пугаются, как птицы,уходят вглубь, потрескивая глухо,пускают корни в комковатой почвеи снова выбираются наружу,колеблясь, неуверенно, с сомненьем.И над неточным, смутным и невнятным,над тенью слов живет первооснова —любить тебя.
ВАШИНГТОН БЕНАВИДЕС[271]
Перевод М. Самаева
Надо, жаворонок, петь
Поля тоскливы; выжжена земля;повержены пшеница и маис.Степь, степь и степь; следы недавней бури:солома с глиной, черные стволы, жестянки.Замесзловонья и страданья.И все же надо, жаворонок, петь.Здесь улицы впадают в Рио-Негро,здесь город — сад с гниющими плодами;а суета мирская струйками процессийстекает на погосты.Приглушенные голоса, нетвердые шагида скуповатый свет фонарный.Нет, этот город не взойдет на небо.Здесь умирают задолго до смерти.И все же надо, жаворонок, петь.
Четвертый дом
Здесь не зеленого — здесь розового мало.Облупленные голубые стеныраспахивают два обрубка крыльев,и вылиняли от дождей и ветранациональные цвета фасада;похож на челюсть в старческой улыбкеобломок выпершего кирпича.И все же этот дом — не просто дом:в него проникнуть — все равно что в душу.Знакомьтесь: вот Перико примеряетчужие башмаки; вот Амаранто —он каменщик и чинит эти стены;Сенон — всего лишь негр, попавший в город,который создан по обличью белых;а это Педро — аккордеонисткакого-то заштатного оркестраи уроженец здешних мест.Порою вечер сводит ихпод доверительные звуки танго,слетающие с клавиш,чтобы собрать их душ разбредшееся стадо.Тогда Перико, Амаранто,Сенон и Педросидят, потягивая мате,и говорят о жизни по душам.Им хорошо известно,что хлеб их искрошился, что судьбу их,дешевую судьбу, не назовешьни божьим провиденьем, ни промыслом господним.Им подсказала жизнь сама,что пиршества и мотовство богатыхслагаются из латок бедняков.Однако ненависть чужда им.Да, этот дом — не просто дом.Облупленные голубые стеныраспахивают два обрубка крыльев.
ЧИЛИ
КАРЛОС ПЕСОА ВЕЛИС[272]
Перевод Н. Горской
Поезд
Куда убегают поляныи серые рощи бегут?Спешат они в дальние страны,туда, где их люди ждут.
В прохладной воде озернойотражается крона ветлы,и поет погонщик задорно,и траву щиплют волы.
На камень присела птицаи слушает в сотый раз,как мерно вода струится,повторяя старый рассказ.
Проносятся мимо, мимохолмы друг другу вослед —все проходит неудержимо,постоянного в мире нет.
Тревожным, гулким раскатомразбудит эхо поля,за ним — куда-то, куда-то —в летаргии плывет земля.
Призывно ржет кобылица,отвечает ей конь вороной,в лугах жеребенок резвится,тонконогий, такой смешной!
А где-то за сонной дальюколокольня свой шпиль вознесла,исходят глухой печальюгудящие колокола.
Повозка, заросли дрока.На козлах хмурый пеон.Петляет лесная дорога,и низко навис небосклон.
Недвижно стоят под ветромтополя сухие окрест,их руки к небу воздеты —беспомощный, грустный жест.
На перекрестках повсюдувиднеются кабаки.Несладко простому люду —оттого и пьют бедняки.
Куда же холмы и поляныза ветром летят без дорог?Должно быть, в дальние страныпозвали их люди и бог…
Вечер в больнице
Над полями дождь бесконечный —мелкий, скучный, ленивый.И приходит грусть в этот вечердождливый.
Я один, тоска меня гложет,гнетет тишина больницы.Может быть, сон поможетзабыться…
Но все тот же дождик бессонныйстучит и стучит лениво,мне мешает плач монотонный,тоскливый.
За окном бесконечность ночная,шорохи, всплески, шумы;и тоскливы, как пыль водяная,думы.
ПЕДРО ПРАДО[273]
Перевод Н. Горской
Мой стих
Когда в последний час приду к познанью,что для любимой песня не нужна,что славы нет, поэзия беднаи за улыбкой кроется рыданье,
меня покиньте все, прошу заране.Я тихо улыбнусь — прими, весна,мой мертвый поцелуй. О, как яснаулыбка у того, кто знал страданье!
Пускай тогда мне стих щитом послужит,иносказанье строк его капризных,полнее, чем улыбка по весне,
вам скажет все и сон мой не нарушит;прекрасен, тайной горечью пронизан,мой стих незримо жить позволит мне.
Уйдя в себя…
Уйдя в себя, бреду неторопливобез цели, без тропы определенной,какие-то мосты, и лес зеленый,и узкая межа по краю нивы.
С холма открылось мне заката диво —вверху извечный океан бездонныйтечет средь островов завороженныхнесуществующей страны счастливой.
Стою, его огромностью принижен,и в эту ширь гляжу и замираю:я — как река, что, на ветру играя,
в предвестье бури стынет неподвижно,и молится, и верит в волшебство,и жаждет слиться с волнами его.
ГАБРИЭЛА МИСТРАЛЬ[274]
«Мыслитель» Родена
Перевод Инны Лиснянской
Подбородок тяжелой рукой подпирая,Вспоминает, что он — только остова плоть,Обреченная плоть, пред судьбою нагая, —Красотой не могущая смерть побороть.
В дни весны от любви трепетал он, пылая,Нынче, осенью, горькою правдой убит.«Все мы смертны», — печать на челе роковая,И в ночи он всей бронзой своею дрожит.
И проносится ужас по бороздам тела,Рвутся мышцы, напрягшиеся до предела,Как осенние листья пред божьей грозой,
Что гудит в его бронзе… Так корень сухой,Так израненный лев не страдали в пустыне,Как мыслитель задумавшийся о кончине.
Сильная женщина
Перевод Инны Лиснянской
Обветрено лицо, а кофта голуба, —Такой тебя глаза мои запечатлели.Там, в детстве, где земля раскрыта, как судьба,Я видела тебя на пахоте в апреле.
Пил в грязном кабаке нечистое вино,Тот самый, от кого и родила ты сына.Несла ты тяжкий груз, но падало зерноИз бедных рук твоих спокойно и невинно.
А летом жала хлеб для сына, вся светясь,И вновь я от тебя не отрывала глаз,Расширенных от слез восторга и от боли…
Все целовала б грязь я на ногах твоих!Иду я, отвратясь от модниц городских, —И тенью и стихом, — вслед за тобою в поле.
Кредо
Перевод Инны Лиснянской
Верую в сердце мое, в эту ветку душистую, —Дышит господь на нее и колышет в тени,Жизнь наполняет дыханьем любви, и становятсяБлагословенными дни.
Верую в сердце мое, ничего не просящее,Ибо в мечтанье причастно оно высоте,И обнимает властительно все мирозданиеВ этой высокой мечте.
Верую в сердце мое, что в глубины господниеРаны свои погружает, слагая напев,Чтоб, как дитя из купели живительной, зановоВыйти, для счастья прозрев.
Верую в сердце мое, наделенное трепетом, —Ведь вразумил его тот, кто волнует моря,Вот и живет оно первоначальною музыкой,Ритмы прибоя творя.
Верую в сердце мое, что рукой нещадящеюЯ выжимаю на холст бытия, чтобы он,Красками крови окрашенный, был в одеяниеОгненное превращен.
Верую в сердце мое, что любовью посеяно, —На борозде бесконечной взошло, как зерно.Верую в сердце мое: хоть всегда изливается,Но не пустует оно.
Верую в сердце мое, что не будет источеноЖадным червем, ибо смерти затупится суть.Верую в сердце мое, ничего не таящее,В сердце, склоненное грозному богу на грудь.
Встреча
