Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Льоса

— Ты звонил Рамфису? Он объяснился с лондонским «Ллойдсом»?

— Я разговаривал с ним два раза. — Сенатор Чиринос волочил ноги, шаркал подошвами и цеплялся носками своих деформированных ботинок за тротуарные плитки, поднятые корнями пальм и миндальных деревьев. — Объяснил ему суть дела, передал ваше приказание. Вы представляете, что было. Но в конце концов он принял мои доводы. Пообещал написать письмо в «Ллойде», прояснить недоразумение и подтвердить, что перевод должен быть отправлен в Центральный банк.

— Он это сделал? — грубо перебил сенатора Трухильо. — Чтобы узнать это, я звонил ему второй раз, Хозяин.

Он хочет, чтобы его телеграмму проверил переводчик, поскольку его английский не совершенен и он не желает, чтобы она пришла в «Ллойде» с ошибками. Он обязательно пошлет ее. Сказал, что сожалеет о случившемся.

Он что, этот Рамфис, считает его настолько старым, что может ему не повиноваться? Прежде он не затягивал выполнение его приказа под таким смехотворным предлогом.

— Позвони ему еще раз, — приказал он очень жестко. — Если он сегодня же не уладит дела с «Ллойдсом», то будет иметь дело со мной.

— Немедленно исполню, Хозяин. Но вы не беспокойтесь, Рамфис понял ситуацию.

Он отпустил Чириноса и смирился с мыслью, что пора положить конец прогулке в одиночестве, чтобы не разочаровывать остальных, которые мечтали обменяться с ним хотя бы несколькими словами. Он подождал отставший людской хвост и вошел в него, встав между Вирхилио Альваресом Пиньей и министром внутренних дел и культов Панно Пичардо. В этой же группе находились Ножик Эспайльат, начальник полиции, директор «Карибе» и новоиспеченный председатель Сената Херемиас Кинтана, которого он поздравил с назначением и пожелал успехов. Новоиспеченный засиял от радости и рассыпался в благодарностях. Продолжая шагать на восток все тем же резвым шагом и все время держась ближней к морю стороны, он сказал громко, для всех:

— Ну-ка, сеньоры, расскажите последние антитрухилистские анекдоты.

Смешок волною пробежал по толпе, какая остроумная мысль, и вот уже они все затрещали наперебой, как попугаи. Он делал вид, что слушает, кивал, улыбался. Иногда искоса поглядывал на озабоченное лицо генерала Хосе Рене Романа. Военный министр не мог скрыть тревоги: за что его собирается ругать Хозяин? Скоро, дурак, узнаешь. Переходя от одной группки к другой, чтобы никто не чувствовал себя обделенным, он миновал сад отеля «Харагуа», откуда до его слуха донеслись звуки оркестра, игравшего по случаю часа коктейля, а еще через один квартал прошел под балконами здания Доминиканской партии. Служащие, чиновники и люди, пришедшие туда просить пособие, вышли из здания и приветствовали его аплодисментами. Дойдя до обелиска, он посмотрел на часы: час и три минуты. Смеркалось. Чайки больше не сновали над морем, уже забрались в свои укромные места на берегу. Кое-где проблескивали звездочки, но пухлые тучи закрыли луну. У подножия обелиска его ждал «Кадиллак» последней модели, который он обновил всего неделю назад. Он попрощался со всеми разом («Доброй ночи, сеньоры, спасибо за компанию») и тут же, не глядя на генерала Хосе Рене Романа, указал ему властным жестом на дверцу автомобиля, которую держал открытой его шофер в форме.

— А ты — со мной.

Генерал Роман — каблуки энергично щелкнули, рука взлетела к козырьку — поспешил выполнить приказ. Влез в автомобиль, сел на краешек сиденья, очень прямо, головной убор — на коленях.

— В Сан-Исидро, на базу.

Пока автомобиль ехал к центру, чтобы переправиться на восточный берег Осамы по мосту Радомеса, он созерцал вид за окошком так, словно был один. Генерал Роман не осмеливался обратиться к нему, сидел — ждал грозы. Зарокотало, когда они проехали мили три из десяти, отделявших обелиск от военно-воздушной базы.

— Сколько тебе лет? — спросил он, не оборачиваясь.

— Только что исполнилось пятьдесят шесть, Хозяин.

Роман — все звали его Пупо — был высоким, сильным мужчиной атлетического сложения и благодаря спорту сохранял великолепную физическую форму. Голова генерала была острижена почти наголо, на теле не было ни грамма жира. Отвечал он тихим голосом, смиренно, стараясь успокоить его.

— Сколько в армии? — не переставая глядеть в окно, продолжал Трухильо так, словно был в машине один.

— Тридцать один год, Хозяин, сразу после училища. Он выждал несколько секунд молча. И, наконец,

обернулся к главе вооруженных сил с выражением безмерного презрения, которое тот всегда у него вызывал. В стремительно сгущавшихся сумерках он не мог видеть его глаз, но был уверен, что Пупо Роман часто мигает или щурится, как бывает с детьми, разбуженными среди ночи, когда они, испуганные, щурятся в темноте.

— И за столько лет ты не понял, что начальник отвечает за своих подчиненных? Что он ответственен за все их ошибки?

— Я это хорошо знаю, Хозяин. Если вы скажете мне, в чем дело, может быть, я смогу дать объяснение.

— Сейчас увидишь, в чем дело, — сказал Трухильо с тем внешним спокойствием, которого люди, с ним работавшие, боялись больше, чем его крика. — Ты каждый день моешься, и с мылом?

— Само собой, Хозяин. — Генерал попробовал было засмеяться, но Генералиссимус оставался серьезным, и генерал затих.

— Надеюсь, это так, ради Мирейи. Я считаю, это очень хорошо, что ты моешься каждый день, и притом — с мылом, что ходишь в отглаженной форме и начищенных ботинках. Глава вооруженных сил своей чистоплотностью и внешним видом должен подавать пример доминиканским офицерам и солдатам. Правда?

— Само собой, Хозяин. — Генерал совсем сник. — Умоляю, скажите, в чем я провинился. Чтобы исправиться. Я не хочу, чтобы вы во мне разочаровались.

— Внешний вид — зеркало души, — философически изрек Трухильо. — Если от человека воняет, а из носу текут сопли, такому человеку нельзя доверить общественное здравоохранение. Ты согласен?

— Само собой, Хозяин.

— Это относится и к другим общественным институтам. Можно ли их уважать, если они не следят за своим внешним видом?

Генерал Роман счел за благо вообще замолчать. Генералиссимус распалялся все больше, и разносил его все пятнадцать минут, остававшиеся до прибытия на военно-воздушную базу в Сан-Исидро. Припомнил Пупо, как он жалел, что дочь его сестры Марины очумела настолько, что вышла замуж за такого недалекого офицеришку, как бы из-за неумелости, расхлябанности и глупости пошло прахом все, что было построено такими усилиями? Опять вернутся анархия и нищета, изоляция и отсталость, как в 1930 году? Ах, если бы Рамфис, сын, которого он так желал, был способен продолжить его дело. Но у него не было ни малейшего интереса ни к политике, ни к самой стране; на уме у него одни пьянки, поло и женщины. Мать его за ногу! Генерал Рамфис Трухильо, начальник Генерального штаба вооруженных сил Доминиканской Республики, играет в поло и дерет балерин из парижского «Лидо», в то время как его отец бьется здесь один с Церковью, с Соединенными Штатами, заговорщиками и недоумками вроде Пупо Романа. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от горьких мыслей. Через полтора часа он будет в Сан-Кристобале, в тихом пристанище, Головном имении, где вокруг — поля, до блеска вычищенные стойла, красивые рощи и широкая река Нигуа, медленно текущая по долине, которую он будет видеть за купами каоб, плюмажами королевских пальм и кроной огромного дерева анакауита, что растет у дома на холме. Хорошо будет проснуться там утром и, созерцая эту спокойную и чистую картину, ласкать молоденькое тело Иоланды Эстерель. Рецепт Петрония и царя Соломона: свеженькая целочка возвращает молодость бывалому вояке, протрубившему семьдесят весен.

В резиденции «Радомес» Сакариас де-ла-Крус уже вывел из гаража «Шевроле БельЭр»-1957, четырехдверный, голубого цвета, на котором он всегда ездил в Сан-Кристобаль. Адъютант ждал его с чемоданчиком, набитым документами, которые он завтра просмотрит в Доме Каобы, и ста десятью тысячами песо в банкнотах, на зарплату для работавших в имении, плюс непредвиденные расходы. Двадцать лет он уже не ездил никуда, даже на несколько часов, без этого коричневого чемоданчика с его выгравированными инициалами и несколькими тысячами наличных долларов или песо — на подарки и неожиданные расходы. Он велел адъютанту положить чемоданчик на переднее сиденье и сказал Сакариусу, смуглому высокому богатырю, бывшему при нем уже три десятилетия — прежде, в армии, он служил у него ординарцем, -что тотчас же спустится. Уже девять. Поздновато.

Он поднялся наверх, чтобы привести себя в порядок, и в ванной комнате, едва войдя, заметил пятно. От ширинки — к междуножью. Дрожь пробежала по телу — от головы до ног: именно сейчас, коньо! Он попросил у Синфоросо другую оливковую форму и смену нижнего белья. Прежде чем переодеться, он пятнадцать минут потратил на мытье в биде и умывальнике, намыливал гениталии, лицо и подмышки, смазывался кремом, прыскался одеколоном. Виноват во всем приступ дурного настроения из-за этого говноеда Пупо. Снова накатило скверное расположение духа. Почудилось дурное предвестие для Сан-Кристобаля. Когда одевался, Синфоросо подал ему телеграмму: «Проблема с „Ллойдсом“ улажена. Говорил с исполнителем. Отправляет прямо в Центральный банк. Сердечный привет, Рамфис». Сыну стало стыдно, поэтому и не позвонил, а прислал телеграмму.