Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий - Уильям Дерезевиц

Авторы знали, что двигаться нужно быстро. По словам Свирски и Пажо, они хотели «выехать на шумихе» после фестиваля, а еще нужно было опередить неизбежных пиратов. Пара разместила фильм на iTunes, а также на своем собственном сайте, плюс на Steam, крупнейшей платформе для распространения видеоигр. «У каждой документалки есть основная аудитория, – объяснили они, – и у каждой основной аудитории есть свое место в интернете».

Но зрители также существуют и в физическом пространстве. Все эти просьбы о показе вдохновили кинематографистов на организацию личного тура: не за деньги, а для фанатов. «Так много людей следили за тем, что мы делаем, – сказала Пажо, – и видели возможность убедиться в том, что было для них значимым». Тур был изматывающим – две с половиной недели подряд в пути, более шестидесяти встреч с аудиторией, но все это, по ее словам, привлекало «толпы людей в какой-нибудь случайный кинотеатр вечером во вторник посмотреть фильм и поговорить о нем, и почувствовать себя ближе к тому, что они любят». Вокруг квартала стояли «очереди», а после показов проводились встречи и вечеринки. И в конце концов, частично из-за того, что кинематографисты подписали спонсорскую сделку с Adobe, тур также принес немалую прибыль.

Успех «Независимой игры» позволил паре более избирательно подходить к проектам, которые они делают (у них есть сын, которому было два года на момент нашей встречи). Пять лет спустя им еще предстояло заняться вторым фильмом, а тем временем они видели, что среда меняется. Хотя Свирски и Пажо все еще старались создать аудиторию во время съемок любого будущего документального фильма, браться за дистрибуцию самостоятельно они больше не хотели, так как люди больше не покупают фильмы. Вместо этого пара была готова к сделке. Они решили, что теперь им нужен Netflix.

Хелен Саймон (вымышленное имя) снимает фильмы бескомпромиссной откровенности. Она выросла в Кливленде, имея некоторые культурные привилегии, но не имея финансовых. После развода родителей (ее отец, доктор философии, в конце концов, вел маргинальное существование) мать Саймон, писательница и профессор колледжа, увезла семью из Нью-Йорка, чтобы найти более дешевое жилье. Фильмы Саймон рассказывают о частной жизни людей в ее городе Ржавого пояса[96]: застенчивый младший сын, выросший в клане заводских рабочих; мать, которая печется о благополучии ребенка-инвалида с отклонениями в развитии при отсутствии соответствующей общественной поддержки; талантливый подросток-спортсмен, мечты которого о побеге из родного города сводит на нет травма. «Вся моя работа, – говорит Саймон, – касается классовых проблем».

Саймон всегда работала сама: с восьмилетнего возраста в качестве няни; в ресторанах, барах, гольф-клубе; в качестве ассистента и координатора производства; сиделкой. Год прожила на пособие по безработице. Два года жила за счет грантов. «Я всегда была занята, – рассказывала она. – Делала по пять дел сразу. Зарабатывала пятью способами одновременно. В крайнем случае можно просто продать свое золото».

Саймон хотела стать режиссером с двенадцати лет. После школы она пошла в Рутгерс, а потом нашла квартиру в Нью-Йорке с фиксированной арендной платой. Когда ей было двадцать четыре, ее отец умер и оставил ей 20 тысяч долларов – все деньги, которые у него были и которые она использовала для создания своего первого кино, полнометражного документального фильма. Он был показан на PBS – когда Саймон исполнилось тридцать, она воспользовалась этим дипломом, чтобы выиграть поступление в одну из ведущих киношкол. Последнее было чудесным опытом. «Учителя были потрясающими, – сказала она. – Я так много узнала о том, как сформулировать то, что хочу сказать. Это сформировало меня». Саймон сделала два короткометражных фильма, один из которых попал на Sundance и получил множество других наград. В то же время она выпустилась со 150 тысячами долларов студенческого долга, который четыре года спустя вырос до 225 тысяч. «Я притворяюсь, что его не существует, – сказала она мне. – Я плачу свои пятьдесят девять долларов в месяц и очень благодарна за полученное образование».

После окончания университета Саймон читала лекции в Рутгерсе. Преподавание всегда было частью плана; в киношколе она смотрела, как ее учителя преподают, даже когда училась у них. Но через три года Саймон ушла с должности. Это был ее выбор. Саймон любила эту работу, и у нее впервые в жизни был стабильный заработок, но, по ее словам, «это давило»: преподавательская нагрузка, долгая дорога из Бруклина и обратно. Она работала над сценарием в течение шести лет – это был ее первый полнометражный художественный фильм, и ей не удавалось найти время, чтобы его снять.

Так что в возрасте тридцати шести лет Саймон вернулась в Кливленд, впервые со школы. И стало очень тяжело. Кливленд, как оказалось, не похож на Нью-Йорк: нельзя делать пять вещей одновременно, потому что там в принципе не так уж много дел. Она обеднела – по ее словам, «это было не так, как прежде». Саймон снова стала работать няней («вот как так, а?»). Она одолжила немного денег у своей матери «и ужасно себя при этом чувствовала – ведь ей это было не по карману». Когда к ней в гости заглянули бывшие студенты, ей пришлось занять 50 долларов, чтобы пойти поужинать, потому что она не могла позволить им увидеть, что сейчас на мели. «Это было очень, очень, очень, очень сложное и страшное время», – сказала мне Саймон, когда мы беседовали примерно через год после ее переезда. Рукопись тоже шла медленно. «У меня туго идет рассказ Патти Смит о художнике, который сражается за выживание, – сказала она. – Мне кажется, что это фигня. Тем из нас, кто, несмотря ни на что, борется с беспокойством, очень трудно работать, если не знаешь, как заплатить даже за еду».

План Саймон состоял в том, чтобы закончить сценарий и отправить его продюсерам, с которыми она познакомилась через Sundance, а затем вернуться в Рутгерс, где все еще можно было работать. В долгосрочной перспективе она надеялась найти агента, работать на телевидении и продолжать преподавать – то есть если ей удастся снять свой фильм. Ей поступали заманчивые предложения режиссуры рекламных роликов, она пыталась заставить себя принять их, но в конце концов поняла: «Я просто не могу». Саймон слишком сильно верила, что сможет «жить той жизнью, которой я гордилась бы». И что же она предприняла? «В самые мрачные периоды того года, я как будто больше ничего не хотела делать. Больше ничего. Это не обсуждается. Если бы я видела альтернативу, то не пришла бы к тому, к чему пришла. Но есть что-то действительно утешительное и прекрасное в том, чтобы просто быть такой, – неважно, добьюсь ли я успеха, которого хочу, или буду кое-как прозябать всю оставшуюся жизнь, – это все, что мне нужно».

В 2006 году девочка-подросток, которая называла себя Бри и