Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

Генерал Эссен отвечал: «Если бы я мог подумать, что Прусский Генерал по собственному побуждению своему в состоянии написать письмо, подобное полученному мною вчерашнего числа от вас, то счел бы ниже моего достоинства отвечать. Французский слог слишком в нем виден, почему и обращаю сии строки в ответ на ваше письмо, в уверенности, что вы служите только орудием деспотического могущества, которому считаете себя обязанным во всей точности повиноваться»[165].

После бесполезного требования сдачи пруссаки расположились вдоль Миссы, имея передовые посты на левой стороне Двины. Иногда переправлялись они на правый берег для добывания продовольствия и жестоко обращались с жителями[166]. Против фуражиров посылали отряды, которым всегда сопутствовало по нескольку охотников из молодых обывателей Риги. На вылазки Эссен не отваживался, по неопытности, как он говорил, запасных и резервных батальонов и эскадронов, составлявших гарнизон[167]. Император с неудовольствием принял его объяснение и писал ему: «Запасные батальоны никогда составом своим не равенствовали с действующими двумя батальонами: в хороших полках они хороши, в слабых же слабы, как и самые полки. Справедливое замечание, которое можно об них сделать, есть то, что они малочисленны, не имея гренадерских рот. Способность же свою действовать они доказали неоднократно, и при защите Динабурга, и в армии Князя Багратиона, где оных находится шесть 26-й дивизии, а равно и в корпусе Графа Витгенштейна, где их 12, и все действовали наравне с прочими войсками».

20 Июля пришли из Свеаборга в Ригу 67 канонерских лодок. Они поднимались несколько раз вверх по реке, до Шлока и выше, и перестреливались с Пруссаками, но без всякой существенной пользы и последствий, так, что конец Июля и весь Август прошли в совершенном бездействии обеих воевавших сторон. Между тем в самой Риге успокаивались от тревоги, произведенной пожаром, и привыкали к войне. Главную надежду основывали на Графа Витгенштейна, победные громы которого раздавались невдалеке. «Он наш герой, – говорит один очевидец, – так именуют его уста всех, и в наших сердцах сооружает он себе вечный памятник»[168].

Происшествия в занятых неприятелем губерниях

Занятие неприятелем Митавы. – Управление в Курляндии. – Убытки ее. – Состояние Литовских губерний. – Введенные неприятелем управления. – Стеснение действий их. – Грабежи. – Изнурение края. – Состояние Белорусских губерний.

На другой день после бывшего при Экау, 7 Июля, дела, которое заставило Левиза отступить к Риге, часть Прусских войск обратилась к Митаве. Гражданский Губернатор Сиверс оставался в городе до последней возможности и выехал оттуда, когда неприятель был почти в виду. Перед выездом велел он напечатать два объявления: в одном благодарил жителей за верность, оказанную ими законному Монарху, а в другом, написанном к Пруссакам, изъявлял надежду, что они по человечеству будут щадить город. В 5 часов пополудни, 8 Июля, Пруссаки, под начальством Полковника Раумера, вступили в Митаву. Военный Комиссар их объявил жителям о покровительстве Макдональда, если исправно будут доставлять потребные для войск припасы. 22 Июля учреждено, по повелению Наполеона, управление для Курляндии, составленное из городских обывателей, и явились два Француза, Шамбодуен и Монтиньи, пожалованные Наполеоном в Интенданты, или Губернаторы, Курляндии. Они размежевали ее для удобнейшего управления на две части: верхнюю и нижнюю. Первая составлена была из уездов Митавского и Зельбургского, другая из уездов Гольдингенского, Тукумского и Пильтенского.

Во все продолжение войны так называвшееся Управление, учрежденное неприятелем, сохраняло в Курляндии возможный в смутных обстоятельствах порядок и тишину и успело удержать в повиновении крестьян, поджигаемых буйной вольницей соседней Литвы. Из Польши, долгое время тесно соединенной с Курляндией, подсылаемы были приглашения – какого рода, догадаться нетрудно. Ухищрения Ляхов остались тщетными. Тягость нашествия тем более была чувствительна для Курляндцев, что уже несколько лет перед войной много терпели они от прекращения торговли, неурожаев, повальных болезней, скотского падежа, беспрестанного прохода войск. По вступлении неприятеля одно требование следовало за другим. Предметами их были: хлеб, лошади, лазаретные вещи, 50 000 тулупов, 60 000 локтей сукна, денежная контрибуция: все вместе составило до 15 миллионов рублей. В этот счет не входит еще то, чего требовали лично для себя различные военные начальники, а также истребленное неприятельскими бродягами: сожженные ими дома, мельницы, леса, потоптанные луга и пашни, наконец бесчисленное множество подвод, наряжаемых в рабочую пору и тем лишавших земледелие рук в самое нужное для сельского хозяйства время. За недостатком наличных денег, вносили контрибуцию серебром дельным, которое Французы и Пруссаки складывали в большие бочки, уколачивая в них толстыми ступами. Курляндцы платили, терпели разорение и молчали. В продолжение пятимесячного отчуждения своего от России, даже и тогда, когда видимый успех сопровождал орудие Наполеона, жители не обнаружили охлаждения к России. Оставленные нашими войсками, они ничем другим не могли доказать своих чувств к законному Монарху, кроме беспрекословного перенесения всех тягостей войны. Никто не присягнул неприятелю, не вступил в его армию; в церквах, во время богослужения, несмотря на угрозы Французов, поминали Государя и Императорскую Фамилию. Словом сказать, жители Курляндии не оказывали никакой приверженности к неприятелю, и вступавшие в отправление поручаемых от него должностей делали то поневоле, устрашенные угрозами и насилием[169].

Но когда в Курляндии тяжко и смиренно переносили иго неприятельское, в Литовских губерниях была нарушена верноподданническая присяга и господствовало совершенное безначалие. Один город за другим приступал к Варшавской конфедерации. Обряд сей обыкновенно совершался при колокольном звоне, пальбе из пушек и ружей, пиршествах, молебствиях за Наполеона. Для воспламенения общего мнения печатали в Вильне, под руководством Французского Министра Иностранных Дел, Маре, самые напыщенные известия об успехах неприятельских войск. «Динабургская крепость, – говорили витии, – пала перед победителями, как стены Иерихона. Двина, укрепленные берега коей казались неприступными, течет ныне посреди Французских орлов, как Вилия и Неман. В один месяц совершил Наполеон подвиги, на которые нашим Королям и Князьям нужны были многие столетия»[170]. В прозе и стихах, в одах, речах, драматических представлениях гремели против Русских. Но возгласы о мнимых победах Наполеона, предречения о падении России, иллюминации, празднества не могли загладить бедствий, тяготивших области, занятые неприятелем.