Преторианец - Томас Гиффорд

— Я собирался написать книгу о том, что со мной случилось.

— Небезопасно. Все эти тайны… А кстати, что с вами случилось? В слухах, которые до меня доходили, имеется сколько-нибудь правды?

— А что вы слышали?

— Роммель. Диверсионная операция. Неудачная.

— Вот вам и секретность!

— Неужто правда?

— Где вы все это слышали?

— Вы сейчас удивитесь!

— Мне это не повредит.

— Наш весельчак Джек Пристли.

— Ну… у него чертовски хорошие связи.

— Последний опрос показал, что после Черчилля он самая знаменитая в Англии личность.

— Хотел бы я знать, что у него за источники.

Гомер пренебрежительно передернул плечами.

— Хотите, чтобы я передал ваши предложения нанимателям?

Годвин кивнул.

— Тогда мне пора уходить. Я убедился, что вы вернулись, я видел вас во плоти. Отныне ваше возвращение на место — лишь вопрос времени. Поправляйтесь, друг мой. На меня, как всегда, можете положиться.

Годвин читал газеты так, словно открывал неизведанную страну. События 7 декабря 1941 года потрясли его жестокой иронией. Японцы — японцы! — втянули Америку в войну. Гитлеру два года удавалось удерживать ее на нейтральной полосе: он даже высказывал мнение, что у Америки и Германии со временем могут обнаружиться общие цели. И вот японцы враз переменили ситуацию. Годвин с угрюмым удовольствием размышлял, каково придется этой зимой герру Гитлеру между Россией, с одной стороны, и дремавшим за океаном гигантом, разбуженным его же японскими союзниками — с другой. У Годвина, набиравшегося сил в палате госпиталя в Солсбери, исход войны больше не вызывал сомнений. После вступления в войну Америки империя Восходящего солнца, а вместе с ней и чума нацизма безнадежно обречены. Вопрос был теперь только в том, сколько времени это займет, какая часть мира сгорит в пожаре и сколько людей погибнет.

Ирония заключалась в том, что ему вовсе не было нужды отправляться в Африку за головой Роммеля. Годвин должен был описать героическую миссию для американских радиослушателей, пропагандируя американцам борьбу с нацизмом. Только за этим он и был там нужен. Правда, репортаж получился бы великолепный. Может быть, Годвин в любом случае согласился бы участвовать. Но решили дело его патриотизм и страх, что Америка так и не расшевелится.

Операция провалилась, репортажа он не сделал, и тем не менее Америка вступила в войну. Человек никогда не знает, никогда не может сказать, как обернется дело.

Однако пока вести с Тихого океана звучали похоронным звоном: японцы атаковали, вторгались, оккупировали. Перечислялись названия: Тарава, Гуам, Уэйк Айленд, Лузон, Манила, Батаан. Японцы загнали Макартура в Коррехидор, в устье Манильской бухты. Японцы осадили Гонконг, и в канун Рождества британский гарнизон капитулировал. Японцы свирепствовали в Бирме, яростно атаковали Сингапур, наносили удары по Малайе и Борнео, потопили «Принца Уэльского» и «Рипалс», заняли Бангкок, а в Китае американский гарнизон в Пекине пал перед армией императора Хирохито.

Зато немецкой армии в России приходилось плохо. Немцы замерзали насмерть, ели мороженую конину и своих мертвых товарищей. Россия, дождавшись прибытия Генерала Зимы, контратаковала с кровавой яростью в глазах, и Черчилль заявил перед палатой общин: «Гитлер, начав кампанию в России, как стало очевидным уже шесть месяцев спустя, совершил одну из самых крупных в истории ошибок». Впрочем, весь февраль хорошие вести приходили только с русского фронта.

— Ох, милый, спектакль идет с таким успехом! Ты мной гордишься?

Они сидели в солярии замка-госпиталя, которому в эту зиму доставалось так мало солнца. Пара пациентов в купальных халатах и в инвалидных креслах подтянулись к камину, в котором дымили и тлели дрова. Какой гений додумался снабдить солярий камином!

Годвин был на ногах и одет в теплые серые брюки и темно-синий кашемировый свитер. В это утро он в обществе доктора Арбатнота совершил прогулку по парку. Ноги еще подгибались от долгого лежания в постели, поэтому он опирался на трость. Приехавшая только что Сцилла расцеловала его и сказала, что рада видеть его не таким бледным. Теперь они сидели у окна, глядя на пулеметное гнездо на газоне. Она держала его за руку, и глаза у нее сияли чудным светом.

— Ты мной гордишься?

— Очень даже горжусь! Видела бы ты меня, когда среди новостей с фронта я нашел отзыв на спектакль. Критик пишет, что ты была великолепна, и обольстительна, и прекрасна, и забавна. Я опьянел от гордости.

— Да, я думаю, это была вполне справедливая статья. И остальные вполне в том же духе.

— Пишут, что ты — как клей, на котором держится весь спектакль.

— Клей… Да уж, без этого комплимента я бы обошлась. — Она откинулась в глубоком кресле с ситцевой обивкой и вздохнула. — Этот спектакль долго не сойдет со сцены. Грир на вершине блаженства. Считает доходы.

Она рассказала о появлении в ее доме Дилис Элленби.

Годвин был поражен.

— Сцилла, это огромная ответственность.

— Ничего особенного для того, у кого уже есть одна Хлоя. Вторая дочка почти не добавляет хлопот. Ты помнишь малышку Дилис?

— Конечно помню. А еще лучше помню ее несчастную мать. Ну и ночь была! Малышка Дилис… помнится, она большей частью спала. В ту ночь ты непременно хотела сказать, что любишь меня. А несколько дней спустя я получил от ворот поворот по почте. Очаровательно, Сцилла.

— Давай не будем вспоминать лишнего. Все было слишком ужасно, и все прошло. Дилис теперь почти два года. Ее отец служил в Королевских ВВС. Пилот метеослужбы. Погиб во время Битвы за Британию. Бабушки с дедушками старые и не слишком здоровые люди. Та санитарка в ночь у «Догсбоди» запомнила, что я заботилась о Дилис, и когда узнала, что девочку собираются поместить в какой-то приют, она позвонила мне. Думала, что я могла бы помочь деньгами, чтобы устроить Дилис чуть лучше. Она замечательная женщина, та санитарка. Я сказала ей, что судьба свела нас с Дилис вместе — так что я помогу не только деньгами, я дам ей дом, все что нужно для жизни маленького существа, которое лишилось всего в том возрасте, когда человек даже не может постоять за себя.

Она стояла на коленях у кресла Годвина и смотрела в огонь. Другие пациенты разошлись. Она подняла на него взгляд, коснулась пальцами его руки.

— Они с Хлоей с первой минуты стали не разлей вода. Роджер, они теперь сестры для меня. И иначе быть не может.

— Так суждено, — пробормотал он.

— Вот именно, суждено, черт побери. Я так судила.

Потом, уже собираясь на поезд, чтобы успеть к своему первому выходу во «Вдовьей травке», она прижалась к нему так, что он ощутил на щеке теплое дыхание.

— Когда мы сможем остаться вдвоем? Я без тебя схожу с ума. Пока ты лежал в коме, было не так тяжело. Я думала только о том, чтобы ты просто остался в живых. Внушала себе, что я монахиня, и уходила в молитвы. Но теперь… — она глубоко вздохнула, — другое дело. С тобой все хорошо. Ты жив, а я горю. Пожалуйста, Роджер, дай мне немного надежды.

— Скоро. Ты смогла бы выбраться на ночь?

— Сюда? В госпиталь?

— Нет. «Красный лев», думается, будет уютнее.

— А они тебя выпустят?

— Я, знаешь ли, не заключенный.

— Я подумаю, когда можно будет выбраться. Приеду в день, когда нет спектаклей, и останусь на ночь. Я без тебя просто бешеная.

Она поцеловала его, скользнула языком по его губам.

— Я тебя люблю, — сказал он.

— Еще бы ты не любил, — шепнула она.

Он смотрел ей вслед, смотрел, как она машет ему за задним стеклом похожего на черного жучка такси, выезжающего на дорогу. Он помахал в ответ, гадая, что происходит у нее в мыслях — занятие, которому он предавался чуть не всю жизнь. Но сегодня было по-другому. Он воскрес из мертвых, а ее муж мертвым и останется, в этом он был уверен. Так что все изменилось. Впервые между ними не стояло преграды. Что они станут делать?

Вполне могло быть, что суждено уже и это.

Дж. Б. Пристли был очень занятой человек. В сущности, он считал себя самым занятым человеком в Англии. Кроме того, он был исключительно знаменит: беседы по радио, романы-бестселлеры, сборники очерков, лекции, противостояние с истеблишментом… Он по большому счету принадлежал обществу, подобно Британскому музею или памятнику Нельсону. По крайней мере, общество полагало, что он ему принадлежит.

Тем не менее Дж. Б. Пристли был не настолько занят, чтобы не прийти на помощь другу, а его друг Роджер Годвин, может быть, сам о том не зная, оказался в беде. И потому Пристли поздним вечером под сыплющим с неба мокрым снежком отправился в Солсбери. Годвин ждал его в баре гостиницы «Красный лев».

Пристли держался сердечно, но свел обмен любезностями к минимуму.