Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Казим снова кивнул. И нахмурился.

Еще бы им не бузить, местным. Камень, перед которым сидел Тарик, выломали из основания кафедры проповедника. В масджид. Не далее как вчера поутру – сразу по приезде в Таиф. Господин нерегиль распорядился вернуть в святилище богини малый жертвенник. Местные выли, как будто у них не булыжник из масджид забрали, а всех баб перетрахали. Бабы царапали щеки и взрывали руками пыль, голося и причитая. Мужчины смотрели волком и чесались под куфиями. Но к ножам и палкам не лезли. Даже самым благочестивым ашшаритам хотелось жить. Айяры Казима похаживали от дома к дому и зыркали по сторонам, готовые тут же прибить любого недовольного.

И вот теперь грубо обтесанный, покоцанный кирками камень лежал на своем прежнем месте. Перед подземным ходом, в котором впервые за много десятилетий зажгли факелы.

Тарик сидел перед булыжником вторую ночь. Все так же неподвижно. Положив раскрытые ладони на колени. И вперившись взглядом в какое-то иное место, скрытое за камнями и пляшущим факельным светом.

– Не за то бузят, – свистящим шепотом вдруг пояснил Ибрахим.

Ударил порыв ветра и растрепал волосы застывшего, как статуя, нерегиля.

Айяр сжался под буркой. И пробормотал:

– О… опять?..

Голос разом осип от страха.

Из ночной пустыни вдруг послышался вой. Заливистый. Перекрывающий порывы ветра. Словно со всех сторон завывали, собираясь стаей в кольцо, обжимая дрожащих людишек…

– Как волки в горах… – пробормотал Казим, борясь с ознобом.

– Шакалы? – слегка приподнялся Ибрахим.

– Не знаю! Так что в городе? – Айяр почему-то надеялся, что ошибся, и ему расскажут совсем о другом.

Не об этом…

– Ты сам сказал. Опять, – мрачно припечатал товарищ.

У Казима стукнули зубы. Но он сдержался и спокойно спросил:

– Опять следы?

– Нет, – веско отрезал Ибрахим. – Смеялась.

– Чего?

– Я сам слышал.

– Ты что, баба, что сплетням веришь?

– Я слышал, брат. Сам слышал, клянусь священным огнем.

– Что?!

– По айвану шлепала, босиком. И смеялась. И монистами брякала.

– Да…

– И следочки потом на досках – пыльные. А тени на ставнях нет. Только следы на полу.

– Ты – сам слышал?

– Я на часах был, брат. В передней сидел, вместе с Алханом.

– И где Алхан?

– Нету Алхана.

– Чего?!

– Он пошел на айван посмотреть, кто там ходит, и пропал, как сдуло его. Говорю чистую правду, брат, клянусь огнем.

– Что?!

– А местные собрались у масджид и болтают, что еще двое сегодня пропали. Один – утром, прям с крыши, где финики сушил, а другой вечером – вышел на двор до отхожего места и в дом не вернулся.

Оба ушрусанца резко обернулись к ночному Таифу, тянувшемуся от подножия холма в ветреную темень. Где-то вдалеке, у базарной площали перед масджид, оранжево мигало пламя и мелькали тени. Хлопающий порыв ветра донес разноголосый шум, словно много людей вопило, в сотни глоток вымещая ночи свой страх и растерянность.

– Ауауууууууу!..

Пронзительная рулада накрыла, как волна горной реки – ледяным, цепенящим ужасом.

Выли совсем близко, от каменного взлобья в начале тропы.

– Эт-то не шакалы… – запинаясь, пробормотал Ибрахим.

– Ты волк или баба? – прошипел Казим, поднимаясь на ноги и берясь за рукоять кинжала.

Ауауауууууууу!..

– Это собаки, – тихо сказал айяр. – Собаки.

– П-псы б-богини… – пробормотал Ибрахим – даже в скудном свете факелов было видно, как на глазах белеет лицо. – Гончие. Он-н их п-позвал…

Тоскливый, горестный вой переливался в темноте ночи.

Ушрусанцы быстро повернулись к Тарику. Тот сидел, не шевелясь, только волосы подбрасывал и отдувал ветер.

Словно кто попросил, в прореху туч глянула желтая, круглая, ноздреватая, как сыр, луна. Громадная, как голова ребенка-урода. И, выкатившись, залила все белесым, неверным светом.

Вой стих. В камнях тоненько свистело.

А снизу, с тропы, нырявшей под откос в каменном коридоре, донесся новый звук. Что-то позвякивало, мерно, негромко – словно поднималась вверх женщина, в ожерельях, звеня ножными браслетами.

– Б-брат… – хрипло выдавил за спиной Ибрахим.

Айяр стиснул рукоять, не решаясь вынуть оружие, – а ну как послышалось, потом засмеют ведь: Казим обосрался, как баба в ночном поле, и с саблей наголо полез ветер гонять…

Ушрусанцы сидели у самого края тропы. Мелкая пыль выстилала ее, как ковер. Пуховой слой испещрили вереницы следов жуков и тушканчиков.

Звяканье приблизилось. Между залитыми лунным светом неровными камнями никто не показался.

Айяры сидели, стиснув зубы и выкатив глаза. Звяканье близилось. Только звяканье. Вот оно – словно подвески встряхиваются, вот оно, в трех шагах.

Еще шаг, еще шаг – но кто же звенит?..

Казим раскрыл рот и не смог выдавить ни звука – теперь он их увидел.

Следы.

Отпечатки узких женских ступней, в мягкой пыли – вот. Звяк. След. Звяк. След.

Зазвенело перед носом. В белесую пыль легла удлиненная ямка – пальчики сомкнуты, пяточка вдавлена.

Звяк.

У айяра зашевелились волосы под папахой.

Звон прекратился. Последние следы легли рядышком, ножка к ножке. Прямо перед ними.

Она засмеялась – тихим, нерадостным колокольчиком.

И в уши, негромко, со вздохом, вошло:

Ну где же он, мой муж?.. Ты не видел моего мужа, Казим?..

И тут же, со всех сторон, оглушающее:

Ауауаууууууу!..

Псы Манат завыли во всю глотку, разом, невыносимо пронзительно и злобно.

Истошно заорав, айяры подскочили и с воплями, путаясь в шароварах и полах бурок, припустили вниз по тропе.

Аааааа! Прочь, прочь из проклятого места!

Вслед им послышалось тихое, укоризненное:

Где же мой муж?.. Джундуба, я знаю, ты придешь за мной…

Айяры, вопя на пределе легких, неслись вниз по склону.

С грохотом протопав по деревянному настилу над водостоком, задыхаясь, побежали мимо глухих заборов.

Уже не орали во всю глотку, только в груди надсадно свистело. А может, ветер зудел.

Влетев на – слава предвечному огню! – ярко освещенную базарную площадь, ушрусанцы врезались в толпу и только тогда перевели дух.

На них оборачивались. И поджимались, уступая дорогу, – хотя куда бежать теперь, Казим с Ибрахимом и сами сказать не могли. Главное, огни кругом! Люди! Дышат, ходят, видно их! Факелы трещат, овцы блеют! Хорошо! Жизнь!..

– Эй, брат! Казим, брат! Ибрахим, брат! Эй!

Совсем хорошо! От навеса чайханы к ним спешили товарищи!

Казим едва не упал в объятия Ваки:

– Ф-фух, огнем клянусь, я такого еще не видел, пусть задерет меня волк в ущелье, в бога же ж в душу, клянусь пометом Варагн и тысячи дивов!..

– Эй, как кричишь! – фыркнул Ваки и крепко хлопнул товарища по бурке, подняв облачко пыли.

Повылезавшие из чайханы заржали – во завернул! Побалтывая стаканчиками с чаем – ведь как были сюда побежали, с чем в руках сидели, так с ковриков и вскочили, – все пошли обратно под навес.

– Подожди, не хочу чаю! Ничего не хочу! – отбивался Ибрахим. – Где Алхан? Побратим мой где?

Обтянутая дорогим сукном спина Ваки напряглась и закостенела.

А когда Ваки обернулся, стало видно, что и лицо у него такое же – твердое, как из камня. И глаза – холодные. Ваки тихо сказал:

– Помолчи, брат. Не надо трепать языком на площади.

Ибрахим открыл и закрыл рот, а у Казима сердце камнем ухнуло в желудок и принялось бурно толкаться с кишками.

Все вернулись в чайхану. Последние посетители успели разойтись, хмуро косясь на широко, вразвалку ступающих айяров. Ушрусанцы сели тесным кружком, сдвинув головы.

– Мы нашли его мертвым в углу двора. Под дровами, – тихо сказал Ваки.

– К-как?..

– Лисица учуяла – залезла во двор и тявкать начала, подкапываться… помоечная тварь, думали, за отбросами копает, а она повизгивает, аж заходится…

– Это что же, кто-то разобрал поленницу, положил Алхана в углу, а потом накидал сверху дров?!..

– То-то и оно, – сжал челюсти Ваки. – Что во дворе полно народу было…

– А остальные? – быстро спросил Ибрахим. – Местные? Продавец фиников и…

– Нашли под крыльцом собственного дома. Запах пошел. Сняли половицы и…

– А… тот, другой?

– Куда пошел, там и отыскали. Куфия поверх всего в отхожем месте плавала…

Все сглотнули и запереглядывались.

– Это что ж, выходит, их за то, что они финики и девок нам продавали?

– Нет, – вдруг хрипло выдавил Казим. – Это не местные.

– А кто? – жестко спросил Ваки. – Мы тут с братьями подумали: надо брать по десять человек и распинать на столбах – пока не сознаются, кто…

– Это не местные, – четко повторил айяр. – И вообще не… человек.

– Чего?

– Это мертвая баба, про которую по приезде рассказывали.

– Чего?

– Которая по айванам шлепает и монистом звенит.

– Чего-ооо?.. Баба мертвая? Из ихних страшилок?! – рявкнул Ваки.

Казим рыкнул и ахнул, все вздрогнули, подняли головы – и увидели, что Ваки крикнул слишком громко. Слонявшиеся вдоль навеса местные, как один, развернули головы и уставились на айяров с перекошенными от ужаса лицами.