За Москвою-рекой. Книга 1 - Варткес Тевекелян

Позже, спускаясь к заместителю министра, Толстяков волновался. Хотя он и был уверен, что Вениамин Александрович особенно упираться не будет, но все же беспокойство не покидало его. Мало ли что может случиться и что предпримет этот несносный Власов! У него для самозащиты более чем достаточно всяких доводов…

Вениамин Александрович встретил Толстякова с напускной серьезностью.

— Ну, что будем делать с вашим Власовым? — спросил он, доставая из папки письмо Министерства Госконтроля.

Василий Петрович развел руками.

— Вам виднее. Решайте сами!

— Да поймите же вы наконец, что дело не во Власове! Неудобно перед первым замом… Уезжая в отпуск, он просил меня помочь комбинату, а в памятной записке наряду с другими вопросами написан специальный пункт. Вот послушайте. — Заместитель министра достал из ящика письменного стола бумажку — «Прошу изыскать тысяч пятьсот — шестьсот на капстроительство для Московского комбината и дать коллективу возможность завершить начатое, очень нужное дело по перестройке технологии в крашении. Не разрешайте начальнику главка прижать Власова, он весьма инициативный и толковый директор, с перспективой». Не могу же я после этого нарушить субординацию!

В душе Василия Петровича бушевала буря. «Не разрешайте Толстякову прижать Власова…» Слова-то какие!.. Акулов даже перед отъездом не поленился навести на него тень, как будто у начальника главка нет других забот, кроме как прижимать Власова. А намек на перспективы Власова? «Уж не собирается ли уважаемый товарищ Акулов посадить его на мое место?»

— Не по своей же инициативе вы освобождаете его. Николаю Ильичу можно объяснить, как сложилась ситуация, — выдавил из себя Василий Петрович.

— Нужно посоветоваться с министром, — решил Вениамин Александрович.

Этого-то больше всего и боялся Василий Петрович. Опять затяжка, а может быть, даже провал. Министр доверяет Акулову и считается с его мнением. Узнав о том, как Акулов отзывается о Власове, он может взять его под защиту, а тогда — конец!..

— Вениамин Александрович, советовать вам я не берусь, но твердо убежден, что если мы спустим Власову его художества, то расшатаем всю дисциплину, а она у нас и так не на должной высоте. После такого отступления никто не будет считаться ни с главком, ни с министерством. Не беспокойтесь, перестройку, о которой упоминает Николай Ильич, мы проведем и без Власова. При этом шума и треска будет меньше… Прошу вас, войдите и в мое положение: разве я смогу руководить главком, если Власов останется? Человек обнаглеет окончательно и никому житья не даст! Вспомните, как он разговаривал даже с вами…

— Власов — зазнавшийся субъект, это правда. — Вениамин Александрович задумался, недовольно пожевал губами. — Ладно, так и быть, освободим вашего Власова. Представьте другую кандидатуру…

— Он такой же мой, как и ваш! — Василий Петрович вздохнул наконец свободно. — Я думаю, вы ничего не будете иметь против, если временно обязанности директора мы возложим на главного инженера Баранова, а затем подберем подходящего работника?

— Думаю, что можно. Освобождать так освобождать, тянуть не имеет смысла, — согласился заместитель министра.

Выйдя из кабинета, Василий Петрович почувствовал необыкновенное облегчение, словно сбросил с плеч огромную тяжесть. Кто может утверждать, что он простофиля и ничего не понимает в намерениях начальства? «Директор с перспективой!» Как же, он еще при назначении Власова почуял грозящую опасность. Несомненно, кто-то исподтишка готовил спесивого инженера на его, Толстякова, место. Не вышло, теперь Власов не скоро поднимет голову!..

На комбинат пришел курьер из министерства и вручил пакет под расписку — «лично директору».

Власов расписался в тетради, отпустил курьера и вскрыл пакет. Там оказался приказ по министерству следующего содержания:

«Согласно решению Министерства Госконтроля за грубое нарушение финансовой дисциплины, выражающееся в самовольном расходовании свыше пятисот тысяч рублей из оборотных средств на капитальное строительство, директора Московского комбината Власова А. Ф. освободить от работы.

Министерство текстильной промышленности предупреждает всех директоров фабрик и других должностных лиц, что за подобные нарушения, чем бы они ни мотивировались, виновные будут привлекаться к суровой ответственности, вплоть до снятия с работы…»

Некоторое время Власов сидел неподвижно, уставившись на клочок бумаги, лежащий перед ним. Он вдруг почувствовал сильную усталость. Стучало в висках. «Обвели меня вокруг пальца, как мальчишку…» Ему было стыдно перед самим собой. Стыдно перед людьми, перед всем коллективом. Как он посмотрит им в глаза, чем объяснит свое поражение? А ведь на него так надеялись!

Невыносимо было дольше оставаться здесь, в этом не принадлежавшем ему с этой минуты кабинете. Власов выпрямился, тряхнул головой, как бы отгоняя горестные думы, и попросил секретаршу вызвать начальника планово-производственного отдела Шустрицкого.

— Наум Львович, прошу вас совместно с главным бухгалтером подготовить акт о сдаче комбината Баранову, — сказал он, не глядя в лицо плановику.

— Что? Что вы сказали?

— То, что слышали. — Власов протянул ему приказ.

— Ну, знаете…

— Уважаемый Наум Львович, приказ есть приказ! Пожалуйста, подготовьте акт как можно скорее. Надеюсь, вы понимаете, что после случившегося мне не очень приятно появляться здесь?

— Что акт! Это пустяки, составим! Показатели у нас теперь такие, что вам не стыдно будет его подписывать! — Шустрицкий замялся. — Алексей Федорович, заискивать мне перед вами ни к чему, но, знаете, такого директора, как вы, у нас еще не было и вряд ли скоро будет! Это знают все…

— Не будем говорить об этом! — Власов крепко пожал плановику руку, оделся и пошел домой…

— Ну вот, меня сняли! — сказал он матери, войдя в столовую и стараясь улыбаться как можно естественнее.

Матрена Дементьевна, занятая уборкой, в фартуке и с половой щеткой в руке, опустилась на стул. Некоторое время она молчала, вглядываясь в спокойное лицо сына.

— Добились, значит, своего…

— Разыграли по всем правилам!

— Тебя предупреждали, что за человек Толстяков. Ладно уж, Леша, чего там, дело сделано, не горюй. В жизни всякое бывает. Ты у меня ко всякой работе привычный. Голову твою никто не отнимет, в другом месте себя покажешь!

— Кажется, я больше нигде себя не покажу. Кто мне теперь доверять будет?

— Не говори глупостей и руки не опускай! Ты не неженка, не барчук.

— Эх, мама, если бы ты знала, как мне обидно! — Власов сжал кулаки, спокойствие изменило ему.

— Еще бы не знать! Битому всегда бывает обидно, а несправедливо битому — вдвойне. Ты лучше поешь да поспи немного. Сон — лучшее лекарство, когда на душе муторно…

Матрена Дементьевна накрыла стол, принесла из кухни дымящуюся кастрюлю с борщом.

— Рюмочку выпьешь? — спросила она, доставая из буфета графин с водкой.

— Думаешь, поможет?

— Кто его знает… Говорят, помогает… Сама не пробовала.

— Ну и я не стану, а то ты на самом деле подумаешь, что я слабенький!..

После обеда он разделся, лег в постель, но заснуть ему не удалось. Невольно он опять и опять вспоминал о приказе. То он мысленно разговаривал с Толстяковым, бросал ему в лицо резкие слова, то анализировал свои ошибки. Да, он оказался чересчур самонадеянным и переоценил свои силы. Нужно было действовать иначе, осмотрительнее. Нужно было доказать необходимость перестройки отделочной фабрики и добиваться денег. А он сам, по своему легкомыслию, вложил в руки Толстякова оружие против себя. Ну, ничего, наука даром не дается, в другой раз он не наделает таких глупостей. «В другой раз…» Хорошо жить надеждой на будущее, однако еще вопрос: придется ли ему пользоваться этой наукой в другой раз?

Власов вспомнил своих друзей, соратников по работе: Никитина, Сергея Полетова, мастера Степанова, Ненашева, Антохина, Варочку… Жаль, что подвел таких чудесных людей! Интересно, что они теперь думают о нем? Мать тоже жалко: старуха крепится, виду не показывает, что волнуется за него, а у самой, верно, кошки скребут на сердце. Не иначе как в эту самую минуту она сидит у себя в комнате, тихонько вытирает слезы и думает: «Эх, Леша, Леша! Не окреп ты еще у меня, ума не набрался…» В последние дни мать заметно сдала, на нее сильно повлияла смерть Аграфены Ивановны, а тут навалились. Новые беды…

Вдруг он вспомнил Анну Дмитриевну. Он ясно видел ее лицо перед собой, ему казалось, что в ее глазах он угадывает невысказанный вопрос: «Разве я себе таким представляла вас?..» У Власова защемило сердце, он отвернулся к стене, закрыл глаза…

Глава двадцать четвертая

Следующий день тянулся необыкновенно долго. Никто, казалось, не вспоминал о существовании Алексея Власова, будто его и вовсе не было. Весь день он не выходил из дому, избегая встреч с людьми, неприятных расспросов.