Андрей Ярославич - Ирина Горская

— И более он не отказывался служить князю? — спросил Андрей.

— Как видишь! — коротко отвечал дворский.

— Но вовсе не видно в нем смирения, покорности не видно, — сказал Андрей задумчиво.

— Певца не поймешь, — подал голос Даниил. И это был голос мудрого человека, понимающего, что многое понять нельзя.

Князь положил руку на плечо дворскому.

— Будь нашим кравчим и виночерпием, сделай милость! — задушевно произнес.

Дворский, ушедший было в свои мысли, поднялся с улыбкой и наполнил кубки. На серебряные тарели положил холодных жареных куропаток, нашпигованных кабаньим салом и травами душистыми… И съевши птиц, лакомо приготовленных, снова пили вино и заедали сладкими большими яблоками светлыми, зелено-желтыми.

Затем князь встал со своего места. Андрей и дворский поняли и тоже поднялись.

— Время!.. — сказал Даниил. И будто еще слова хотел сказать, но горло сдавило, и голос прозвучал тише обычного.

Андрей видел волнение внезапное Даниила, но не мог угадать, что будет далее, что станется… Поглядел на дворского и понял, что ближний, верный княжой человек знает, чему время, куда поведет князь Андрея. Андрей тоже взволновался, но волнение его не было тоскливым, не переходило в грустную тревогу, — приятным было, даже странно для него самого веселым…

Они шли просторными сенями и галереями, подымались и спускались по лестницам. Слуги растворяли двери перед ними. Отошедшие узорчатые створки открывали новый гладкий путь вдоль стен, расписанных яркими красками или завешанных коврами…

Наконец за растворенною дверью просторный покой нарядный явился. В кресле деревянном, окруженная прислужницами, сидела, вся разубранная шелками и драгоценностями, девушка, показавшаяся Андрею рослой и какою-то чуждой… Неужели она?.. И не тринадцать лет ей — куда! Старше она… И разочарование нахлынуло в душу, отчаянное — затопило… Конечно, Андрей понимал хорошо, что этот брак нужен ему для его замыслов. Он так боялся, что Даниил не даст согласия!.. Но… Андрей все-таки не думал, не полагал ее такою… Вот-вот слезы обиды, крайнего разочарования, досады навернутся на глаза… Едва сдерживался…

Девушка с важностью сошла с кресла, низко поклонилась вошедшим и вдруг поворотилась задом, вошла к двери за креслом и сама эту дверь отворила. Отступила и вновь склонилась в поклоне. Андрей уже понял — не она! От сердца отлегло. Интересно, занятно сделалось. Что-то особенное показывают ему…

Второй покой убран был роскошнее первого. И здесь в кресле сидела девушка, наряженная пышнее первой, моложе и красивее. И тоже, сойдя с кресла, безмолвно приветствовала гостей поклоном и с поклоном же отворила следующую дверь.

А третья девушка показалась Андрею просто красивой, очень красивой, хотя и ей не могло быть тринадцати лет, постарше и она была…

Когда вступили в четвертый покой, подумалось Андрею, что если бы ему предложили в жены эту красавицу, он бы не ответил отказом. Но и это не была дочь Даниила, а всего лишь одна из ближниц прислужниц…

Пятый покой ошеломил Андрея роскошью убранства и девичьей красотой. Эта девушка была даже слишком хороша; еще помыслишь, как-то будешь глядеться рядом с такою супругою венчанной… Но и это оказалась не она, и Андрей был даже и рад…

Однако в покое шестом ощутил некое уныние и страх… Он уже понимал, что и это — не она… А тогда какова же она, если этот блеск, эта невиданная красота — все еще не она…

Наконец растворились двери седьмые.

И это уже и не был холодный блеск драгоценностей, выставленных напоказ, это было сияние безмерное, нежное и теплое, когда парча и шелка, самоцветные каменья, золото и серебро словно бы открывают глубинную, истинную свою ценность, и ценность эта — в самой великой радости глубокой, какую получает душа человеческая от истинного обладания красотою, природно и руками человеческими сотворенною…

И живым прелестным сердечком всего этого сияния была девочка в заморских шелках самых нежных, в самых дорогих мехах зимних лесов Руси. Прислужницы, тонко звеня гривнами золотыми, жемчугами крупными серег и подвесок, блестя нарядом своим, окружали ее, держали пышные вошвы рукавов и пышно волнившиеся полы верхнего платья. Все они были молодые и красивые, но все были — не она!..

Она была королевна славянская песенная и маленькая девочка. Быть может, ей и не минуло еще тринадцати лет…

Она была — маленькая нежная птичка, цветок и мотылек на цветке; украса изящная самая, из переплетения изящного тончайших серебряных нитей с вкрапленными живыми сияющими самоцветными камешками. Такая драгоценность была она… И ноготки ее нежных, нежнейших розовых цветочных лепестковых пальчиков заостренные была и длинные и окрашены розовой нежной яркой краской, осыпанной тончайшей золотой пыльцой…

И на головке чуть покачивалась чудновато заостренная шапка-корона. Волосы были убраны под шапку, маленькие ушки-лепестки были видны и были непроколотые. А на висках чуть-чуть видны были волосы, такие золотистые и будто с искоркой… Матерью Анны, венчанной жены Даниила, дочь половецкого хана Котяна была. От нее и унаследовала внучка эту искорку озорного огня в золотистых славянских косах. Половцы известны были своими сильными чермными волосами— красными, как огонь…

Лицо ее не было набелено и нарумянено, как лица наложниц и жен Александра, как лицо жены Танаса… У этой благоуханной девочки лицо было нежное-нежное розовое, и губки нежные, нежной алостью милые, казалось, готовы были приоткрыться. И только веки были изукрашены — все тою же золотистою тончайшей пыльцой…

Она смотрела на него серьезно и непонятно и будто выжидательно. И теперь и он не мог оторвать взгляд от ее нежного лица с этими чуть скошенными темными бровками и темными глазами — они были карие — и мягко скругленными скулами…

И наконец-то она раскрыла губки и улыбнулась. Жемчужной чистотой зубки приоткрылись. Она улыбалась, как ребенок серьезный и разумный, внезапно увидевший занятное что-то, но еще не получивший от старших дозволения прикоснуться к этому занятному и даже не знающий — зачем оно…

О Мелисанде Триполитанской, далекой, из детства, о Ефросинии, милой своей наставнице, он уже и не мог вспомнить. Их будто и не бывало — она!.. Она одна… Золотистая девушка — его…

Ах, если бы ему сейчас грозило унижение, оскорбление, как тогда, уже давно, у фонтана серебряного, он бы нашелся, как там; он сказал бы что-нибудь замечательное… Но здесь не было никакой угрозы, а он молчал трепетно, и даже не мог улыбнуться… И это зрелище юноши и девушки, принца и принцессы, замерших друг против друга, это зрелище юноши и девочки было прелестным и трогательным…

— Вот моя Марыня… — произнес Даниил густо-певуче…

Так он звал свою дочь единственную, Марию, мягко, на южнорусский, южнославянский лад…

И Андрей невольно, из одной потребности внезапной хоть что-то сказать, повторил это имя, произнесенное Даниилом. Но для Андрея, познавшего книжную премудрость, это имя было — слово, латинское слово — «морская». И выговаривал он не так, как Даниил…

— Марина…

И после, уже много лет спустя, когда отец или братья обращались к ней, звонкий юношеский голос повторял в ее памяти, в ее сознании, будто поправляя их выговор:

— Марина… Марина… Марина…

И под сводами кельи в Угровской обители все звучал для нее этот голос. И призывал ее на смертном ее одре, когда уста эти милые, въяве призывавшие ее, давно уже сомкнула безвременная смерть…

— Марина… Марина… Марина…

Даниил устроил в его честь эти особенные рыцарские игры. Трубы звенели и гремели призывно. Оруженосцы шли торжественно, с длинными копьями на плечах. Кони, словно бы одетые в алые плащи, затканные золотыми и серебряными цветами, выступали горделиво, несли на себе всадников, скрывших свои лица и тела в блестящих доспехах, и пышные перья павлиньи колыхались на шлемах. И после наносили друг другу удары мечами и копьями, следуя правилам особым, знатные воины, закованные в сверкающий металл…

Юные женщины и девицы сидели на особых лавках на возвышенном помосте, убранном коврами и цветами. Такие игры — турниры — князь Галичины и Волыни видывал в немецких землях. Андрей же никогда не видел. Но всадников железных помнил по той озерной ледяной битве. Но те рыцари вовсе не были праздничными и яркими…

На другой помосте, возвышенном и тоже богато украшенном, поместился сам Даниил, окруженный ближними, людьми. Из них ближе всех к нему сидел дворский Андрей, по левую, сердечную руку. А по правую — сидел будущий зять Даниила, Андрей Ярославич, великий князь Владимирский… Теперь Андрей со своим будущим тестем совсем свыкся. И потому, едва узнал о рыцарских играх-турнирах, принялся пылко умолять Даниила позволить и ему, Андрею, биться… Долго объяснял Даниил Романович, что у таких битвенных игрищ свои правила сложные. И не так-то легко этим правилам выучиться, а ведь Андрей и доспехи такие закрытые никогда не надевал… Уговорились на том, что Андрей в оставшееся до его отъезда время будет учиться рыцарским правилам. А доспехи закрытые, красивые, золотом насеченные, были одним из княжих подарков Андрею.