Сперанский - Владимир Томсинов

При начале войны с Наполеоном роль Сперанского в управлении Российской империей неизбежно возросла бы до огромной степени. Сам Михайло Михайлович, во всяком случае, к этой своей высокой роли сознательно готовился. Быть главным организатором победы над врагом, стремившимся покорить его Отечество, да еще над каким! Быть, таким образом, спасителем Отечества — что для него могло быть славнее этой роли! А у кого слава, у того и влияние. Но все это понимал и Александр I. Высказанное Сперанским его величеству в начале 1812 года предложение собрать Государственную думу и поручить вести войну ей прежде всего, конечно, ущемляло личное самолюбие российского императора. Но вместе с тем реакция Александра на данное предложение, зафиксированная в воспоминаниях де Санглена, показывает, что в нем появилось явное опасение того, как бы его царственную персону совсем не отстранили в ходе войны от власти. Вероятность такого поворота событий особенно усиливало то глубокое недовольство, которое Александр вызывал в русском обществе, так и не простившем ему за прошедшие четыре года мира, заключенного с Наполеоном.

В августе 1811 года император Александр, не на шутку встревоженный сведениями, поступившими к нему от интриганов, принял решение установить за Сперанским специальное наблюдение. Он поручил сделать это министру полиции Балашову. Спустя четыре месяца государь пришел к выводу о необходимости иметь собственный надзор за поведением и разговорами Сперанского. На роль своего агента по слежке он выбрал, по подсказке Армфельдта, чиновника Министерства полиции Якова де Санглена, человека неглупого и к тому же хорошо образованного.

Громадная по своему размаху сеть интриги против Сперанского захватила императора Александра, потащила его к не им намеченной развязке. И он, вместо того чтобы сопротивляться, вдруг безропотно потащился, сначала пассивно, волочась за другими, но постепенно стал на ноги, пошел сам, обогнал тащивших его и сам потянул их за собою туда, куда лишь недавно тащили его они. С начала 1812 года уже не Армфельд с Балашовым, а сам российский император вел интригу против Сперанского. Он, давно уже тяготившийся чересчур умным и слишком информированным, по его мнению, госсекретарем, сделался главным интриганом. Личному своему агенту Якову де Санглену Александр дал в январе 1812 года задание присматривать не только за Сперанским, но и за Армфельдом с Балашовым. Интрига, а вернее будет сказать, заговор против «главного секретаря империи» вступила в свою последнюю стадию.

Вместе с российским императором в этот заговор активно включились его сановники, причем даже те из них, которые сами не испытывали к Сперанскому прочной враждебности. Одним из таких сановников был министр финансов Д. А. Гурьев. Во время одного из заседаний Государственного совета он обвинил Сперанского во взяточничестве. Будь на месте Михаилы Михайловича какой-либо другой чиновник, такое обвинение вряд ли было воспринято всерьез. Взяточничество было настолько распространенным явлением среди русских сановников-чиновников, что на практике часто и не считалось большим преступлением. С ним вполне мирились, оно являлось скорее даже обычаем. Во всяком случае, удивлялись в России не тому, что какой-либо сановник берет взятки, — удивление вызывало, напротив, то, что кто-то, имея высокую должность и возможность брать взятки, не брал их.

«Зачем вы брали подарки?» — спросил однажды своего отца Э. Н. Стогов — чиновник, служивший под началом Сперанского. «Чтобы не оскорбить просителя», — мгновенно ответил отец. Факт широкого распространения взяточничества в системе управления империей служил хорошим оправданием чиновнику, погрязшему в поборах. Таково свойство любого греха: чем более распространяется он среди людей, тем менее греховным становится каждый отдельный человек, ему предающийся. Не так было в случае со Сперанским. Он был не простым чиновником, а реформатором. Он посягнул на существовавшую в России систему государственного управления — на то, что составляло самую глубокую основу взяточничества. И вдруг борец со взятками сам оказался не кем иным, как взяточником! Можно вообразить себе, какое счастье испытывали сановники, слушая обвинение Сперанского во взяточничестве.

Слух этот быстро расширился, оброс многими пикантными подробностями. Сперанского стали называть «известным взяточником». Секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны Н.М.Логинов писал о нем 13 сентября 1812 года С. Р. Воронцову: «Полагают, что имение его неисчестно, и кроме деревень, он имеет 11 каменных домов здесь (в Петербурге. — В. Т.) и множество капиталов; но, наверно, никто того не знает, и большая часть домов, говорят, куплена на имя Злобина, купца, коего сын ему свояк и им в службе получил чины, места и жалованье, кроме того, что отец по торговле и процессам своим имел в Сперанском подпору и защиту, а в спекуляциях — товарища».

Сын купца Злобина Константин действительно являлся свояком Сперанского: он был женат на сестре жены Михаилы Михайловича — Марианне. Но связь этих двух людей не сводилась к родственным отношениям. Константин был добрым другом Михаиле и был им до того, как стал свояком. Судьба назначила ему короткую жизнь. Вскоре после описываемых событий он умрет. Отец его, богатый купец, останется еще пожить на этом свете, но только для того, чтобы разориться вконец и умереть на соломе, то есть в совершенной бедности. Факт наличия в собственности у Сперанского одиннадцати каменных домов, записанных якобы на имя Злобина, никогда не подтвердится, что, в общем-то, и не удивительно. Взяточничество и нажива были чужды натуре Сперанского, искавшего в должностях более возможности влиять своей личностью на ход общественйых дел, нежели средства для собственного обогащения. Это хорошо знали многие близко соприкасавшиеся с ним чиновники. Тайный советник Д. П. Поздняк был секретарем Сената и по роду своих занятий имел со Сперанским на протяжении ряда лет тесные служебные сношения. Когда однажды в его присутствии высказано было предположение о том, что Сперанский имел склонность ко взяткам, он пришел в состояние крайнего волнения от возмущения: «Это была бы горькая неправда, и никто сего сказать не посмеет. Я сам видел на опыте, как Михайло Михайлович отвергал самые невинные предложения. Правда, он был нерасточителен, бережлив и во всем соблюдал умеренность, но если, по сим качествам, он менее нуждался, нежели товарищи, то можно ли достоинство ставить в предосуждение».

Сперанский жил как на сцене. Каждое его действие, каждое оброненное им на людях слово мгновенно замечалось и подхватывалось. Но так же, как и собственные его деяния, не оставались незамеченными и деяния его врагов. Интрига против русского реформатора быстро перестала быть тайной интриганов. Едва начавшись, она стала известна обществу во многих своих подробностях. Знали в обществе и прямо называли имена шведа Армфельда и министра полиции Балашова в качестве главных деятелей интриги против Сперанского. Эта известность им нисколько, однако, не мешала, напротив — они имели от нее даже некоторую выгоду. Всякий, кто был недоволен Сперанским, любой тот, кого он каким-либо образом ущемил, знал теперь, что ему делать и к кому обращаться, дабы осуществить свою месть. К Армфельду и Балашову пошли доносчики и доносы на Сперанского, которые дали им возможность представить свою интригу против реформатора не иначе как общественным движением.