Врачу, исцелись сам! - Владимир Митрофанов

Просто у обычного человека ничего такого раньше и не было, что стоило бы завещать – все общее. Теперь у некоторых есть, но только не у Борискова. Чего завещать, когда нечего? Машину? Она, считай, ничего не стоит. Счет в банке, куда иногда перечисляли деньги за дополнительную работу? Там, по сути, тоже были копейки. Квартира была полностью Виктошина частная собственность. Написать "похороните меня на родине без оркестров"? – да и так похоронят без оркестров.

Пожалуй, никто и не заметит, что Борисков помер. Сними мир фотоаппаратом до и после Борискова и попробуй найти различия. Ведь не найдешь. Борисков подумал об этом, и снова чуть слеза не пробила.

Вон, Андрюша Салтыков, одногруппник, в возрасте двадцати пяти лет помер от рака семенного канатика. Сгорел мгновенно. Получалось, уже очень давно. Наверняка растворился в земле. Черви съели. Хорошо, что еще успел в институте жениться и родить ребенка. Хоть что-то осталось. Как-то еще на первом курсе ходили с ним вместе в

"Юбилейный" на рок-концерт какой-то затрапезной польской группы

(других тогда еще не приглашали), перепили в туалете портвейна, кричали и свистели в зале, их забрала милиция. Борисков вспомнил это и другие их совместные приключения, усмехнулся, подумал о себе:

"Увидишь ли и ты, Сережа, завтрашнее утро? Вовсе не факт".

Интересно, кто придет, если что случится, на поминки? Давид наверняка припрется, если узнает, нажрется и еще будет приставать к

Виктоше, потащит ее в спальню утешать. Схожий эпизод Борисков однажды на чьих-то поминках уже как-то раз наблюдал. На всех поминках, на которых он был, всегда что-то случалось, причем совершенно неожиданное. Однажды, уже лет пять назад, ходил на поминки бывшей заведующей из своего отделения, которая работала в больнице много лет и буквально за полгода сгорела от рака. Она, очень властная женщина, контролировала и поддерживала мир во всей семье. Самое поразительное, что она с самого начала недомогания постоянно обследовалась у разных специалистов, будто чувствовала, но все равно сделать ничего не смогли. Тучи начались собираться еще в самом начале поминок. На столе появилась в большом количестве водка в бутылках зеленого стекла, которую в обычной обстановке Борисков никогда пить бы и не стал – просто испугался бы отравиться. От одного вида такой бутылки у него сжался желудок. Посидели, выпили, а потом понеслось. Под конец оба зятя сцепились в кровь, сломали несколько стульев, выбили дверь в комнату. Кстати, хотели и

Борискова заодно отлупить.

С такими мрачными мыслями о своих собственных поминках Борисков, наконец, задремал.

Глава 5. День четвертый. Суббота.

Пробуждение наступило неожиданно от собачьего лая прямо под ухом

– будто вынырнул из глубины омута. Это Микоша затявкала, услышав за окном лай других собак – ее друзья уже все давно гуляли, и ей стало обидно. "Ну-ка тихо!" Время, впрочем, было уже восемь. Борисков встал, оделся, взял Микошу на руки, сердце собачье так и колотилось в ладонь. Сразу почувствовал и свой датчик.

Решили первый раз в этом году съездить на дачу, и поехать максимально пораньше, чтобы еще не поздно вернуться. Виктоша, однако, отъезд затянула, как могла. Борисков сидел в машине, сначала психовал, потом включил радио и просто слушал музыку, перемежающуюся с рекламой. Раздражайся не раздражайся – все одно и то же каждый раз. Наконец она вышла с довольной Микошей на руках, поехали. Машин на улицах было уже битком, стояли на всех светофорах и вообще где только возможно, Борисков всю дорогу в городе ворчал, но как-то потихоньку, наконец, они просочились на загородную трассу и там уже промчались до самой дачи без особых проблем. В канавах и под деревьями еще лежал снег, лишь в проталинах была уже видна легкая зелень. Дорога была грязная, но проехать уже было можно. В доме, показалось, было холоднее, чем на улице. Борисков разжег переносную печку, работающую на солярке, и пока помещение грелось – отнес привезенный из города хлам из машины в сарай. На соседнем участке никого видно не было, но явно было, что на неделе приезжали – виднелись свежие следы машины. Тут крылась серьезная проблема: из-за границ участка. Дача эта, как и городская квартира, была тоже

Виктошина, досталась ей по наследству от деда – только половина участка без дома, а сам дом остался другим родственникам, его решили не делить, поскольку это было просто физически невозможно, и те отдали эту долю деньгами. На своей части они построили дом (тесть в основном занимался), поставив его в глубине участка, и как оказалось позднее, вплотную к границе соседей. Тогда не было такого закона, чтобы на каком-то расстоянии, и двадцать лет это никого не волновало. У соседей был очень большой участок, и этот примыкающий край долгое время оставался заросшим и запущенным. Жили себе и жили так уже много лет. А в прошлом году сосед внезапно умер, и его дети дачу решили продать, чтобы поделить деньги, и в связи с этим встал вопрос о точной границе участков. Продать без кадастрового плана и приватизации было невозможно. И тут оказалось, что граница на плане вовсе не прямая, как всегда думали, а косая и на полметра задевает дальний угол дома, где теперь жили Борисковы, и что теперь с этим делать – до сих пор было неясно. Надо было перемерять официально, опять заказывать кадастровую съемку, платить. И платить много. А кто будет платить? Борисковы ничего продавать не собирались. Соседи же настаивали на определении четких границ. И многие такие планы делали, иначе и в наследство не передашь и не продашь, и вообще будет не твое. Ужас, тупиковая ситуация. Все висело. Виктоша пеняла

Борискову: "Придумай чего-нибудь! Поговори с людьми". Теперь, когда приехали, у Борискова мелькнула мысль: "Вот сейчас умру, как сосед – пусть сами занимаются!" Сосед по даче Семен, нестарый мужик лишь немножко за пятьдесят, – работал, суетился, что-то выращивал, а однажды вдруг тут же на своей даче в субботу и помер. В июне, вроде бы, это случилось: помнится, ночью было очень светло. Борисков спал в мансарде, услышал какой-то шум, что-то у соседей выносили, хлопала дверь машины. Оказалось, это выносили в простыне и увозили Семена.

Потом Борисковы никак не могли вспомнить, появлялся ли он вечером у себя на участке или нет? Борисков совершенно не помнил, выходил ли

Семен вообще в тот день на улицу, но однозначно странным показалось, что он не проявлял никакой активности: обычно постоянно что-то копал, таскал, опрыскивал. Теща Борискова в таких случаях всегда негодовала: "Семен своими ядами нарушает нам экологию!"

Выносили соседа белой ночью в белой простыне. Потом говорили, что он заперся в комнате на чердаке, и пришлось ломать дверь. Зачем заперся? Видно было плохо? Там будто бы валялись на полу лекарства.

Зачем ему было запираться? Так умирающий зверь уходит в чащу, чтобы умереть одному – обычно дело. Семен, наверное, тоже хотел забиться в нору, отлежаться, хотя нужно было просить помощи. У Борискова с

Виктошей тоже была на чердаке своя комната, и задвижка там тоже была, но только на случай, если вдруг хотелось днем заняться любовью, чтобы дети случайно не зашли. Обычно же дверь никогда и не запирали.

В этот приезда ночевать на даче не планировали изначально: было еще слишком холодно, а постели за зиму отсырели. Около шести вечера выехали назад. На обратном пути еще собирались заехать в "Максидом" на Московском – Виктоша которую неделю намеревалась посмотреть полки или шкафы для книг, которые валялись по всей квартире. У нее постоянно созревали новые грандиозные планы ремонта квартиры и создания для себя идеальной кухни. Однако сходу проскочили мимо

"Максидома" и возвращаться не стали, да и с Микошей туда бы не пустили. Уже начало смеркаться, когда они, усталые, вернулись домой.

Нагулявшаяся Микоша поела, попила водички и сразу же пошла спать в свое лукошко.

Но что-то в этот день было не так, непривычно. Баня, например, была пропущена. И раньше Борисков иногда пропускал баню, но тут показалось, что очень важно было сходить именно сегодня и стало жалко утреннего пара, банной гулкости, запаха распаренного березового веника. К бане у него привычка была с детских лет, когда они жили в маленьком городе, где в домах не было горячей воды и все раз в неделю обязательно ходили мыться в баню. В ванне Борисков впервые мылся уже лет в семнадцать. И в плавательном бассейне был первый раз только на первом курсе института, когда сдавали нормы ГТО по плаванью. Была зима, утро. Он тогда переоделся в раздевалке и вышел к чаще бассейна. Вода там была голубая, а за окнами хлопьями шел снег. Первая мысль Борискова была восторженная: "Это и есть коммунизм!" Коммунизм тогда представлялся неким иллюзорным миром, каким он, собственно говоря, и являлся. Подобное ошеломляющее впечатление повторилось еще раз, когда первый раз попал за границу и зашел во французский супермаркет "Карфур". Тогда в России таких магазинов еще не было. Особенно его тогда потрясло, что для животных специально продаются корма. Он по приезде рассказывал об этом всем знакомым, но ему никто не верил.