Врачу, исцелись сам! - Владимир Митрофанов

Борисков, может быть, и поехал бы отдыхать за границу или на юг, да денег не было, а вот Долгобродов сознательно любил такие вот поездки по глубинке России, а в ближнее зарубежье он и не совался.

Как исключение, прошлым летом они всей семьей поехали в Крым, но почему-то взяли копию свидетельства о рождении ребенка, незаверенную нотариусом. Российский пограничник, посмотрев документы, покачал головой: "Я-то вас пропущу, а хохлы не пропустят ни за что". Однако все-таки рискнули, поехали, и действительно, тут же, со слов

Долгобродова, "выскочил хохленок: езжайте, мол, назад". Сначала предложили ему взятку сто рублей. Тот даже засмеялся: "Тут вам граница, а не рынок!" Спросили: сколько тогда. Он ответил: двести долларов. Это было уж слишком. Послали Наталью договариваться. Та все-таки уболтала до стошки баксов. Тут же машину провели через границу без всякого досмотра. Когда давали деньги, таможенник, очень довольный, решил предупредить Долгобродова: "Там тебя будет останавливать экологический контроль в форме – ты ни в коем случае не останавливайся, а то с тебя еще денег состригут – обязательно к чему-нибудь да придерутся". Так и сделали, однако вместо экологов там оказалось натуральное ДАИ, которое гналось за ними несколько километров и потом оштрафовало уже капитально.

Кстати, у Борискова был пациент, который тоже до ужаса боялся

Украины и ехать отдыхать в Крым категорически отказывался. Дело в том, что он года два назад поехал он в командировку в Мариуполь.

Туда полетел самолетом с пересадкой, а оттуда решил ехать прямым поездом, выспаться. Купил билет в купе, где оказался совершенно один и тому поначалу очень обрадовался, однако на границе с Россией в купе зашли два украинских таможенника и прямо у него на глазах сунули ему в карман пиджака пакетик с каким-то белым порошком, сказали, ухмыляясь: "Ну что, будем разбираться?" Он заплатил им десять тысяч рублей, чтобы они от него отстали, и поклялся, что его ноги на Украине больше не будет.

Борисков тоже как-то проезжал Украину. Все было спокойно. В

Харькове по вагонам прошли украинские пограничники, проверили документы и вышли. Потом к проводнику подошел человек в штатском и спросил у него, не было ли жалоб пассажиров на пограничный контроль.

Говорят, случалось, что-то по ходу проверки тырили у пассажиров, пропадали вещи.

А у старого профессора Самсыгина в Харькове, оказалось, жил родной брат, а родной его дядя умер от Голодомора, профессор был потомком другой ветки, которые тогда сбежали из Украины и спаслись. Самсыгин был руководителем диссертации у Борискова, и после этого между ними сохранилось что-то вроде дружбы. Как-то Самсыгин представил одну любопытную психологическую вещь. Он заметил, что хотя и был известным в определенных кругах профессором, уважаемым человеком, все равно он оставался дитем своей эпохи, и в глубине души у него еще сохранялось советское деревенское мышление, или так называемый

"синдром совка" – то есть ощущение своего полного бесправия. Этот синдром был зашит где-то глубоко внутри мозга, как вирус в программе компьютера. Если "совок" имел какое-либо дело с судом, то суд изначально воспринимался им как нечто существующее вне какого-либо права, а как захочется, так и сделают, и он всегда ожидал, что ему крикнут: "А ты куда прешь, сволочь! Пошел на хрен отсюда!", и что в ресторане официант рявкнет: "Да я тебя, падла, обслуживать вовсе и не собираюсь! Вон у меня иностранцы голодные сидят!" Самсыгин как-то признался Борискову, что всегда с трепетом переходит границу. Как только туда начал ездить с конца восьмидесятых, так до сих пор это в нем и осталось. От наших пограничников он всегда ожидал слов: "А ты куда лезешь, гад! С ситным-то рылом да в калашный ряд!", а от иностранных: "Русских мы сегодня вообще принципиально не пускаем – все вы свиньи и воры!"

Борисков тогда захохотал, хотя и сам реально попадал в подобное дерьмо. Он вспомнил, как году так, наверное, в девяностом, еще при

Союзе, вместе с Виктошей пересекал швейцарско-французскую границу в известном городе Женеве. Пограничный пункт находился там прямо на городском вокзале в подземном переходе между платформами поездов.

Они благополучно прошли мимо пустого швейцарского поста, где вообще никого не было, но как только стали продвигаться мимо будки французского, то пограничник, увидев в его руках советский паспорт, выпучил глаза и заорал: " Атаньсьон! Стоп! Стоп!". Тут же Борискова с Виктошей и забрали. Началось долгое и мучительное (из-за всегдашних проблем с языком) разбирательство. Все присутствующие, и

Борисков и французские пограничники, говорили по-английски одинаково плохо.

– Ду ю спик инглишь? – спросил пограничник после длительной тирады на французском, на которую Борисков только хлопал глазами.

– Э литл, – угрюмо буркнул Борисков.

Пограничник заметно обрадовался, поскольку тоже плохо учился в школе и тоже знал английский "э литл". "Откуда вы?" – спросил он. -

"Из Ленинграда". Стали выяснять, где такой город Ленинград. Никто из французов не знал. Кто-то сказал, что этот город находится в Литве.

В конце концов, оказалось, что Борисков с Виктошей пересекают французскую границу вовсе не там, где положено, а положено было или в аэропорту Руасси-Жарль де Голль Парижа (это если лететь самолетом), или в Марселе (если морем), или еще где-то на железнодорожном переходе (если едешь поездом) – и только там, но никак не в Женеве. И будто бы это было написано на визе.

Естественно, визу Борисков не читал и не рассматривал – есть она и есть. Ситуация сложилась тупиковая. Никто не знал, что делать. В

СССР, да и, пожалуй, сейчас в России, не стали бы и вникать в это дело – просто бы отправили назад ("Это ваши проблемы!"). Французы же зачем-то спросили Борискова, где он работает. Тот ответил "лё медцин, лё хопиталь".

– Доктор?

– Йес.

И тут же ситуация кардинально изменилась как по мановению волшебной палочки. То, что он оказался врач, почему-то всех потрясло, и Борискова с Софьей впустили во Францию, даже, кажется, и не поставив штамп. На обратном пути он ехал через границу на машине, французский пограничник что-то его спросил. Борисков, ничего не поняв, сказал неопределенно: "Угу!" – и поехал дальше – сначала в

Базель, а потом в Германию.

Они ездили в гости тогда к Виктошиной подружке юности Люсе.

Подружка эта, Люся, уехала из России еще в конце восьмидесятых, как только границы приоткрылись. Женщина она была самая обыкновенная, обычной внешности, но соскочить все-таки ухитрилась. Виктоша рассказывала, как она приняла решение:

– Ну, мы с ней немножко посидели, выпили, она вдруг и говорит: не хочу, мол, маяться тут по коммуналкам, очереди стоять в магазинах, собачится с соседями, стирать белье вручную и т.д. Короче, говорит, уезжаю к Генриху – в Западный Берлин.

Этот Генрих был западный немец, с которым Люся ухитрилась каким-то познакомиться в Питере и даже разок переспать, и теперь они переписывались. Оказывается, Генрих уже давно прислал ей приглашение посетить Западный Берлин.

Приехала она туда на поезде "Ленинград-Берлин", на Фридрихштрассе, где была Стена, пересела на западную городскую электричку (С-бан) и позвонила Генриху из автомата уже со станции "ЗОО". Когда слушала гудки, ей вдруг стало зябко и гадко. Да что уже делать! Она пожила какое-то время с Генрихом в Берлине, а потом каким-то образом оказалась в Дании. И, надо сказать, в Дании ей понравилось. Она вышла там замуж за некого разведенного датчанина, который сам не работал, но получал пособие и у него был хороший дом. По большому счету ей было все равно за кого выходить. Люся эта однажды позвонила

Виктоше и предложила ей на все лето работу в Дании. Там нужно было вместо нее убираться в некоторых домах. И Виктоша съездила туда на целых три месяца, пока трехлетняя Лиза была на даче с бабушкой.

Борисков эти три месяца тоже отдыхал. Она, когда приехала, много рассказывала про Данию. Двери там вообще не закрывали, или же ключ лежал тут же на косяке. Борисков слушал ее и не верил. В детстве, когда жили в своем маленьком городе, он застал еще такой период, но сейчас это казалось невероятным. В России теперь воровали все и вся.

Даже дверные ручки.

Кстати, однажды как-то подсчитали, и вдруг оказалось, что в конечном итоге довольно-таки многие Виктошины подруги или знакомые женщины уехали за границу на постоянное жительство. Была такая

Аллочка Газмаева – невероятно красивая, яркая. Очень любила погулять и всегда хотела уехать жить за границу. И однажды ей невероятно повезло: она вышла замуж за самого настоящего миллионера и уехала с ним в Италию. Однако там она от безделья все-таки не удержалась и переспала с охранником. Причем как-то неаккуратно. Муж за этим делом ее застукал и прогнал. И ей пришлось вернуться в Россию. Все ее тогда жалели. Конечно, миллионер был пожилой – уже под пятьдесят, а охранник молодой и мускулистый, но тут уже надо выбирать. Нужно было немного потерпеть, забеременеть, родить ребенка, и тогда все было бы нипочем.