Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова

очевидно и публично это ее ожидание. Как послушная болонка хозяина встречает.

Тимур, оценив ее настроение взглядом, быстро ретируется.

Кира врубает плазму от скуки.

В гостиной-кабинете есть отдельная уборная, и она нехотя рассматривает отражение в зеркале. Одно радует — бледность ей к лицу.

За полчаса до полуночи он входит в комнату поспешно, но потом шагает вышколенно прямо и медленно. Стараясь скрыть, как волочится левая нога.

Останавливается у письменного стола — как раз прямо напротив дивана — и все еще не смотрит на Киру.

Она пытается заставить себя пошевелиться. Хоть шелохнуться. Может, дернуть плечом. Или сесть прямо, сдвинуться к краю дивана. Но Кира не может. Движение легких — это сейчас вот олимпийское золото.

Не понимает, как ей удается смотреть на него… и все нормально, планета не сошла с оси, полюса не перевернулись, галактика не свернулась квантовой пустышкой.

— Зачем я здесь? — выталкивает из себя Кира слово за словом.

Целых три. Вау. Вот бы не расплакаться, как глупый ребенок.

Карелин поднимает на нее взгляд. Выдыхают оба одномоментно, не в силах скрыть мощь бесконтрольного отклика.

Темная ткань его толстовки задевает уродливую статуэтку, потому что рука сжимает край стола сильнее.

— Привет, — произносит он скованно.

Она отводит взгляд. Фокусируется на цветочных монокомпозициях, заполняющих мраморные настенные полки у входа.

Невозможно смотреть на него. Теперь разлука как отдельное чувство осязания. Оказывается, раньше еще легко приходилось, когда не видишь его. А сейчас, когда так близко, прямо напротив, взглядом и телом во плоти…

— Я… так будет лучше. Недолго осталось, так или иначе. Риска меньше.

— Кому лучше? — она старается не заводиться, но хватает выдержки на пару мгновений. И зачем? Зачем выдержка? Он знает, как сделал ей больно. Она просто хочет уехать. Уже уехала из города. — Кому и как лучше!

— Я не позволю тебе пострадать.

Привычно он это говорит. Прямо как раньше. Вливается в родную стихию. Шекспировскому драматизму еще не хватает байроновского придыхания, но вместо этого у Карелина всегда жадность и отчаяние в глазах.

— Не позволишь! Мне! Пострадать!

Кира вскакивает с дивана, зажимая в ладони пульт. Рвется вперед, но только до края другого дивана напротив. Теперь Карелин ближе, но все равно далеко.

Он дергается, когда ее нога задевает стеклянный стол.

— Ты… ты! Что ты хочешь от меня? — задыхается она. — Какой лучше? Ты оставил… оставил меня без охраны неделю как. Ты забыл вообще? Теперь притащил сюда. Что ты делаешь? Зачем? Это что, шизофрения?

— Я никогда в жизни, — выговаривает он так грузно, что Кира рыпается на месте, — не оставил бы тебя без охраны.

— Ч-что? — заикается она, но осекается. — Неважно. Толку мне здесь сидеть?

— Пока все не решится. Первые пять дней были непредсказуемыми.

— А я думала, все решилось еще неделю тому назад, — смеется она нервно. — Помнишь? Ты сказал, что все решилось. Ах да. Ты соврал!

Пожирающий ее взгляд словно образовывает собственное магнитное поле. Тяжело на ногах устоять. Как хорошо, что перед ногами диван. Этого мало, но все же преграда.

— Где твои волосы, — наконец-то подает голос Роман. Хриплый и жуткий. Это даже не вопрос. Он будто реально надеется, что сейчас волосы отыщутся. Осматривает ее загнанно и растерянно.

— Не. Твое. Собачье. Дело.

Пульт перекатывается по подушкам дивана, и Кира скрещивает руки, обнимая саму себя. Теперь она повернута к Карелину боком.

Черт побери, голова буквально кружится.

— Как твое самочувствие?

— Заткнись, — предупреждает она. — Тебя это не касается.

— Ты так хочешь знать зачем. Зачем, зачем, зачем. Будто не знаешь, зачем. Что именно сподвигло тебя попереться почти ночью в магазин в том районе? Ты вообще думаешь о ком-то иногда, кроме себя?

Она сама не знает, как долетает до него. Пощечина разносится по комнате не только звонким сопротивлением плоти, но и стоном-криком Киры. Ее тело защищается от боли, как может.

— Еще, — тихо говорит Карелин, поворачивая голову обратно.

Ей плевать на очевидные слезы застывшие у нее в глазах. Унижение сильнее уж точно невозможно. Хочется, чтобы ее и впрямь разорвало на куски от обиды и злости, и чтобы его всего залепило. Чтобы Карелин утонул!

Она не сразу понимает смысл его однословной просьбы.

Ладонь сама по себе скукоживается у грудной клетки. Свободной ткани ее толстовки достаточно для наполнения кулака. От бессилия. Сейчас должно успокоиться, сердце должно умаяться, вот только бы не смотреть на него, не смотреть, не смотреть…

Карелин внимательно следит за ее судорожными движениями. К ужасу Киры, он шепчет «еще» снова.

— Что ты… Какое тебе дело до моих дел! Ты самоудалился! Нет, давай прямо, — она слышит собственный голос, словно со стороны. — Ты бросил меня. Кинул. Ушел. Все. Что ты теперь хочешь?

— Я никогда, — он отлучает ее ладонь от ее же сердца, но Кира вырывается, — не бросал, не кидал тебя и не уходил.

Она смотрит в него, во все глаза. Будто карту мира только что перед носом повесили, и оказалось, что за ночь распластанная поверхность Земли полностью поменяла свою форму.

— Так это твое оправдание. Долго думал? Ты сумасшедшей решил меня выставить? Если ничего не было сказано, то и ничего! Ты… ты — мерзавец, ты знаешь? Ты передумал или нет, НЕВАЖНО, — орет она на него. — Мне плевать. Никогда не прикасайся ко мне. Никогда не подходи ко мне! Молчи, как и дальше. Молчи, молчи! Молчи!

Кира отскакивает от стола, когда Карелин снова протягивает в ее сторону руку. Что-то не так в этом скованном движении…

Он заводится столь молниеносно, что теперь сердце у нее ухает вниз уже от страха.

— Мои сомнения стоили бы очень много. Всего! Твоей жизни, Кира! Потому что… ты… вот что бы ты сделала, — он хватается за стол снова, — так это заразила бы меня сомнениями. Ты… ты… ты… ты не отправилась бы, признай, сюда добровольно и сразу. Признайся, что нет!

Ложь не выдавливается наружу словами, хотя Кира даже не знает наверняка, ложь ли это. Может быть и отправилась бы! От гнева губы дрожат.

— Так