Мао Цзэдун - Александр Панцов

Мао активно участвовал в подготовке и проведении II гоминьдановского съезда, который состоялся в январе 1926 года, вскоре после того, как войска Чан Кайши, разгромив остатки местных милитаристов, объединили под властью Национального правительства всю провинцию Гуандун. Он вошел в комиссию по проверке полномочий делегатов съезда, а также в комиссии, готовившие проекты резолюций о пропаганде и о крестьянском движении. На восьмой день работы форума он сделал пространный доклад о результатах работы партии в области пропаганды за двухгодичный период206. Таким образом, в определенной мере есть и его заслуга в том, что II съезд прошел под знаком крепнувшего «единства» компартии и «левой» фракции Гоминьдана. При выборах нового состава Центрального исполкома Мао вновь вошел в его состав на правах кандидата. Вообще же число коммунистов в высшем органе Гоминьдана увеличилось с десяти до тринадцати, причем право решающего голоса получили семь членов КПК (в отличие от ЦИК первого созыва, где, как мы знаем, полноправными членами были лишь три коммуниста). Это было сделано по личному распоряжению Ван Цзинвэя; руководители КПК предлагали избрать в ЦИК только двух коммунистов. Двое членов компартии — Тань Пиншань и Линь Боцюй — стали членами Постоянного комитета ЦИК. Еще один коммунист оказался включен в Центральную контрольную комиссию ГМД.

Казалось, ничто не предвещало никаких осложнений. В течение всего съезда Ван Цзинвэй «держался „левее“, чем коммунисты», — вспоминает находившаяся тогда в Кантоне Вишнякова-Акимова. В своем докладе он заявил, что коммунисты и некоммунисты, вместе проливая кровь на поле брани, сплотились в одно целое, так что их нельзя разделить207. Советского агента порадовало, что «перед закрытием [съезда] один из членов президиума развернул красное знамя с золотой надписью „Угнетенные народы всего мира, соединяйтесь и сбрасывайте иго империализма!“». Это был подарок Коммунистического Интернационала. «Овации продолжались несколько минут, — свидетельствует очевидец. — …Разгромленные правые молчали». Съезд, таким образом, «стал триумфом революционной части гоминьдана»208. Вскоре после съезда Мао опять был утвержден исполняющим обязанности заведующего отделом пропаганды ЦИК, Тань Пиншань — переизбран заведующим орготделом, а Линь Боцюй — крестьянским отделом. Линь возглавил и вновь созданный в начале февраля комитет ЦИК по крестьянскому движению, в который также вошел Мао Цзэдун209.

«Левый праздник» не затихал вплоть до конца марта 1926 года. Его кульминацией стало выступление одного из руководителей ГМД Ху Ханьминя на 6-м пленуме ИККИ в Москве 17 февраля. Старый соратник доктора Суня заявил тогда: «Есть лишь одна мировая революция, и китайская революция является ее частью. Учение нашего великого вождя Сунь Ятсена совпадает в основных вопросах с марксизмом и ленинизмом… Лозунг Гоминьдана: за народные массы! Это значит: политическую власть должны взять в свои руки рабочие и крестьяне»210. Тогда же, в феврале 1926 года, Центральный исполнительный комитет Гоминьдана даже обратился в Президиум ИККИ с официальной просьбой о принятии ГМД в Коминтерн. В письме, переданном коминтерновским руководителям Ху Ханьминем, ЦИК Гоминьдана, в частности, подчеркнул: «Гоминьдан стремится выполнить уже 30 лет стоящую перед революционным движением Китая задачу — переход от национальной революции к социалистической»211.

Было отчего закружиться голове! В феврале 1926 года руководители ЦК ВКП(б) и Исполкома Коммунистического Интернационала всерьез рассматривали вышеизложенную просьбу ЦИК Гоминьдана, а Политбюро ЦК, например, большинством голосов даже высказалось за прием, на правах сочувствующей партии212. Правда, затем осторожность все же взяла верх, и по предложению Президиума ИККИ и после консультаций Войтинского со Сталиным и Зиновьевым был выработан проект уклончивого письма в ЦИК ГМД. После утверждения Президиумом ИККИ 25 февраля 1926 года оно было передано Ху Ханьминю213. В нем отмечалось, что, хотя формальное присоединение Гоминьдана к Коминтерну в качестве «симпатизирующей партии, разумеется, не встречает никаких возражений», тем не менее Коминтерн считает момент для такого присоединения неподходящим: обращалось внимание на то, что вступление Гоминьдана в Коминтерн «облегчит образование единого империалистического фронта против Китая», а также даст повод внутренней китайской контрреволюции изобразить Гоминьдан «партией, потерявшей национальный характер». Вместе с тем Президиум ИККИ, подчеркивая, что «видит в партии Гоминьдан своего прямого союзника в борьбе против мирового империализма», выражал обещание в случае, если ЦИК ГМД будет настаивать на своей просьбе, включить вопрос о вхождении Гоминьдана в Коминтерн в порядок дня будущего VI конгресса Коммунистического Интернационала214.

Развитие событий, однако, не пошло в том направлении, в каком его усиленно подталкивали деятели Коминтерна и КПК. Реализация коминтерновских установок, направленных на коммунизацию Гоминьдана, закономерно привела к военному антилевому перевороту в Кантоне. Возглавил его Чан Кайши, который в начале 1926 года стал стремительно эволюционировать вправо.

Взрыв антикоммунистических эмоций у командира 1-го корпуса НРА произошел 20 марта 1926 года, через пять дней после закрытия 6-го пленума ИККИ. Чан Кайши, которого еще за три года до того коминтерновские чиновники звали в компартию, давно уже с подозрением относился к деятельности советских и китайских коммунистов в Китае. Еще поездка в Россию осенью 1923 года привела его к мысли о том, что «так называемый интернационализм» большевиков «есть не что иное, как цезаризм под другим названием. Он используется лишь для того, чтобы легче ввести в заблуждение внешний мир»215. В самом конце декабря 1923 года, вернувшись на родину, Чан написал об этом доктору Суню, заявив в объемном, сорокастраничном, докладе, что «единственной целью Русской партии является советизация» Китая. В то же время, будучи человеком умным и хитрым, он до поры до времени скрывал свои чувства от широкой общественности, тем более что никакой реакции от Сунь Ятсена на его доклад не последовало. Действовал он умело, так что даже умудренный опытом Бородин с первых дней своего пребывания в Кантоне числил его среди своих друзей216. К весне 1926 года, однако, чаша его терпения переполнилась. Дело в том, что Чан уже долгое время проявлял недовольство деятельностью ряда советских специалистов, многие из которых держались высокомерно. Особенно его раздражал комкор Николай Владимирович Куйбышев, начальник южнокитайской группы советников, работавший в Китае под псевдонимом Кисанька. Похоже, это действительно был надменный и недалекий служака, который в отсутствие Блюхера упивался своей огромной властью. Кисанька явно ощущал себя выдающейся личностью: ведь он приходился младшим братом самому Валерьяну Владимировичу Куйбышеву, одному из наиболее доверенных людей Сталина, председателю Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и заместителю председателя Совнаркома. Китайских военных, большинство которых являлись бывшими милитаристами, этот, по описанию Вишняковой-Акимовой, «крутолобый» человек с «большими голубыми глазами»217 откровенно презирал, дипломатический этикет не соблюдал и, настаивая на централизованном управлении армией, беззастенчиво старался поставить НРА под свой жесткий контроль. Недооценивая Чан Кайши, он его просто игнорировал, предпочитая по всем военным вопросам иметь дело с Ван Цзинвэем. Председатель же Национального правительства в свою очередь использовал Кисаньку для дискредитации генерала Чана: за внешним единодушием двух лидеров Гоминьдана скрывалась глубокая взаимная антипатия. Подтянутый и хладнокровный, чуждый резонерства и болтовни, Чан Кайши резко контрастировал с вальяжным «покорителем дамских сердец», «лучшим оратором партии» Ван Цзинвэем. Председатель Ван просто не выносил «солдафона» Чана. А того буквально тошнило от «трепача» с пухлыми щечками и блестящими от бриолина волосами. Только Бородину удавалось кое-как поддерживать хрупкое равновесие сил в руководстве ЦИК Гоминьдана. Беда же китайских коммунистов заключалась в том, что они недвусмысленно выступали на стороне Ван Цзинвэя и Кисаньки.