Летний дождь - Вера Кудрявцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Смелая девочка! — усмехнулась Наталья Юрьевна и подумала: «Что удивительного? Десятый класс… Давно ли…»
Она с детства увлекается стихами. И раньше, пока не работала в школе, почти каждый вечер, на сон, читала их и учила наизусть. Этот сонет она тоже помнит.
По совести скажи: кого ты любишь?Ты знаешь, любят многие тебя.Но так беспечно молодость ты губишь,Что ясно всем — живешь ты, не любя…
Сперва физик хохотал, потом, слушая дальше, примолк, будто и не замечая, что идет рядом с девушкой, читающей ему эти строки.
— Как хорошо! Как хорошо! — только и повторял он. И непонятно было, что он имеет в виду, когда восклицает это «хорошо!»: сонет Шекспира, то, что получил записку от ученицы, или то, как прочитала стихотворение Наталья Юрьевна.
— Может, вы и ответ мне поможете выбрать? — спросил он.
— Нет уж! Ответ вы должны сами…
— Да, посижу, почитаю — так и быть! Не хочется выглядеть перед ними ханжой. А с Шекспиром — здорово у вас. И все — сколько их там? — все помните?
— Нет, конечно, не все сто пятьдесят четыре, но многие. Я ведь филфак закончила, что удивительного, — скромничала она.
— Филфак? А почему же работаете с малышами? Ведь с ними в сто раз, наверно, труднее! Они все — почемучки!
Наталья Юрьевна взглянула на него благодарно: как он все понимает!
— Так случилось. Не было мест… а мне надо было в городе устроиться…
— Вы замужем?
— Нет, мама больна…
И она собралась рассказать ему всю эту историю с Сашиной бабочкой, не боясь показаться незнайкой, но он сказал:
— Да, вам не позавидуешь. Моему сынишке всего три с половиной, а уже начинается: сто ето? Посему ето? На днях жена читает ему из какой-то книжки про девочку, которая бежала в школу и ела на ходу бутерброд, а он спрашивает: «Бутебот с икой?» Вот такой юморист растет!..
Наталья Юрьевна онемела, окаменела. Померкли вмиг, повыгорели краски такой только что яркой и ласковой осени. Наступила долгая-долгая пауза.
— Вы знаете, — больным каким-то, будто и не ее совсем голосом сказала Наталья Юрьевна, когда показался из-за поворота автобус. — Я вспомнила: мне должны звонить сегодня в три…
И она пошла от него. Приостановилась, посоветовала:
— А вы бы надели кольцо, девочки бы и перестали писать вам…
Он посмотрел ей вслед, усмехнулся невесело: а из нее получится, пожалуй, пе-да-гог… Каким жестким может быть голос у такой хорошенькой девочки, назубок знающей Шекспира. Жалко. Дружбы не получится, стало быть…
И он поехал в библиотеку один.
Ехал, смотрел в окно, думал: «Какие они несчастные, эти девчонки. Всё в их жизни от случая. Встречу… не встречу…» «Они любят, чтобы на них женились», — твердит его двоюродный дядюшка, женившийся в первый раз на женщине, старше себя на десять лет, во второй раз — на ровеснице, в третий — на девчонке, которая лет на двадцать моложе его. Вот так! «Хорошо, что у нас с Анкой — парень. А то, если бы дочка, вырасти ее да потом переживай: кто ей встретится, да какой, да встретится ли…»
От слова «вырасти» что-то растаяло в груди молодого физика. Как много интересного у него впереди! Будет расти, умнеть его сын; будут расти, умнеть, мужать его ученики. Хорошо! Но к этому «хорошо» примешивалось и чувство недовольства собой. «Надо следить. Надо быть более ответственным за каждый шаг, за каждый поступок. Ты — не мальчик, ты — учитель! Сознайся: она тебе нравится, эта юная филологиня Наталья Юрьевна. И ты это и не пытался маскировать. А она… она, может, уже жила надеждой… Сейчас плачет в подушку…»
Физик ошибался. Наталья Юрьевна не плакала. Она никогда не плакала из-за мужчин, потому что еще ни разу не влюбилась ни в кого так, чтобы не обошлось без слез. И в случае с молодым физиком ей хватило и расстояния, и времени от автобусной остановки до дому, чтобы успокоиться и даже посмеяться над собой.
Подходя к своему двору, она уже бесстрастно думала: «Все-таки лучше было бы, честнее, если бы они носили кольца». Под словом «они» она имела в виду всех молодых женатых мужчин. «…А то из-за этого очкарика-физика я опять ничего не узнала о бабочках… Ну, может, мама знает…»
И вдруг она увидела, что у машины «Жигули», давно превратившейся для нее в символ неподвижности, даже рутинности жизни, возится человек. Багажник открыт, дверцы распахнуты. «О-о! — сказала Наталья Юрьевна про себя. — Сдвинулось, стало быть? Ну-ну, поглядим!..»
Из-за лимонного корпуса выглянуло белозубое, перепачканное пылью и мазутом лицо владельца. Такой же мазутной рукой он помахал ей, как хорошо знакомой.
«Нет уж, — холодно отвернулась Наталья Юрьевна. — На сегодня с меня хватит…»
— Мама! — как только вошла в квартиру, радостно кинулась она с разговорами к матери. — Посмотри в окно! Она сдвинулась наконец, эта лимонная красавица! Эта притча во языцех! — и замолчала на полуслове, Мама полулежала на диване, опираясь о гору подушек, и синими губами часто-часто хватала воздух. Она виновато улыбнулась дочери: вот, мол, дышу…
— Мамочка! Я счас «скорую помощь»! — Наташа знала это мамино состояние.
— Не надо, Наташа. У меня, оказывается, кончились мои таблетки, хлеб мой… В аптеку бы…
— Я счас! Я мигом! А как же я тебя оставлю?
— Ничего, мне уже получше…
— Мамочка, ну почему ты не соглашаешься на операцию?
Мама грустно посмотрела на дочь. И когда та умчалась вниз по лестнице, слезы навернулись на глаза женщины. Операция… Не может она рисковать, пока не устроена дочь. Встретился бы хороший человек, тогда бы можно и попробовать на операцию…
Наташа мчалась по двору, никого и ничего не замечая.
— Что с вами? — остановил ее вмиг встревоженный хозяин «Жигулей». — На вас лица нет!
— Мама… С мамой плохо…
— В больницу? В «скорую помощь»? Садитесь! — ринулся он к кабине, вытирая тряпьем руки.
— Нет, в аптеку надо, в центральную…
— Я — мигом! — вырвал он из ее рук рецепт. — А вы к ней идите, к больной!
Он действительно обернулся мигом. Отдавая лекарство, сказал:
— Если что понадобится, я — рядом! Пятая квартира. Или прямо в окно с улицы стучите. Василий я…
— А я — Наташа. Спасибо вам, Василий. — «А кот Васька как пишется: с мягким знаком или с разделительным?» — вспомнилось, несмотря на тревогу, веселое.
Маме сразу стало лучше. Она порозовела, перестала хлебать воздух, дыхание ее выровнялось, и она задремала.
Наташа, жуя бутерброд и запивая его чаем, смотрела в окно: машины на привычном месте не было. И двор вдруг показался опустевшим, заброшенным, ненарядным. «Наверно, он купил гараж, этот славный человек Василий. Жалко…»
Кто-то будто робко поскребся в дверь. Наташа удивилась: есть ведь звонок.
На площадке стоял опять он, ее новый знакомый, и протягивал полную сетку продуктов. Ароматный, теплый еще хлеб, бутылки с молоком, банка меда, яблоки…
— Берите. Скатал в центральный гастроном. Вашей маме все это нужно… берите, что же вы…
— Ой, я счас… деньги…
— Да ерунда, потом…
— Нет уж! Иначе не возьму! — выворачивала она чуть не наизнанку свою сумку от волнения и суетливости.
— Я почему не позвонил-то, — шепотом объяснял Василий. — Думаю, больная в доме, покой нужен…
— Вы, Василий, очень-очень… — тоже шепотом отвечала Наташа. — Спасибо вам!
— Ну пока! — сказал парень, но не уходил.
— Пока! — ответила Наташа и сообразила, что надо из вежливости о чем-нибудь с ним поговорить. И она спросила: — А почему вы свою машину забыли совсем, забросили? И в дождь, и в жару она все под открытым небом. А где же пропадал ее хозяин?
— А белок в лесу считал! — сказал он с безмятежной улыбкой. «Еще один юморист», — подумала Наташа и посмотрела на правую руку: кольца не было.
— А вы давно в этом доме живете? — спросил «юморист». — Что-то я вас раньше не видел…
— Зато вы сосчитали всех белок в лесу…
— A-а! Да! — засмеялся парень.
«А он — ничего, — отметила Наташа. — Веселый… И глаза хорошие»
— Ну, — еще раз обернулся к ней Василий, — Пока! И не раскисать! Я — рядом.
Наташа вернулась на кухню с продуктами, села у стола и вдруг затихла, уронив беспомощно руки на колени: к горлу подступали слезы, а этого она не любила.
Когда она села проверять тетради, машина лимонного цвета стояла на своем обычном месте.
Но работалось ей сегодня плохо. Она то и дело отвлекалась, не могла сосредоточиться, чтобы проверить примеры и задачи. И наконец отложила тетради по математике, которые ей всегда проверять было невыносимо, и это делала за нее мама.
Наташа прислушалась: мама спокойно, ровно дышала, сон одолел ее.
Чтобы не смотреть в окно, Наташа села спиной к нему. Но сосредоточиться так и не смогла. Почему-то вдруг без всякой связи вспомнила, что давно не была у отца. Вообразила, что и он тоже больной, беспомощный. И неожиданно для себя поняла: случись такое, она его не бросит, будет ухаживать за ним, как и за мамой, несмотря ни на что. Мыслям этим она обрадовалась, потому что долгие годы, с тех самых пор, как отец ушел от них, была к нему безразлична, равнодушна. А в детстве испытывала даже враждебное чувство. Мама сумела примирить ее с отцом и его новой семьей. А с братом по отцу Костиком они дружили нежно и долго.
