Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк

неисчислимых потерь, принесенных во имя военной и нравственной победы над фашизмом. Длившаяся 900 дней (8 сентября 1941 г. — 27 января 1944 г.) блокада явилась для гитлеровцев прямой реализацией «стратегии уничтожения». Количество жертв блокады — 900 тысяч мирных жителей — сопоставимо с числом убитых немцами и умерших от голода и болезней советских военнопленных, с числом уничтоженных нацистами евреев Европы. Но для Федеративной Республики Германия, для ее исторической памяти путь к постижению смысла блокады города на Неве оказался трудным, долгим и противоречивым.

В 1960-е и 1970-е гг. в ГДР были опубликованы архивные документы, неопровержимо доказывавшие преступный характер блокады Ленинграда со стороны нацистского военного и политического руководства[1037]. Но в условиях холодной войны всё (или почти всё), что было издано в ГДР, заранее вызывало в Западной Германии реакцию недоверия и отторжения.

В школьных учебниках ФРГ осада Ленинграда или не упоминалась вовсе, или именовалась военным успехом вермахта. Один из современных исследователей с полным на то основанием утверждает: «память о блокаде практически не менялась с 50-х вплоть до 80-х годов», исторические события рассматривались «глазами преступников», «Ленинград остался абстрактным местом в событиях войны»[1038].

Было ли случайным столь явное несоответствие значимости битвы за Ленинград, с одной стороны, и масштабов (как и характера) ее освещения историографией ФРГ, с другой? Осуществленное германской армией целенаправленное убийство сотен тысяч мирных жителей Ленинграда не укладывалось в традиционную мифологическую схему о немецких солдатах как жертвах военных действий, об их невиновности в связи с «необходимостью исполнять приказы командования». Отводя любые обвинения в бесчеловечном характере блокады, ведущий сотрудник указанного ведомства Иоахим Хоффман писал: «Какими бы печальными ни были эти события, моральные претензии в адрес немецких войск не имеют под собой никаких оснований. Осада и обстрел обороняемого города и его укреплений по-прежнему принадлежали к обычным и неоспоримым методам ведения войны»[1039]. Автор цинично ставил осаду Ленинграда в один ряд с действиями советских войск по взятию Кенигсберга и Берлина весной 1945 г.

Первым опытом монографического исследования блокады Ленинграда является работа молодого сотрудника йенского университета Йорга Ганценмюллера[1040]. Автор считает необходимым «расширить научную перспективу и анализировать блокаду Ленинграда в связи с общими целями германского нападения на Советский Союз»[1041]. В книге широко и непредвзято используются как документы московских и петербургских архивов (в том числе недавно рассекреченных фондов), так и материалы новейших исследований российских ученых. Достижения российской науки органически входят в структуру германской историографии. Было ли это возможно еще десяток лет назад?

В высшей степени важными являются заключения Ганценмюллера: «Блокада Ленинграда не было осадой, вызванной тактикой, вытекавшей из военно-стратегических соображений. Это была составная часть курса на геноцид, вызванная комбинацией краткосрочных военно-экономических факторов с долгосрочными идеологическими факторами». Геноцид против ленинградцев полностью вытекал из того, что «поход против России с самого начала был захватнической, истребительной войной». «Впервые в мировой истории, — считает Ганценмюллер, — осада укрепленного города осуществлялась не для его захвата», а для физической ликвидации его жителей. Германская политика голода и разрушения, направленная против ленинградцев, «вытекала не только из конкретной ситуации осени 1941 г.», но прежде всего из «внутренней логики войны, направленной на грабеж и уничтожение»[1042].

В книге Ганценмюллера проявилось не только стремление немецкого историка сказать беспощадную правду об агрессивной войне и геноциде, но не в меньшей мере желание выразить восхищение стойкостью и мужеством защитников города. Газета «Die Zeit» с полным на то основанием писала, рецензируя указанную монографию: «Лондон, Ковентри, Антверпен, Гамбург, Дрезден, Варшава — многие города Европы испытали муки войны и были превращены в развалины. Но Ленинград выдержал катастрофу, несопоставимую с другими городами по длительности страданий и по числу павших. Своей книгой Ганценмюллер воздвиг впечатляющий памятник невской столице и ее трагедии»[1043].

«Гранитный город славы и беды»[1044]. В поэтической строке, написанной в начале XX в., Анна Ахматова предсказала трагикогероическую судьбу невской столицы. Via dolorosa блокады — это опыт, который невозможно забыть или избыть ныне живущим и будущим российским поколениям. Станет ли этот опыт одним из компонентов германской исторической памяти?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В НАЧАЛЕ НОВОГО СТОЛЕТИЯ

Прошлое можно преодолеть только так, как действовал Сизиф. Он затаскивал камень на гору, камень скатывался вниз, и Сизиф вновь начинал свой путь[1045].

Стефан Хермлин

В наши дни проблематика Третьего рейха остается главной в структуре исторической науки и исторического сознания ФРГ. «Вопреки некоторым опасениям (или надеждам), — уверен Норберт Фрай, — интерес немцев к истории Германии 1933–1945 гг. отнюдь не ослабевает. Он видоизменяется, но в этом нет никакого вреда»[1046]. Налицо новое качество научных исследований, налицо не упрощение, но усложнение их содержания.

В последние годы внимание научной общественности и средств массовой информации ФРГ было привлечено к книге Гётца Али «Народное государство Гитлера. Грабеж, расовая война и национальный социализм»[1047]. На основе интенсивных разысканий в архивах автор дал новую трактовку важнейшего феномена Третьего рейха — массовой поддержки Гитлера и его режима. С полным основанием Фолькер Ульрих утверждал: «Эта книга относится к тем редким трудам, которые по-новому привлекают наше внимание к самому мрачному периоду германской истории»[1048]. Ганс Моммзен причислил работу Али к произведениям, при чтении которых «учащенно бьется сердце» и которые «открывают новые поля исследования»[1049].

В сознании большинства граждан Германии в течение нескольких десятилетий жила идея единоличной ответственности Гитлера за германскую катастрофу. Этот удобный тезис, в котором не было места категории национальной вины, надолго определил направленность господствовавших трактовок Третьего рейха. Но нельзя не признать, огромные массы немецкого населения в течение 12 лет были охвачены безумием, что рядовые немцы стали соучастниками преступлений режима. Сотни тысяч, миллионы законопослушных, ничем не примечательных немцев стали охранниками в лагерях, полицейскими, солдатами вермахта.

Вопреки болезненно-неприязненному отношению большинства современных немцев к этой проблеме, Али вопрошает: «Как немцы могли допустить беспримерные массовые убийства?»; «На чем базировалась поощряемая государством ненависть против “неполноценных” немцев, против поляков, “большевиков” и евреев?»[1050].

В ФРГ ответственность за нацистские злодеяния возлагалась на Гитлера и на отдельных преступников, а в ГДР — на капиталистические монополии. Али дает свой ответ на вопрос о причинах многолетних успехов фюрера, о причинах поддержки его огромным числом граждан Германии, о высокой