Мираж - Эльза Вернер

— Наше озеро вовсе не так безобидно, как ты думаешь; ты еще не видел его в бурю; тогда оно так же коварно и опасно, как море. Впрочем, если хочешь, я готов, только лучше оставить Перси дома.

— Почему? Он так любит кататься в лодке.

— Но если разразится буря…

— То он познакомится с ней. Я не хочу делать из сына неженку; у него и так есть к этому расположение от матери.

— А, может быть, обойдется и без грозы, — сказал Гартлей, еще раз бросая испытующий взгляд на облака. — В случае нужды мы можем пристать где-нибудь.

— Я пойду и велю приготовить лодку, — сказал Марвуд. — Ступай наверх, Перси, и скажи, чтобы тебя одели; мы сейчас едем.

Он спустился с лестницы и пошел на берег. Гартлей направился за ним, но попутно остановился около Перси, который вел себя сегодня удивительно тихо; он не бегал с собакой, как всегда, а только гладил ее, и его глаза были задумчиво устремлены на дорогу, извивающуюся вдоль берега.

— Сейчас мы поедем, Перси, ведь ты любишь кататься по озеру? — сказал Гартлей.

Мальчик, всегда выражавший радость по этому поводу, теперь, к удивлению Гартлея, только молча кивнул.

— Что с тобой сегодня, мой милый?

— Папа бранил меня за то, что я говорил о маме, — сказал Перси вполголоса и вдруг, близко придвинувшись к Гартлею, напряженно спросил: — Правда, что мама злая и совсем меня не любит? Она так сильно плакала.

Гартлей нахмурился. Он погладил мальчика по голове и сказал успокоительно:

— Не спрашивай об этом, Перси! Это вещи, которых ты еще не понимаешь. Ступай, возьми свою матросскую шляпу. Ты сядешь возле меня, и я дам тебе править рулем.

Обычно это приводило Перси в восторг. Он чрезвычайно гордился, когда ему давали держать руль, и воображал, что действительно правит лодкой. Но сегодня и это не подействовало. Большие глаза ребенка задумчиво смотрели вдаль, и он еще раз тихо и печально повторил:

— Мама так плакала!

32

Надвинулись тучи, и над озером разразилась одна из запоздалых гроз с бурей, предвестницей близкой осени. Озеро, казавшееся всегда удивительно мирным, было в самом деле коварным и опасным в такую погоду. Это знали все, кто был близко знаком с ним, и многочисленные лодки, рассеянные по обширной водной поверхности, при первых признаках опасности на всех парусах устремились к берегу. Даже пароход добрался до пристани лишь после усиленной борьбы с волнами и, высадив испуганных пассажиров, не пошел дальше. Обитатели гостиницы, находившиеся на террасе, спрятались в дом и смотрели из окон на бушующее озеро, представлявшее красивую, но страшную картину.

Только в одной комнате на грозу не обращали внимания. Леди Марвуд, вернувшись из Мальсбурга, заперлась и не выходила весь день. Зоннек и Эрвальд, встретившие ее при возвращении, пришли в ужас от ее вида, но она отказалась отвечать на вопросы и не пустила к себе Эльзу; она хотела быть одна.

Только к вечеру она послала за Рейнгардом, и он пришел. Она лежала в кресле, совсем разбитая, и говорила усталым, беззвучным голосом.

— Благодарю вас за то, что вы приехали, но мне это уже не нужно. Я не знала, что делать в отчаянии, а мудрый Зоннек только доказывал мне нелепость, невозможность, неисполнимость всех моих планов. Вас они не испугали бы, я знаю, вы помогли бы мне, но теперь это уже не нужно.

— Вы виделись с лордом Марвудом?

— Да.

— И видели сына?

— Да. Моего сына научили ненавидеть мать. Он отвернулся от меня, потому что я «злая», вырвался из моих рук и ударил меня… О, Господи, чем я заслужила это?

В этом восклицании слышалось такое безысходное горе, что Рейнгард невольно сжал кулаки и прошептал:

— Подлец!

— Не правда ли, вы не поверили бы этому? — спросила Зинаида дрожащими губами. — Он… Марвуд… потребовал, чтобы я отреклась от Перси; это цена моей свободы. Я сказала, что никогда не отрекусь… но он все-таки победил! Я заплачу назначенную им цену; ребенок все равно для меня потерян.

Она закрыла лицо руками и разразилась дикими рыданиями без слез; можно было снова ожидать истерики. Эрвальд поспешно подошел и наклонился над ней.

— Зинаида, сдержитесь! успокойтесь! Вы убиваете себя этими бесконечными волнениями. Я боялся, что ваша встреча кончится именно так, и спешил сюда, чтобы удержать вас, но опоздал. Зинаида, вы слышите меня?

Его голос и близость оказали свое действие; судорожные рыдания перешли в тихий плач. Зинаида бессильно оставила в его руке свою руку, которую он взял и крепко сжал.

Рейнгард продолжал:

— Вы должны были предвидеть, что Марвуд не оставит вам даже любви вашего ребенка. Освободитесь же от этого человека, какой бы то ни было ценой. Спасите свою свободу, хотя бы это нанесло вам смертельную рану; в оковах от ран умирают, на свободе их можно залечить.

Эрвальд говорил с серьезным участием; он считал себя виноватым в несчастье этой женщины, потому что она с отчаяния решилась на этот брак, когда была вынуждена отказаться от него. В каждом его слове чувствовались страх за нее, горячее желание, чтобы она освободилась от цепей, которыми сама себя сковала. Зинаида видела это, и сквозь горе и муку в ее душе блеснула надежда на счастье, скрывавшееся в будущем.

— Залечить! — повторила она. — Вы поможете мне их залечить, Рейнгард?

— Если бы я мог! Но вы знаете, я должен ехать. Через неделю я уезжаю из Европы.

— И я с вами! Я не останусь здесь!

Очевидно, это было внезапным решением. Эрвальд выпустил руку молодой женщины и с изумлением вопросительно посмотрел на нее.

— Вы хотите вернуться…

— В Каир, да! Вы думаете, что удерживало меня на этом холодном, суровом севере? Я не хотела уезжать далеко от Перси, боясь упустить случай увидеться с ним. Что мне делать здесь теперь? Я вернусь на родину, у нас с вами одна дорога.

— Я еду в центральную Африку, — серьезно возразил Рейнгард. — Пройдет, может быть, несколько лет, прежде чем я вернусь обратно.

— Я знаю, — тихо ответила она. — Я буду еще долго-долго одна, да к тому же сначала ведь я должна еще освободиться от тех уз. Но я буду терпеливо ждать свободы и… тебя.

Эрвальд побледнел и невольно отступил на шаг. Зинаида, не видела этого; ее глаза еще застилались слезами. Наконец она продолжила:

— Ты не высказал, но хотел высказать то, что мы все-таки оба знаем, и я часто сердилась за это на тебя. Ты был, конечно, прав; зато теперь мы можем без угрызений совести смотреть в глаза друг другу. Но теперь, когда нам опять предстоит разлука и ты уезжаешь навстречу опасностям, это должно быть сказано.

Черные грозовые тучи погрузили комнату в сумерки и бросали мрачную тень на лицо Эрвальда, на котором отражались душевная борьба и с трудом сдерживаемая мука; он должен был нанести смертельный удар женщине, которая так твердо верила, что он любит ее, и цеплялась за него, как утопающий за соломинку. В эту минуту она опять казалась прежней Зинаидой, милой, еще не тронутой жизненными бурями, девушкой, которая жаждущими глазами смотрела в будущее, ожидая от него счастья; она была полна бесконечной кротости и трогательной преданности, когда, не замечая странного молчания Эрвальда, встала и, подойдя к нему, заговорила: