Скорость тьмы - Элизабет Мун

– Если мы избавим вас от аутизма, вы будете тем же человеком, только без аутизма.

Доктор надеется, что это правда. Может быть, убеждает себя в этом, но не уверен, боится, что ошибается. От него разит страхом, как пахнет по́том при физиологическом испуге. Его лицо принимает выражение, которое должно уверить меня в искренности, но наигранную искренность я научился различать еще в детстве. Все психотерапевты, учителя и консультанты прибегают к этому выражению – участливой озабоченности.

Меня больше всего пугает, что они затронут не только текущие нейронные связи, но и воспоминания. Им не хуже меня известно, что весь мой прошлый опыт – это опыт человека с аутизмом, и это уже никак не изменить. Именно этот опыт сформировал меня как личность. А если я все забуду, забуду, кто я, то потеряю все, над чем работал тридцать пять лет. Я не хочу терять себя. Не хочу, чтобы мои воспоминания стали сухими, как цитаты из книг. Не хочу, чтобы Марджори превратилась в кадр из фильма. Я хочу сохранить чувства, связанные с воспоминаниями.

XVIII

По воскресеньям общественный транспорт не ходит по обычному расписанию, хотя воскресенье считается священным днем лишь у небольшой группы людей. Если я не еду в церковь на машине, то всегда или приезжаю раньше, или опаздываю. Опаздывать в принципе нехорошо, а опаздывать на встречу с Богом совсем уж неприлично.

Сегодня в церкви очень тихо. Рано утром обычно проходит служба без музыки, а в десять тридцать с музыкой. Я люблю приезжать заранее и сидеть в тишине и полумраке, глядя, как сочится свет сквозь цветные стекла витражей. Даже сидя в тишине и полумраке церкви, я думаю о Доне и Марджори.

Вообще, тут полагается думать не о Доне и Марджори, а о Боге. Прошлый священник говорил: обратите все мысли к Богу, тогда избежите многих ошибок. Трудно сосредоточиться на Боге, когда перед глазами – дуло пистолета Дона. Круглое и темное, как черная дыра. Я чувствую притяжение, будто эта дыра, это отверстие хочет затянуть меня внутрь – в вечную тьму. Туда, где смерть. Небытие.

Не знаю, что ждет нас после смерти. В Священном Писании говорится разное. Есть мнение, что все благодетельные люди будут спасены и попадут в рай, а некоторые утверждают, что рай лишь для избранных. Не думаю, что рай поддается описанию. Раньше, когда я пытался его представить, я видел замысловатые и прекрасные световые узоры, как на снимках, сделанных космическими телескопами, где у каждого цвета своя длина волны.

Сейчас, после нападения Дона, я вижу тьму, которая быстрее света, вырывается из дула пистолета и затягивает меня внутрь навсегда.

Но все же я здесь, сижу в церкви, я жив. Сквозь старый витраж над алтарем льется свет, белое полотно на алтаре покрыто яркими разноцветными пятнами, и деревянный пол, и ковер. Ранним утром свет падает под другим углом, чем во время службы, и он уже пробрался дальше по проходу и влево, потому что сейчас осень.

Вдыхаю запах воска, слабый аромат свечного дыма от утренней службы, запах книг (в нашей церкви до сих пор используют бумажные молитвенники и песенники), запах чистящих средств для дерева, ткани, полов.

Я жив. Сижу в лучах света. На этот раз тьма его не опередила. Но мне не по себе, будто она меня преследует, подкрадывается сзади.

Я сижу на последнем ряду, а за спиной – открытое пространство, неизведанность. Обычно это меня не беспокоит, но сегодня мне хочется, чтобы там была стена.

Стараюсь сосредоточить внимание на свете, на том, как медленно перемещаются цветные прямоугольники по мере того, как солнце поднимается выше. Через час они уже заметно сместились. Однако движется не источник света, а наша планета. Я часто забываюсь и использую общепринятое выражение, а потом каждый раз вспоминаю с радостным изумлением – Земля движется.

Мы все время крутимся, попадая из света во тьму и обратно. Сменой дня и ночи мы обязаны нашей скорости, а не скорости света или тьмы. И может быть, это моя скорость, а не скорость Дона приблизила меня к тому темному моменту, когда Дон пытался меня убить? И моя же скорость меня спасла.

Вновь пытаюсь сосредоточиться на Боге, свет отходит назад, теперь выхватывает медное распятие на деревянной подставке. Золотой отблеск металла на фоне сиреневой тени так красив, что у меня на мгновение перехватывает дыхание.

Здесь свет всегда быстрее тьмы, скорость тьмы не имеет значения.

– Вот вы где, Лу! – раздается голос.

Я пугаюсь. Вздрагиваю, но ничего не говорю и даже улыбаюсь седовласой женщине с программкой службы в руках. Обычно я отдаю себе отчет, сколько прошло времени, и вижу, что люди начинают собираться, поэтому не удивляюсь. Женщина улыбается.

– Извините, что напугала!

– Ничего, – говорю я. – Я задумался.

Она кивает и идет встречать других прихожан, больше ничего мне не сказав. На бейджике у женщины написано: «Синтия Крессман». Раз в три недели она раздает программки, а в остальные воскресенья обычно сидит по другую сторону прохода в четырех рядах от меня.

Очнувшись от раздумий, смотрю, как собираются на службу прихожане. Старик с двумя тростями ковыляет по проходу на самый первый ряд. Раньше он приходил с женой, но та умерла четыре года назад. Три старушки всегда приходят вместе (если никто из них не болеет) и садятся в третьем ряду слева. Еще один, двое, трое, четверо, двое, один, один – стекаются люди. Над органом появляется голова органиста, затем вновь исчезает. Затем раздается тихий гул.

Мама говорила, что нехорошо посещать церковь, только чтобы послушать музыку. Я хожу на службы, не только чтобы послушать. Я хочу, чтобы мне помогли стать лучше. Однако в нашу церковь я хожу ради музыки тоже. Сегодня снова Бах – наш органист любит Баха, и я без малейшего усилия следую за хитросплетениями музыкального узора.

Слушать музыку вот так – вживую вокруг себя – ощущается совсем по-другому, чем прослушивание записи. Я лучше чувствую пространство, слышу, как отражаются от стен звуки, сливаясь в созвучия, уникальные для этого места. Я слушал Баха и в других церквях, его музыка всегда полна тайны, величия и гармонии.

Музыка стихает. За спиной невнятное бормотание – это выстраивается хор и священнослужители. Я беру песенник и нахожу номер нужного гимна. Вновь вступает орган, исполняет мелодию один раз, а потом за спиной раздаются громкие голоса. Кто-то фальшивит и на долю секунды отстает от остальных. Легко определить, кто именно, но