Золотая шпора, или путь Мариуса - Евгений Ясенов

Мощь Братства стала невероятной. Такая сила внутри государства, хоть и созданная ему во благо, должна была обеспокоить королевскую власть, тем более — такого правителя, как Просперо, который стремился, чтобы в стране все происходило под его неусыпным контролем. Просперо был на самом деле велик не только как полководец, но и как правитель. Едва тронув Красное Братство, он понял, с чем имеет дело, и убедился, что власть Магистра шире и глубже власти любого земного владыки. Начав борьбу с Братством, Просперо уже не смог бы остановиться, и этот поединок мог привести короля на край пропасти. И Просперо принял единственно мудрое решение — оставить Братство в покое. Когда советники стали подсказывать ему, что дальняя цель Братства — трон Рениги, великий государь дал замечательный ответ: "Намерение — не поступок и даже не попытка". Он верил, что разрушить созданное им мощное государство сможет лишь Божья сила. Ты спросишь — а если воплощением Божьей как раз силы служило Братство? Отвечу тебе, племянник: и в этом случае Просперо мог не беспокоиться, ибо воле всевышнего сопротивляться бесполезно".

Часовщик Ричо, грузный, кряжистый человек средних лет, с густыми черными волосами и пышными усами, с мудрыми глазами добряка-ретрограда, под которыми от переживаний образовались большие мешки, обрюзглый, но самую чуточку, отличался не только гостеприимством, но и деликатностью, без которой гостеприимство совершенно теряет свой позитив. Он покинул постояльцев тотчас после ужина, где было оприходовано сказочно аппетитное варварское блюдо «чучмек». Значит, так: предварительно отмоченные куски мяса нанизать на вертел вперемешку с луком и помидорами, обжарить на открытом огне, щедро поливая вином. Белым! Получите изделие с ароматом, перед которым запах ракового супа — просто помойная вонь. Румяная корочка сохраняет внутри каждого кусочка живительный сок, ласкающий небо. Не блюдо — нега для самого взыскательного желудка. Внутренности просто рычат от наслаждения. Пищеварительный оргазм. «Чучмеком» наелся даже Расмус с его бездонным нутром, Расмус, который вечно вымакивал свою тарелку хлебом до стерильности. И вот ужин завершен, а вся четверка постояльцев подобревшими глазами смотрит в огонь. Теперь, после окончания таинства приема пищи, организм просит дружеской беседы, в меру сдобренной вином.

За окном шумел ветер, дождь злобно плевался в оконное стекло. Огонь трещал в камине, оранжевые блики плясали по комнате, фокусируясь на различных деталях обстановки — то на мощном дубовом кресле тонкой ручной работы, то на старинной затейливой лампе, то на изящных часах с двумя пышными дивами, держащими циферблат. Часы навсегда замерли в полдень (или полночь, кто знает?). Это был принципиальный момент. Смотритель башни, жрец точного хода времени, имел и использовал полное право хотя бы дома абстрагироваться от монотонного тиканья, которое ему полагалось неусыпно поддерживать по работе. Бездействующие часы в жилище Ричо представляли собой некий вызов. На работе время порабощало Ричо, делая его своим слугой. Заморозив свои домашние часы, он брал у времени реванш. Хотя и понимал, что настанет час — и эта вечная борьба прервется его полным поражением. Время отыграется за все в тот момент, когда Ричо покинет лучший из миров.

Огонь трещал. Зачем Ричо растопил камин в разгар лета? Да уж больно день прохладный выдался. Промозглый воздух отвратительным липким комом застревал в носоглотке. Словом, камин оказался уместен, несмотря на время года. Да и уют создавал — при камине дружеская беседа из желательной становится необходимой.

— Как ты оказался здесь? — спросил, наконец, Мариус. Уго, все откладывавший объяснение на "после ужина", раскурил трубку и заговорил:

— Эти дураки из деревни и правда пошли по моем следу. Как не пойти, если я сам везде, где только можно, старался следить. И собак они с собой взяли. Но я-то помнил, что в миле за деревней течет речка…

— Точно, — подал голос Расмус. — Мы ее по камням переходили.

— Вот я туда и направился. Залез в воду — и пошел по руслу на север. Старый прием.

Расмус одобрительно кивнул. В армии Андреаса Плешивого учили таким вещам.

— Дураки довели своих собак до реки — и стали. Наверное, подумали, что я перебрался на тот берег и пошел на восток, прочь от реки. В общем, эту толпу я больше не видел. Но встретил другую. Я поднялся почти до источника — и едва не наткнулся на их патруль. Не ожидал, что они так далеко заберутся. Пришлось отлеживаться в воде.

— В воде? — удивился Мариус.

— Да. Друг Расмус, ты бы как поступил в такой ситуации?

— Дышал бы через камыш, — ответил Расмус.

— Элементарно! Я лежал на дне, держался за корягу и дышал через стебель камыша. Он ведь, друг Мариус, внутри пустой — ты сам знаешь.

Конечно, Мариус это знал.

— Иногда я осторожно выныривал — уж очень надоедало разговаривать с рыбами. Патруль мелькал то там, то тут. Я дождался темноты. Надо было идти, причем ночью — а я ведь промок насквозь! Ночь выдалась ветреной. В общем, схватил я простуду. Да и устал чертовски — все-таки два дня не спал. Шел не помню как, где-то свалился, продрых неизвестно сколько. Когда очнулся, увидел, что лежу на здоровенной куче травы, Недалеко была деревня. Я подыхал с голоду и на ногах не держался. Еле сил хватило, чтобы доплестись до крайнего дома, уломать хозяйку продать краюху хлеба и кринку сметаны. Съел я это все, да как залег в свою траву — так, наверное, целый день там и проспал. Пришел в себя — тотчас в Дару. Да только вас отчего-то не застал.

— Погоди, — протянул Мариус, — как не застал? Ты когда в Дару попал?

— Дней десять назад. Скаку даже точнее — двадцатого июля.

Мариус прикинул: в тот день они с Барбадильо как раз начинали операцию в городе Торриче. Мариус внимательно посмотрел на Расмуса.

— Да не видел я его, чего вылупился! — огрызнулся Расмус, выставив свои волчьи клыки.

Узнав детали, Уго со своей противной усмешкой заметил:

— Два дня подряд в назначенный час я приходил на базарную площадь. Потом рассудил, что вы не стали меня ждать — срок-то уж прошел. И я двинул на юг, надеясь, что догоню. Так что, уважаемый Расмус, не сочиняй. Не видел ты меня или не хотел видеть — это две большие разницы.

Расмус мог бы отбояриться, поэксплуатировать такое понятие, как «недоказанность», — но это был бы не Расмус.

— Ну что ж, и не хотел, — вдруг легко признался он, бравируя своей дерзостью. Щеки его задорно дрогнули — и в такт кивнули три волоска, росшие из родинки. Он с вызовом глядел строго в глаза ненавистному грамотею, и его стальные глаза бешено сияли. — А вот объясни ты, мил человек, как сюда-то попал?

— Да просто знал, куда идти.

— От кого? — нахмурился Расмус.

— От дяди твоего, — ответил Уго. — Из Дары на юг идут только две дороги. Это — лучшая. Куда же мне было еще идти, разрази тебя Ток?

У Расмуса вертелся на языке вопрос насчет блондина, только что отъехавшего от часовой башни, но он решил оставить эту деталь в запасе. Не желая дальнейших споров, Расмус подчеркнуто замолчал. Напряжение, разъедавшее компанию, спало. Точнее — приобрело иной вектор. Расположилось по оси Уго — Барбадильо.

Два интригана, понимаешь, вызывали сильный взаимный интерес. Встречаясь глазами, оппоненты, разумеется, принимали безразличный вид. Но исподволь наблюдали друг за другом, а несколько раз устроили легкие словесные поединки — что-то вроде фехтования с тренировочной рапирой, острие которой затуплено. Намеки, подначки, усмешки — мелкие уколы, которые задевают, но не ранят.

— Твой замечательный плащ нам хорошо послужил. Теплый, — говорил Барбадильо с хитро приподнятым углом рта.

Уго встретился с плащом, как с молочным братом после долгой разлуки.

— Для того и покупал, чтоб хорошо служил, — отвечал Уго, улыбаясь.

— И во сколько он тебе стал? — поинтересовался Барбадильо невинным тоном.

— Слишком дорого, любезный, чтобы говорить об этом, — гасил Уго улыбку.

— Я слышал, такие плащи в Рениге нынче вовсе не достанешь, — не успокаивался Барбадильо.

— Так ты говоришь, внутри дельфина светился шар? — поворачивался Уго к Мариусу, обрывая разговор о плаще.

Совершив несколько выпадов, соперники оценили класс друг друга и решили зачехлить оружие. Каждый хранил свой секрет под толстой броней. Тут требовалась не рапира, а скрамасакс, двуручный меч. Воевать всерьез было не время и не место.

На рассвете Барбадильо растворился вместе с туманом. Уго, стоявший у окна, провожал долгим взгляда уплывавшую в никуда кибитку. Подошли Мариус с Расмусом. Расстроились, что такой хороший, веселый человек уехал, не попрощавшись. Они не ожидали от него подобной бестактности. Зато Уго, видимо, поведение Барбадильо не удивило.

В помещение вернулся хозяин, который встал на заре, чтобы окучить любимую кольраби, а заодно — разобраться с сельдереем, в зарослях которого уже закудрявился сорняк. Не брезговал хозяин и животноводством. Но двору у него расхаживали куры-переярки. На чердаке проживали голуби-хохлачи. На парадном окне его комнаты красовались так называемые "кабинетные примулы", которые вопреки всему расцветают не весной, а в сентябре.