Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

   ______________________

   После недолгого пребывания в Петрограде я поехал в Варшаву, чтобы посетить, как оказалось потом, в последний раз мой майорат Вышков, конфискованный поляками немедленно после войны. В Варшаве было тревожно. Попал я туда приблизительно за месяц до ее эвакуации. По городу уже ходили смутные слухи о свертывании военных госпиталей; были и другие предвестники грядущего отступления, но большинство населения не отдавало себе еще отчета в этом. И как-то странно было слышать в одной знакомой семье споры между мужем и женой о качестве вновь наклеенных обоев. На виднеющемся через окно противоположном берегу Вислы мне уже рисовались наступающие германские полки.

   В общем на родине я пробыл недолго и обратно в Испанию выехал северным путем. Последний стал гораздо удобнее. Между Хапарандой и Торнио была построена железнодорожная ветка. Этим путем ехало много иностранцев-союзников из Китая, Персии и других стран. Мне пришлось встретиться с французской семьей, знакомой по Пекину, которую я не видел около двадцати лет.

   В Мадриде застал своего посла больным. Он все больше и больше поддавался мрачным предчувствиям, часто в интимных разговорах повторяя слова: "Все рушится". Но тем не менее он продолжал весьма добросовестно выполнять свои обязанности, поддерживая близкий контакт с союзными коллегами, которых становилось все больше по мере вступления в войну новых держав. Для обсуждения какого-то "совместного шага" у нас как-то собралось одиннадцать представителей.

   В начале февраля 1916 г. из Петрограда пришла телеграмма об увольнении барона Будберга с должности посла в связи с назначением его сенатором. Вместе с тем предписывалось запросить согласие испанского правительства на назначение послом нашего посланника в Брюсселе князя Кудашева. Будберг, уже больной, весьма тяжело переживал свою отставку, в особенности потому, что был назначен не членом Государственного совета, а сенатором. Это почему-то казалось ему необыкновенно обидным. В течение нескольких дней он почти не выходил из комнаты, скрывая от коллег свою отставку, как какой-то позор. Наконец, окончательно занемог, случайно где-то простудившись; при этом он не хотел обращаться к медицинской помощи. Мне с трудом удалось привести к нему лучшего испанского профессора, а также нашего португальского коллегу-посланника, который был по профессии врачом, притом весьма известным. По их заключению, положение посла было безнадежно. Он действительно вскоре впал в бессознательное состояние и едва мог узнавать посетителей. Своими последними словами, сказанными мне, он меня весьма тронул. Будберг озабоченно справился, почему я не получил назначения посланником в Норвегию. По его мнению, я был первым кандидатом на открывшуюся вакансию, как один из старших среди советников посольства*.

   ______________________

   * В действительности я был назначен советником лишь в 1913 г., но имел в общем большой дипломатический стаж.

   ______________________

   Через два дня посла не стало, и я телеграфировал в министерство о принятии мной (кажется, в пятый раз) управления посольством.

   В связи со смертью посла испанцы отнеслись к нам с большим вниманием. Через час ко мне приехали с выражением соболезнования генерал-адъютант короля и первый министр граф Романонес. Меня также посетило большинство послов и в том числе папский нунций монсеньер Рагонези. Характерно, что в похоронах он все же не участвовал, потому что Будберг не был католиком.

   В связи с похоронами посла мне пришлось заняться целым рядом церемониальных вопросов, которые в таких случаях играют в Испании большую роль. Все это было к тому же осложнено военной обстановкой. Помнится мое затруднительное положение, когда, провожая Романонеса, я встретил неожиданных для русского посольства гостей в лице австро-венгерского посла князя Фюрстенберга и его жены. Они обратились ко мне с просьбой позволить им проститься с телом их друга барона Будберга. Я, конечно, не счел возможным им в этом отказать, надеясь главным образом на то, что Романонес не предаст меня нашим друзьям-французам, которые, конечно, мне бы этого не простили. Другим осложнением был вопрос о том, кто будет отпевать покойного. По этому поводу ко мне зашел мой большой приятель, бельгийский поверенный в делах, с советом отнюдь не обращаться к пастору германского посольства, так как это может вызвать недовольство французов. В конце концов я с ним согласился, и Будберга отпевал английский капеллан.

   По приказу короля, несмотря на то что Будберг перед смертью был уволен в отставку, русскому послу были отданы все почести, полагавшиеся при похоронах иностранного посла в Мадриде. Эти почести приравниваются к тем, которые воздаются в Испании генерал-капитану, иначе говоря, генерал-фельдмаршалу. В похоронах принимал участие весь мадридский гарнизон. В двенадцать часов дня был произведен пушечный салют. Тело посла везли на лафете, за которым шли представитель короля инфант дон Карлос, все придворные, все министерство и союзный и нейтральный дипломатический корпус. Мне помнится одно затруднение по протокольной части, возникшее из-за того, что, по словам главного испанского церемониймейстера, инфант при похоронах должен идти непосредственно за гробом, между поверенным в делах и представителем семьи покойного. Последнего в Мадриде не было. Я вышел из затруднения, попросив своего старого приятеля князя Гагарина, нашего генерального консула в Барселоне, изобразить из себя родственника Будберга, благо среди ближайшей родни покойного была одна княгиня Гагарина.

   Похороны прошли благополучно. В церемонию было включено прохождение всего мадридского гарнизона перед гробом покойного, возле которого стояли мы и инфант. На этом кончилась официальная часть; за исключением небольшого отряда войск, салютовавшего в последний раз, когда гроб опускали в могилу, никто из официального мадридского мира на кладбище не был. Это кладбище было предназначено исключительно для иноверцев, и католики его не посещали. Не могу не упомянуть в связи со смертью Будберга о трогательном эпизоде, рисующем, насколько далеко отстоят друг от друга, и не только географически, Испания и Россия и насколько трудно бывает русским, попавшим волею судеб на всю жизнь в Испанию. Я получил письмо, написанное по-русски, но подписанное испанским именем, от одной русской женщины, мне совершенно незнакомой. Оказалось, это была дочь писателя Данилевского, вышедшая замуж за испанского офицера, служившего на острове Ивиса, одном из Балеарских островов. В письмо было вложено пять пезет. Она просила купить на эти деньги фиалок и положить на гроб посла. В своем письме она рассказывала о своей жизни на чужбине и о том, как она каждую неделю носит цветы на могилу двух русских матросов, случайно похороненных на этом острове.