1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Милорадович отправил офицера передать Мюрату о своем согласии сдать маршалу Москву без боя, если тот остановит своих солдат хоть на несколько часов и даст ему время проследовать через столицу. В случае отказа Мюрата генерал угрожал разжечь пожары при отходе. Мюрат, знавший о желании Наполеона заполучить Москву целой и, как большинство французов, считавший войну по сути законченной, согласился. Во время переговоров донские казаки, сопровождавшие посланца Милорадовича, смотрели на короля Неаполитанского с трепетом и залопотали что-то по-доброму, когда тот достал часы. Заметив это, Мюрат протянул их одному из донцов и велел адъютантам дать свои часы другим казакам{496}.

Перемирие лишь придало официальные черты положению, и без того складывавшемуся естественным образом. Квартирмейстер одного из казачьих полков русской 2-й армии с изумлением пронаблюдал, как французская кавалерийская дивизия позволила уже окруженной русской бригаде свободно проехать через свои ряды. Генрих Роос, хирург 3-го вюртембергского конно-егерского полка, отметил наличие на улицах сотен отбившихся от частей русских солдат, причем никто с французской стороны не обеспокоился собрать и разоружить их, поскольку всем война казалась завершившейся. Он встречал легкораненых русских офицеров, которых перевязывал и отправлял искать свои части. Когда вюртембергские конные егеря наткнулись за городом на полк русских драгун, вместо боя произошло братание{497}.

Если французы верили в окончание войны, русские чувствовали себя так, словно настал конец света. «Вся армия будто раздавлена, – писал Икскюль, наблюдая за пламенем, вспыхивавшим над оставленным русскими войсками городом. – Много говорят об измене и предателях. Мужество подорвано, и солдаты начинают бунтовать». К тому же теперь они дезертировали в больших количествах. Проходя через Москву, поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Чичерин решил, будто настал «последний день России». Он не мог принять практических соображений стратегии, объяснявших сдачу города. «Кутаясь в шинель, я весь день провел в каком-то немыслимом оцепенении, ничего не предпринимая, безуспешно пытаясь подавить волны негодования, накатывавшего на меня снова и снова», – писал он в коротком дневнике.

Многие теперь признавали, что лучше бы Александр заключил мир с Наполеоном, и даже самые упорные противники этого приходили к выводу о неизбежности такого исхода. Некоторые же поговаривали, что пора подаваться в Испанию и начинать воевать там против французов вместе с англичанами{498}.

14

Голый триумф

Когда во второй половине дня 14 сентября маршевые колонны Grande Armée достигли вершины Поклонной горы, солдаты увидели лежавшую перед ними Москву. «Те, кто поднялся в самую высокую точку, делали знаки остававшимся позади и кричали: “Москва! Москва!”» – вспоминал сержант Бургонь, служивший в гвардейском полку фузилеров-гренадеров. Колонны убыстряли шаг, солдаты толкали друг друга, чтобы хоть на миг взглянуть на цель их уже казавшегося бесконечным похода. «В тот момент, – продолжал он, – все страдания, опасность, нужда, лишения – всё было забыто и унесено из умов мыслью о радости вступления в Москву, об удобных зимних квартирах и о победах другого рода, ибо таков уж характер французского солдата: от войны к любви, а от любви к сражению»{499}.

Перед ними стоял один из красивейших городов мира, сразу же поразивший их своей экзотикой. «Столица эта казалась нам каким-то фантастическим творением, видением из тысячи и одной ночи», – вспоминал капитан Фантен де Одоар.

Согласно статистическим данным на январь того года, Москва занимала площадь 34 337 304 квадратных метров, имела 2567 каменных и 6584 деревянных домов, 464 завода и мастерских, не говоря о садах, церквях и монастырях. Население составляло 270 184 чел. «Это великолепное зрелище значительно превосходило все, что могло родиться в нашем воображении при мыслях об азиатской пышности, – писал лейтенант Жюльен Комб. – Невероятное количество колоколен и соборов, ярко раскрашенных, увенчанных позолоченными крестами, виднелись издалека в красноватом сиянии заходящего солнца. Огромный Кремль и его колокольня с большим крестом на куполе, сработанным, как уверяли многие, и чистого золота, но бывшим, конечно же, из серебра с покрытием сияющей позолоты, стали венцом грандиозного зрелища»{500}.

Наполеона удивило отсутствие делегации для торжественного приветствия. «Является обычаем для гражданских властей при приближении победоносного полководца выйти ему навстречу к воротам с ключами от города в интересах защиты жителей и их имущества, – писал французский офицер на русской службе. – Затем завоеватель может поставить их в известность относительно его намерений по управлению городом и приказать властям продолжить поддерживать в нем порядок и отправлять свои мирные функции»{501}. Поскольку встречать его никто не пришел, Наполеон отправил некоторых порученцев в город на поиски каких-нибудь чиновников с целью заключения соглашения по поводу оккупации города.

В это время французские войска уже вошли в Москву. Первым примерно в два часа дня туда вступил эскадрон 10-го польского гусарского полка, за которым последовали другие его эскадроны и остальные части 2-го кавалерийского корпуса. Они проследовали по улицам, все еще полным русских солдат, в том числе и вооруженных, и вышли к Кремлю, где застали толпу, орудовавшую на городском арсенале. В сторону французов были сделаны несколько выстрелов, но после залпа артиллерии полковника Серюзье сброд рассеялся, и французы въехали в Кремль.

Ожидая депутации, Наполеон разглядывал город в подзорную трубу и спрашивая Коленкура о разных тамошних строениях. В конце концов, появился один из порученцев Бертье в компании французского торговца, жившего в Москве, и какое-то время они беседовали. Другие офицеры тоже привели кого-то, кого смогли найти, но ни один не устроил Наполеона, который хотел видеть некое официальное лицо. В конечном итоге стало ясно, что русские просто покинули город, отдавая его ему безо всяких условий. «Варвары, они что же, все так и бросят? – воскликнул он. – Это невозможно. Коленкур, каково ваше мнение?» «Ваше Величество прекрасно знает, что я думаю», – отозвался обер-шталмейстер{502}.

Наполеон не стал въезжать в Москву в тот день и провел ночь в деревянном доме на самой окраине города, внутри его пределов. В шесть часов следующим утром он поскакал в Кремль и обосновался там, в то время как императорская гвардия в полной парадной форме осуществила триумфальный марш, входя в Москву следом за полковыми оркестрами.

Около двух третей жителей покинули столицу, остальные, включая многих иностранных торговцев, слуг и ремесленников, попрятались в домах. Даже члены французской колонии из нескольких сот человек старались не попадаться на глаза победителям. Лавки были закрыты, а движения на улицах почти не наблюдалось, хотя там оставалось изрядное количество бродивших туда и сюда русских солдат{503}.

Сержант Бургонь, полк которого шагал за оркестром, испытал разочарование. «Нас удивило, что не было видно ни души, даже ни одной женщины, и некому было слушать наших музыкантов, игравших “La victoire est а nous!” [«Победа за нами!»]», – рассказывал он. А вот как выражал свои эмоции лейтенант Фантен де Одоар: «Покинутость и тишина, приветствовавшие нас там, неприятным образом гасили безудержное счастье, так разгонявшее нашу кровь всего несколько минут назад, а теперь сменявшееся туманным чувством тревоги». В открытом нежелании жителей признавать даже сам факт прихода французов, не говоря уж о приветствиях, чувствовалось нечто зловещее – нечто, заставлявшее солдат испытывать беспокойство. «Это означает, что скоро мы будем защищать Париж», – мрачно обронил генерал Аксо полковнику Луи-Франсуа Лежёну[134], когда оба они проезжали по тихим улицам{504}.

При нормальной капитуляции городским властям пришлось бы подыскивать места для постоя солдат и обеспечивать их питанием, но в сложившихся обстоятельствах каждый был волен сам заботиться о себе в деле поиска всего необходимого. Генералы и группы офицеров выбирали дворцы аристократов и городские дома дворян, солдаты обустраивались в зданиях попроще, в конюшнях и в садах. Некоторым повезло. Роман Солтык с несколькими офицерами из штаба Бертье наткнулись на красивый особняк, оказавшийся в собственности графини Мусиной-Пушкиной, дворовые которой встретили французов в дверях. «Во главе их находился элегантно одетый дворецкий, или управляющий в шелковых чулках, который на довольно приличном французском поинтересовался у нас, что нам угодно и добавил, что при отбытии графиня дала указания принять нас подобающим образом и оставила достаточное количество слуг с распоряжением обслуживать нас», – вспоминал Солтык. Кроме того в доме обнаружились французская dame de compagnie (компаньонка) и гувернантка, каковые и развлекали офицеров за обедом{505}.