Память льда. Том 2 - Стивен Эриксон

– Свершитель, мне потребуется время, чтобы осознать то, что ты сейчас сказал. У меня есть вопросы…

Вывих вновь пожал плечами.

– Мы не убили тисте эдур. В глазах баргастов это – наше величайшее преступление. Однако мне интересно: Старшие Духи – ставшие ныне богами – относятся к этому так же или иначе?

– У них было много времени на размышления, – прошептал Паран. – Иногда – только это и нужно. Сердце мудрости – терпимость. Я думаю так.

– Тогда, капитан, ты должен гордиться.

– Гордиться?

Свершитель медленно повернулся на тихие выкрики, которые давали знать, что отряд его готов к полёту.

– Я возвращаюсь к Дуджеку Однорукому, – морант помолчал, затем добавил: – Малазанская империя мудра. Я нахожу это даром редким и драгоценным. И потому желаю ей – и вам всем – добра.

Паран смотрел вслед уходившему Вывиху.

Пора было идти.

Терпимость. Может быть. Запомни это слово, Ганос. Что-то шепчет, оно станет осью, на которой завертится всё, что ещё случится…

Мул Круппа бодро взобрался по насыпи, протиснулся через плотные ряды морпехов на дороге – те расступились, – а затем скатился вниз с другой стороны и оказался на равнине. Воздух оглашали крики и полезные советы.

– Тварь безмозглая! Слепое, упрямое, громогласное порождение Бездны! Стой, повелевает Крупп! Стой! О нет, не туда…

Мул завернул полукруг и, петляя, помчался быстрой рысью к ближайшему клану Белолицых баргастов.

Навстречу ему бросилась дюжина покрытых ритуальной раскраской детей.

Мул перепугался и резко остановился, так что Круппа бросило вперёд, на шею животного. Затем мул развернулся и перешёл на шаг, похлопывая хвостом по крупу.

Кряхтя и постанывая, даруджиец сумел выпрямиться в седле.

– Зарядка – для безумцев! – прокричал он детям, которые весело бежали рядом. – Узрите сих ужасных сорванцов, ныне уже столь мускулистых, что они лишь насмехаются над печальной судьбою Круппа! Проклятье бодрости и здоровья отравило их мозг. О, драгоценный Крупп, прости их, как подобает твоей благородной натуре, со свойственной тебе приветливой невозмутимостью, с безупречной непринуждённостью в компании соучастников столь трагически юных годами. Ах, несчастные создания, столь коротконогие, но столь же самообманутые, сколь глубоко выражение маломысленной мудрости на ваших лицах. Бежите с ногу с сим обезумевшим мулом и тем самым обнажаете трагический факт – племя ваше обречено, провозглашает Крупп! Обречено!

– Они ни слова не понимают, Человек Сала!

Крупп повернулся и увидел, как у нему подъезжают Хетан и Кафал. Женщина ухмылялась.

– Ни слова, даруджиец, и это хорошо. Иначе они бы вырвали тебе сердце из груди за такие проклятия!

– Проклятия? Дражайшая дама, тому виной лишь сквернейший характер Круппа. Его добела раскалённая ярость, что столь опасна для всех окружающих! Этот неразумный зверь…

– Даже есть его не стоит, – заметила Хетан. – Как думаешь, брат?

– Худой слишком, – согласился Кафал.

– И тем не менее Крупп испрашивает прощения от собственного достославного имени, а также от имени безнадёжно бессловесного зверя, на коем восседает. Извините нас, довольно длинноногие порождения Хумбролла Тора, о прощении молим вас!

– У нас к тебе вопрос, Человек Сала.

– Лишь задай его, и Крупп ответствует. Осиянными истиной словами, подобными гладкостью маслу, каковое умастит твою безупречную кожу – вон там, точно над левой грудью, например? У Круппа с собою…

– Не сомневаюсь, – перебила Хетан. – И если тебя не остановить, война закончится прежде, чем мне представится шанс задать вопрос. А теперь заткнись, даруджиец, и слушай. Смотри на строй малазанцев вон там на дороге. Крытые фургоны, немногочисленные отряды, что идут при них пешком, поднимая тучи пыли…

– О, драгоценная дева, ты – истинное отраженье сердца самого Круппа! Умоляю, продолжай задавать сей невопрошающий вопрос, говори больше, скатывай слова свои в толстенную восковую свечу, дабы Крупп смог возжечь на ней неутолимый огнь своей любви и страсти.

– Я сказала «смотри», даруджиец. Наблюдай! Ничего странного не замечаешь сейчас в наших союзниках?

– Сейчас! И прежде, и, несомненно, в будущем тоже, заверяет Крупп. Малазанские загадки, о да! Любопытнейший народ, утверждает Крупп. Дисциплина на марше растворилась почти до невидимости, пыль поднята такая, что видно на лиги окрест, но что видно-то – лишь одна пыль!

– Всё скрыто от взгляда, – прорычала Хетан.

– Даже столь острого.

– Значит, ты тоже заметил.

– Что заметил, восхитительная? Роскошные извивы твоего тела? Как мог Крупп упустить из виду столь чудесную, пусть и слегка диковатую красоту? Точно цветок прерий…

– …который тебя сейчас убьёт, – с ухмылкой заметила Хетан.

– Цветок прерий, отмечает Крупп, подобный тем, что расцветают на колючих кактусах…

– Рискуешь оступиться, Человек Сала.

– О, ступица Круппа редко рискует, ибо на риск ступает лишь тупица, не ведающий… кхм…

– Сегодня утром, – продолжила миг спустя Хетан, – я видела, как одна-единственная рота морпехов ставила шатры для трёх рот. По всему малазанскому лагерю. Одна – на трёх, снова и снова.

– О да, на малазанцев можно рассчитывать!

Хетан подъехала вплотную, схватила Круппа за ворот плаща. Она почти стащила даруджийца с седла и ухмыльнулась чуть шире.

– Человек Сала, – прошипела Хетан, – когда я объезжу – скоро – этому мулу понадобится волокуша, чтобы тащить то, что от тебя останется. Затягивать всех в свою паутину слов – добрый талант, но сегодня я выбью дыхание у тебя из груди. Оставлю немым на долгие дни. И я это сделаю, чтобы показать, кто из нас – главный. А теперь – ещё хоть слово, и я не буду ждать вечера – устрою для этих детей и всех остальных такое представление, с которым ты жить дальше не сможешь. Ага, по выпученным глазам вижу, что ты меня понял. Хорошо. А теперь прекрати сдавливать мула коленями – ему это не нравится. Сиди в седле так, будто он – конь, потому что конём этот зверь себя считает. Он смотрит, как едут все остальные, смотрит, как лошади несут своих седоков. Взгляд его ничего не упускает – это ты заметил? Это самый внимательный зверь, какого только видел сей мир – и не спрашивай, почему. Всё, довольно слов. До вечера, Человек Сала, когда я тебя расплавлю. – Хетан отпустила Круппа.

Задыхаясь, даруджиец плюхнулся обратно в седло. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но поспешно захлопнул. Кафал хмыкнул:

– Он быстро учится, сестра.

Та фыркнула:

– Все вы такие, брат.

Баргасты поехали прочь.

Глядя им вслед, Крупп вытащил носовой платок из рукава и вытер пот со лба.

– Ох ты. Ах ты, как же так? Ты слыхал, мул? Это Крупп обречён. Обречён!

Скворец внимательно посмотрел на двух женщин перед собой, затем сказал:

– В разрешении отказано.

– Её же тут нет, сэр, – повторила одна из морпехов. – Так что нам присматривать не за кем, верно?

– Но в роту свою вы не вернётесь, солдаты. Останетесь при мне. Хотели что-то ещё обсудить? Нет? Свободны.

Женщины обменялись взглядами, затем отдали честь и пошли прочь.

– Иногда, – проговорил Артантос, стоявший в полудюжине шагов от командира, – он поворачивается и кусает за ногу, да?

Скворец покосился на знаменосца.

– Кто поворачивается?

– Стиль командования Дассема Ультора. Солдатам позволено думать, сомневаться, спорить…

– И это делает нас лучшей армией, какую только видел мир, знаменосец.

– Тем не менее…

– Нету никаких «тем не менее»! Именно поэтому мы лучшие. И когда настанет время для тяжёлых приказов – увидишь дисциплину, сейчас, может, она и не заметна, но есть, глубоко внутри – и строгая.

– Как скажешь, – ответил Артантос, пожимая плечами.

Скворец продолжил вести своего коня в крааль. Огненный шар солнца уже начал прятаться за горизонт. Повсюду суетились солдаты – ставили шатры, разводили костры. Командир видел, как они устали. Слишком много двойных нарядов днём, да ещё и лишний колокол на марше перед закатом. Скворец понимал, что придётся так продолжать ещё по меньшей мере три дня, а затем добавить два колокола отдыха перед Кораллом, чтобы пехота успела оправиться. Измотанная армия – побеждённая армия.

Конюх принял поводья у Скворца, и командир направился к шатру Дуджека.

Перед входом на вещмешках расселся взвод морпехов – в доспехах и шлемах, на лицах по-прежнему шарфы, которыми солдаты прикрывали лица от дневной пыли. Никто и не подумал подняться при появлении Скворца.

– Вольно, – саркастически прорычал он, шагая между солдатами ко входу в шатёр.

Дуджек стоял на коленях. Он расстелил на ковре карту и теперь разглядывал её в свете фонаря, бормоча что-то себе под нос.

– Итак, – проговорил Скворец, придвигая походный стул и усаживаясь, – разделённая армия… снова разделяется.