Серебристая бухта - Джоджо Мойес

К тому времени я уже их возненавидела. Туман рассеялся, и я ясно увидела, во что превратилась моя жизнь. Я видела равнодушие Стивена, его высокомерие, его слепые амбиции, видела, как он старается дать понять моей дочери, маленькой шестилетней девочке, что в его доме она человек второго сорта. Я видела, что другие семьи живут иначе, и в конце концов поняла, что ни положение в обществе, ни происхождение, ни финансовое положение Стивена не мешают ему быть грубым скотом. К счастью, мои девочки искренне любили друг друга. Они заботились друг о друге, играли и ссорились, как и все родные сестры. Я видела, как Летти обнимала пухлой загорелой ручкой Ханну за шею, слышала, как она высоким голоском рассказывала сестре о том, чем занималась в садике, или просила сделать ей «хорошенькие волоски». Я видела, как Ханна вечером устраивалась рядом с Летти в кроватке и читала ей сказки, их светлые волосы спутывались вместе, а пастельные цвета ночнушек сливались в одно пятно. Стивен еще не успел отравить их своим ядом.

Но просто сознавать, что происходит, было недостаточно. Я понимала, что могу уехать с Ханной, их это не волновало. (Стивен любил повторять, что я только место в доме занимаю.) Но они никогда бы не отдали мне Летти. Во время одной из ссор я пригрозила, что уеду от него и заберу с собой девочек. Стивен рассмеялся мне в лицо.

– И какой судья позволит тебе воспитывать мою дочь? Подумай, что ты можешь ей дать, Элизабет. Вспомни, откуда ты – сквоты и еще бог знает что, у тебя ни образования, ни перспектив. И сравни с тем, что могу дать Летти я. У тебя нет ни единого шанса.

Подозреваю, что тогда у него уже была любовница. Он все реже, к моему большому облегчению, требовал физической близости. Его отношение ко мне стало каким-то шизофреническим. Когда я одевалась красиво, он говорил, что я страшная, когда я проявляла к нему нежные чувства, он говорил, что вызываю у него отвращение. Но когда на меня смотрел кто-нибудь другой, даже если в этот момент я была в джинсах и простой рубахе, он зажимал мое лицо в ладонях и говорил, что ни один мужчина никогда до меня не дотронется. Как-то вечером один из его сослуживцев отметил, что у меня очень красивые ноги, и Стивен после этого с такой жадностью на меня набросился, что я еле ходила весь следующий день.

Меня поддерживала мысль о том, что количество денег под подкладкой моего зеленого пальто постепенно росло. В те часы, когда они были уверены, что я занимаюсь привычной работой по дому или просто гуляю с девочками в парке, я напряженно обдумывала план побега.

Стивен и его мать привыкли жить по заведенному распорядку. По вторникам и четвергам она всегда играла в бридж. А он по четвергам и пятницам вечером отправлялся «в свой клуб» – это такое более приличное определение любовницы, – а по субботам играл в гольф. По вечерам в четверг я была на верху блаженства: в моем распоряжении было несколько драгоценных часов, которые я могла провести с моими девочками. Мы смеялись, бегали по дому и шалили, и только звук ключа в замке входной двери возвращал меня в реальность, и я снова становилась тихой и покорной.

И вот однажды в четверг Стивен вернулся домой раньше обычного и нашел письмо, которое я написала Кэтлин. В нем я рассказала правду о нашей жизни. Сначала последовал приступ ярости, а потом он договорился с матерью не оставлять меня одну. После этого случая, когда я была дома, обязательно был и кто-то из них. Если же я куда-нибудь уходила, они, наоборот, находили причину оставить Летти дома или отвести ее в парк. С этого момента я никогда не оставалась с моими девочками одна. Думаю, он тогда понял, что теряет надо мной контроль. То письмо к Кэтлин (слава богу, я не успела написать адрес) потрясло Стивена. Оно потрясло его не только потому, что из него следовало, что у меня может хватить смелости рассказать обо всем кому-то еще, но и потому, что в нем в письменном виде описывались поступки Стивена, и поступки эти не были красивыми. Я думаю, что до той поры он убеждал себя в том, что его поведение вполне допустимо, что побои – это неизбежное следствие моих проступков. Жесткая правда о разбитых губах и сломанных пальцах, о том, что он ведет себя как самый настоящий садист, наверное, показалась ему вопиющей несправедливостью.

Я ждала, я научилась быть терпеливой. Мне только надо было добраться до Кэтлин, а уж там я бы разработала план, как действовать дальше. Дом Кэтлин для меня был как мираж, вечерами, когда моя жизнь становилась совсем невыносимой, я рисовала его в своем воображении. Единственное, что знал Стивен, – это то, что у меня где-то далеко есть тетка. Он понятия не имел, где она живет.

К тому времени, когда я разработала план и назначила дату его исполнения, я так нервничала, что даже удивлялась, как они этого не видят. Несколько недель кряду я не могла нормально есть. У меня постоянно крутило живот, из-за этого все мои движения стали замедленными и какими-то неловкими. Я без конца прокручивала в голове план побега и в результате стала забывчивой. Они же на пару говорили, что я ни на что не гожусь, и грозили Ханне, что если она не возьмется за ум, то станет такой же никчемной, как я. Если девочки что-то и замечали, они этого не показывали. К счастью, дети склонны жить одним днем. Я смотрела, как они играют, секретничают, с рассеянным видом поедают рыбные палочки, и представляла их в Австралии – как они бегают по Китовой пристани. Про себя я молилась Богу, чтобы он подарил им эту свободу. Я хотела, чтобы они выросли свободными, сильными, независимыми и счастливыми. Я и для себя хотела того же, но тогда плохо представляла себя как личность.

– Твою дочь надо подстричь, – сказал Стивен в то утро. – К субботе для предвыборной листовки в совет мне нужно сделать семейную фотографию. Пожалуйста, постарайся выглядеть хоть немного презентабельно. Не забудь, что твое синее платье должно быть чистым.

Он поцеловал меня в щеку – формальный поцелуй ради мамы, как не трудно было догадаться. Я ей, конечно, не нравилась, но новость о том, что у сына есть любовница, не понравилась бы ей еще больше.

– Ты вернешься к ужину? – как можно непринужденнее поинтересовалась я.

Мой вопрос вызвал у него раздражение.

– Вечером у меня встреча, – сказал он. – Но я приеду до того, как уйдет мать.

Сейчас я едва помню, как прошел тот день. Помню, что шел сильный дождь и девочки сидели дома и ссорились из-за каких-то пустяков. В школе были каникулы, мою свекровь так злило постоянное присутствие Ханны, что у нее началась «страшная головная боль». Она пригрозила, что, если я не утихомирю девочек, мне придется держать ответ перед Стивеном. Помню, я извинилась с улыбкой, а в душе понадеялась, что эта ее головная боль – предвестник опухоли.