Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944 - Гарольд Дойч

Но Гитлера и это не удовлетворило, и он неоднократно посылал адъютантов ознакомиться с ситуацией на месте. У него были все основания сомневаться в информации военных – тут предчувствие его не обмануло; чтобы подчеркнуть невозможность наступления, командиры расположенных на Западном фронте частей специально показывали посланцам Гитлера именно те дороги, которые были более всего покрыты льдом и где в колдобинах и ямах стояла застрявшая техника; подобная картина ярко запечатлялась в памяти проверяющих, и они затем сообщали о ней Гитлеру.

Гитлер также подозревал, что именно через ОКХ произошла на второй неделе ноября 1939 года и в середине января 1940 года утечка информации на Запад о предстоящем наступлении.

Однако в данном случае у него явно случился «перелет»; ему нужно было искать «злоумышленников» гораздо ближе к себе: ведь информацию на Запад передали его бывший любимец Рейхенау, а также представители абвера, а военная разведка структурно входила в состав Высшего командования вооруженных сил Германии – ОКВ, которым руководил лично Гитлер. В любом случае эти подозрения еще больше усилили негативное отношение Гитлера к командующим сухопутными силами, что столь очевидно проявилось 5 ноября 1939 года и привело к фактическому разрыву его с руководством ОКХ и к тому, что их пути окончательно разошлись. Хорошо спланированные и организованные пропагандистские атаки на «генералов» повели лучшие нацистские разоблачители и клеймители: Геббельс, Геринг, Лей, да и в значительной степени сам Гитлер. Первые трое участвовали в специально организованных собраниях и встречах, куда приглашали не только генералов и адмиралов, но и офицеров, ответственных за политико–воспитательную работу, а также за боевую и политическую подготовку, начиная от самых низших рангов. Беря слово в самом начале упомянутых собраний, эти нацистские пропагандисты сразу задавали им соответствующий тон, нужным им образом настраивая аудиторию, а далее, в ходе мероприятия, обрабатывали присутствующих «по восходящей». Неизменно основным тезисом их выступлений, который они яростно и с надрывом буквально вбивали в головы окружающих, было утверждение, что если возглавляемое Герингом люфтваффе политически остается вне подозрений и большинство адмиралов флота также вполне надежны, то на генералов сухопутных сил полагаться нельзя.

Высшей точкой этой обработки, главной мишенью которой было ОКХ, стала речь Гитлера перед представителями высшего командного состава вооруженных сил, с которой он обратился к ним 23 ноября 1939 года в рейхсканцелярии. Резко критический и «жалящий» меморандум Бласковица (о котором уже говорилось выше), представленный за пять дней до речи Гитлера, придал ей особую жесткость и резкость. Уилер–Беннетт весьма красочно и выразительно описывал как саму эту речь, так и атмосферу, царившую в рейхсканцелярии во время ее произнесения. По его словам, Гитлер говорил «с дикой и яростной примитивной убедительностью полуобразованного адвоката–самоучки» и своим выступлением вогнал себя и слушателей в состояние «неистового энтузиазма». Его слова имели настолько «электризующее» воздействие, что присутствующие «все как один сплотились вокруг своего фюрера и выразили поддержку его взглядам, включая тех, кто ранее выражал с ним несогласие по причинам технического и профессионального характера».

Гитлер действительно говорил с бепрецедентной грубостью, яростью и цинизмом, напоминая присутствующим, по словам Хасселя, «явившегося в бреду Чингисхана».

Предельно грубо и откровенно, как никогда до этого, он заявил, что всегда выступал за проведение агрессивных войн «для приобретения жизненного пространства, пропорционального количеству населения». Каждый раз он выбирал точный момент для решительного шага, и каждый раз те, кто пророчил ему неудачу и провал, были посрамлены, а события полностью подтверждали его правоту. Теперь пришло время должным образом использовать вермахт, который он, безусловно, без работы не оставит. «Я всегда был готов нанести удар», – заявил он. Некоторое время стоял вопрос, где ударить: на Западе или на Востоке. Теперь он бесповоротно решил ударить по Англии и Франции. Нейтралитет Бельгии и Голландии в расчет принимать не следует: никто не будет упрекать или осуждать победителя. Люфтваффе и небольшой по размеру флот, особенно его командующий, проявили себя превосходно; то же самое можно сказать о сухопутных силах во время польской кампании. Однако его глубоко возмущают заявления о плохой подготовке и низкой боеспособности германской армии. В мире нет вооруженных сил лучше, чем вермахт, а германский пехотинец, вне сомнений, превосходит французского. Обращаясь к командованию сухопутных сил, Гитлер с изрядной долей иронии сказал, что они, бесспорно, продвинулись вперед по сравнению с 1914 годом; и сама фраза, и тон, которым она была сказана, говорили о том, что ее никоим образом нельзя было рассматривать как похвалу.

«Если национальное руководство всегда будет проявлять те мужество и решимость, которые мы ожидаем от простых пехотинцев, то мы не будем знать поражений. А когда Верховное командование допускает нервные срывы, как в 1914 году, то что же мы можем в таком случае требовать от простых солдат?» Все зависит от командиров. «С немецким солдатом я добьюсь чего угодно, если только им будут руководить хорошие командиры. Революция внутри страны невозможна… Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня». Гитлер закончил свое выступление лозунгом на звенящей ноте: «Никакой капитуляции извне, никакой революции внутри!»

Даже сегодня, если знать и учитывать обстановку и атмосферу тех дней, при чтении этой речи ощущается тот мощный заряд энергии, который она несла.

Неудивительно, что речь оказала сильное влияние на, безусловно, польщенных командующих люфтваффе и флотом, подняла настрой и боевой дух комсостава этих видов вооруженных сил; то же самое можно сказать и в отношении представителей командного состава сухопутных сил, – а таких было большинство, и они играли в войсках определяющую роль, – которые были просто солдатами и не интересовались политикой. Однако даже и в такой ситуации Рейхенау вновь взял слово и подтвердил свою точку зрения, резко выступив против начала наступления на Западе.

Нет никаких оснований утверждать, что волна яростных нападок и оскорблений, содержащихся в речи Гитлера, сбила всех командующих сухопутными силами с их точки зрения и смыла все их возражения. Позиция командующих против наступления на Западе была глубоко продуманной и серьезно аргументированной, и отказываться от нее они явно не собирались. Гитлер, тем не менее, считал, что его речь произвела на присутствовавших то воздействие, какое он и хотел. Чтобы довершить дело, сразу после совещания он вызвал к себе Гальдера и Браухича, чтобы окончательно «утрамбовать» в их головы все им сказанное, и еще раз прочитал им лекцию о «духе Цоссена» и о том, что он собирается с ним сделать.

Цель была достигнута: вернувшись от Гитлера, оба генерала выглядели смертельно напуганными и готовыми безоговорочно выполнить все, что прикажут. «Обвинения в трусости сделали из смелых людей трусов», – ядовито заметил Остер Эриху Кордту. С того дня открытое противостояние планам Гитлера относительно наступления на Западе окончательно прекратилось. Несмотря на доводы разума, внутренний протест и появлявшиеся время от времени призывы возобновить подготовку к перевороту, руководство ОКХ с того момента решило окончательно подчиниться «диктату 23 ноября». Однако на практическую деятельность оппозиции эта речь не оказала какого–то особого влияния. Боевая группа оппозиции уже определилась в своих намерениях в ходе двух предыдущих недель, и речь Гитлера только укрепила эти намерения.

Однако один вызов нацистскому диктатору в те дни был брошен, причем из той среды, откуда он менее всего его ждал, да и сам характер вызова поразил Гитлера. Этот вызов был сделан как раз тем самым простым солдатом, «солдатом до мозга костей», к которому и апеллировал Гитлер в своем выступлении. «Король танков» Гейнц Гудериан был глубоко уязвлен с точки зрения профессионального самолюбия теми выпадами и обвинениями против сухопутных сил, которые ему довелось услышать в последней речи Гитлера. Вернувшись в свой танковый корпус на Западном фронте, он рассказал обо всем в Кобленце начальнику штаба группы армий «А», в которую входил и его корпус, Эриху фон Манштейну. Манштейн полностью согласился с тем, что генеральский корпус не может пассивно сносить подобные оскорбления и унижения и должен выразить протест по этому поводу. Сам Манштейн уже пытался побудить к подобным действиям командующего группой «А» Рундштедта и попросил Гудериана также подключиться и поговорить с ним. Рундштедт, однако, ограничился лишь тем, что сообщил Браухичу о недовольстве, высказанном рядом его подчиненных. Поскольку сам Браухич и являлся главной мишенью Гитлера, такое развитие событий никоим образом не устроило Гудериана, и он попытался обсудить вопрос с рядом других высокопоставленных и влиятельных генералов и в конце концов встретился в Дюссельдорфе с Рейхенау. Гудериан был очень удивлен, когда услышал от «нацистского генерала», что его отношения с Гитлером теперь уже далеко не такие сердечные, как прежде, и что недавно между ними произошел ряд довольно острых споров, едва не кончившихся перебранкой. Рейхенау тем не менее согласился, что необходимо довести до сведения Гитлера, что многие генералы весьма недовольны необоснованными нападками на них и что, возможно, Гудериану, как более младшему и по рангу, и по возрасту, будет даже легче это сделать. Убеждения подействовали, и Гудериан решил взять всю ответственность на себя и лично переговорить на эту тему с Гитлером.