Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

– Ты смеешь плакать, как женщина, – сказал шах Сафару, – когда тебе должно радоваться великой милости, даровавшей тебе жизнь! А ты, Аббас, осмелился разговаривать около спальни и мешать моему сну!.. Вы оба лишние на земле, и с восходом солнца падут ваши головы. Есть еще несколько негодяев, подобных вам. Завтра я наряжу страшный суд над всеми, и из черепов ваших сооружу минарет, выше Шамхорского. Слышали? Ступайте!

Была ночь на пятницу, обыкновенно посвящаемая молитве, и шах по необходимости должен был отложить исполнение приговора до утра. Уснул он, но не спали нукеры, знавшие, что приговор шаха бесповоротен. Непонятно, каким образом приговоренные к неизбежной смерти служители остались на ночь при шахе, и слух о повреждении рассудка его, быть может, и имеет некоторые основания. Нукерам приходилось или покорно ожидать казни, или порешить с шахом, и они решились на последнее. Вооруженные кинжалами, они тихо вошли в коридор и остановились перед шелковым занавесом, закрывавшим вход в шахскую опочивальню. Глубокая тишина свидетельствовала о крепком сне повелителя. Осторожно и без шума вошли двое убийц и стали у кровати. Блеснул кинжал и глубоко вонзился в грудь спящего шаха.

Он приподнялся, остановил на убийцах угасающий взор и произнес: «Несчастный! Ты убил Иран!» – и голова его безжизненно упала на подушку.

Убийцы вынули драгоценные камни из короны шаха и бежали в Нуху, под покровительство шекинского хана; отсюда и возникло не лишенное вероятия предположение, что преступление совершилось вследствие подкупа хана – их покровителя. Когда весть о смерти шаха распространилась в лагере, приближенные его уже успели расхитить шахские сокровища, и войска, докончив дело грабежа, в беспорядке оставили Карабаг и ушли в Персию.

Голова аги Мохаммеда была отсечена и отправлена к карабагскому хану Ибрагиму, который со всеми подобающими почестями похоронил ее в Джарах. Обез главленное же тело шаха отправлено им в Тегеран, где и погребено среди властителей Персии.

Так совершилась судьба аги Мохаммеда.

Со смертью его связана история гибели знаменитого карабагского поэта Вакафа, жившего в Шуше во время нашествия. Не успев бежать вместе с Ибрагимом, он был захвачен неприятелем и попал в руки кровавого врага своего, аги Мохаммеда.

Рассказывают, что еще во время первого нашествия на Шушу ага Мохаммед приказал пустить в карабагский стан стрелу, к которой был прикреплен лоскут бумаги со следующими стихами: «Из небесной камнеметательной машины бросаются бедоносные камни, а ты по глупости защищаешься от них в стеклянной крепости…»

Стрела от Ибрагим-хана принесла ему такой ответ: «Если Тот, в Кого я верую, мой Хранитель, то Он сохранит и стекло под мышцей камня». Ага Мохаммед спросил, кто автор этих стихов, и ему назвали Вакафа; он поклялся убить его, как только Шуша будет взята.

Теперь несчастного поэта вместе с другим карабагцем везли на грозную расплату. Но поэт был спокоен. В каком-то предвидении будущего он обратился к товарищу своего несчастья и сказал: «Друг мой, предсказываю тебе, что я никогда не увижу аги Мохаммеда и ничего дурного от него не перенесу; за тебя же ручаюсь».

Вечером их привезли в Шушу, и шах приказал немедленно казнить карабагца, а Вакафа посадить в тюрьму, чтобы наутро предать мучительнейшей смерти. Но в эту самую ночь он пал под ножом Сафар-Али – и Вакаф получил свободу.

Но беда грозила поэту там, где он ее не предвидел. Воспользовавшись отсутствием законного хана, племянник Ибрагима, Мухаммед-бек, задумал овладеть Карабагом. Вакаф был из числа немногих, не согласившихся изменить старому хану, и был казнен вместе с сыном. За воротами Шушинской крепости, на высоком холме, где совершались народные празднества, и поныне еще указывают их общую могилу.

Ага Мохаммед погиб. А в следующем, 1798 году, 11 января, умер и Ираклий, вынеся в глубокой старости тягчайшие испытания.

Существует трогательный рассказ о пребывании царя в полуразрушенном старинном Ананурском монастыре, когда разбитый и всеми покинутый, он должен был искать в нем убежища. «В ветхой келье, стоявшей в углу монастырской ограды, – говорит этот рассказ, – можно было видеть старика, сидевшего лицом к стене и покрытого простым овчинным тулупом. Это был царь Грузии Ираклий II – некогда гроза всего Закавказья. Подле него находился старый слуга-армянин.

– Кто там сидит в углу? – спрашивали проходившие люди.

– Тот, которого ты видишь, – со вздохом отвечал армянин, – был некогда в большой славе, и имя его уважалось во всей Азии. Он был лучшим правителем своего народа, но старость лишила его сил и положила всему конец и преграду. Чтобы отвратить раздоры и междоусобия в семействе, могущие последовать после его смерти, он думал сделать последнее добро своему народу и разделил свое царство между сыновьями. Несчастный Ираклий ошибся. Ага Мохаммед, бывший евнухом Кули-хана, Надир-шаха в то время, когда Ираклий носил звание военачальника Персии, пришел теперь победить его немощную старость. Собственные дети отказались ему помочь и спасти отечество, потому что их было много и всякий из них думал, что будет стараться не для себя, а для другого. Царь Грузии принужден был прибегнуть за помощью к царю Имеретии, но если ты был в Тифлисе, то видел весь позор, какой представляло там имеретинское войско. Ираклий с горстью людей сражался против ста тысяч и лишился престола оттого, что был оставлен без жалости своими детьми. И кому же на жертву? Евнуху, человеку, который прежде раболепствовал перед ним. Померкла долголетняя слава его, столица обращена в развалины, а благоденствие народа – в погибель. Вот под этой стеной видишь ты укрывающегося от всех людей славного царя Грузии без помощи и покрытого только овчиной. Царедворцы и все находившиеся при нем ближние его, которых он покоил и питал на лоне своем во всем изобилии, оставили его; ни один из них не последовал за своим владыкой, кроме меня, самого последнего его армянина.

Грустная повесть Ираклия невольно вызывает в вас представление мрачной эпохи, в которой величавый гений Шекспира нашел величественный образ другого короля-страдальца, несчастного Лира, также разделившего свое царство и также испытавшего всю неблагодарность тех, кто всем был обязан ему. Но Шекспир – великий летописец навсегда минувших Средних веков, а на Кавказе это совершалось почти на наших глазах.

По удалении аги Мохаммеда Ираклий возвратился в Телави, служивший ему любимым местопребыванием после Тифлиса. С Телави соединялись лучшие воспоминания всей его жизни. Там, будучи еще царственным юношей, он приобрел себе военную славу покорением лезгин, Ганжи и Эривани, и долго после того всему Закавказью было известно, что этот бедный Телави – резиденция грозного царя Кахетии, которому суждено было впоследствии соединить под своей властью целую Грузию. И вот прошли пятьдесят два года царствования Ираклия, и он опять возвращается в тот же Телави, но только для того, чтобы покончить здесь остаток своих дней, когда звезда его угасла, и он, удрученный годами и горем, не имел сил смотреть на пепелище Тифлиса.