Окопная правда войны - Олег Смыслов

Так куда же делись командир полка и начальник артиллерии?

«После того как они все же вернулись, командир дивизии наградил Кузьминова пощечиной и сказал: “А как же с вызовом артогня на себя? Смыть кровью!” Так что от штрафного батальона до звания Героя был один шаг. А так как наш полк и сам командир переправились на сутки раньше других частей на правый берег, то Кузьминов только один и подходил в кандидаты на Героя».

Спустя десятилетия Герой Советского Союза М.Я. Кузьминов напишет о том же, но по-своему: «Что делать? Ведь если фашисты возьмут высоту, они легко прорвутся в Григоровку, и весь плацдарм будет под угрозой ликвидации. После недолгих размышлений я приказал Бикетову вызвать огонь по нашему наблюдательному пункту. Майор внимательно посмотрел на меня и дал условный сигнал.

С НП артиллеристов запросили:

— Где ваш “первый”? — так условно именовался командир полка.

Я взял микрофон у майора Бикетова и сказал:

— Нахожусь у края “ленты” (условное название Днепра). Прошу немедленно открыть огонь по высоте.

— Понятно! — ответил артиллерийский наблюдатель.

И вслед за этим все вокруг загремело, загрохотало, в небо полетели комья земли. Высоту окутали дым с пылью, закрывшие небо. Мы с Бикетовым лежали на дне траншеи, тесно прижавшись друг к другу.

Вражеский танк, пятясь назад, переполз через нас, привалив землей сержанта Николая Семенова. Если бы фашисты знали, что в траншее расположен наш НП, где находились два майора, лейтенант и три солдата-связиста, они, конечно же, нас живыми не оставили. Достаточно было водителю вражеского танка развернуть машину над нами, “поерзать” на месте, и мы оказались бы заживо погребенными...»

Возможно, что этот ярчайший пример трусости командира полка, позднее ставший «подвигом» был не единственным в практике Великой Отечественной войны. Однако, как правило, обычно за такие «подвига» люди получали по заслугам...

***

Война до сих пор не дает покоя тем, кто ее прошел. Тогда молодые или совсем молоденькие офицеры, ставшие впоследствии известными писателями, актерами, режиссерами, скульпторами не переставали, да и не перестают возвращаться к ней в своем творчестве.

Например, Виктор Некрасов писал: «Тридцатилетний, но все еще мальчишка, мирно дремавший на военных занятиях в институте (...), получил в свое распоряжение восемьдесят “годных необученных” гавриков и должен был обучить их военному искусству. Пройдя пешком от Ростова до Волги, запасной наш саперный батальон обосновался в захудалой деревушке Пичуга на крутом берегу и стал долбить колхозными лопатами насквозь промерзший грунт. Никто из нас, командиров, в глаза не видал живой мины, детонатора, взрывателя, бикфордова шнура. О толе (тринитротолуоле) знали только, что он похож на мыло, а динамит — на желе. Оружия не было. Стрелять не умели. За всю зиму каждый солдат на стрельбище сделал по одному выстрелу — патронов и на фронте-то было в обрез.

К весне 42-го г. рядовой состав был отправлен в Крым, где и сложил свои кости, а комсостав, полковыми инженерами, в действующую армию, в район Донца. Оружия по-прежнему не было. Из станицы Серафимович наш стрелковый (!) полк выступил с палками вместо винтовок на плечах. Полковая артиллерия — бревна на колесах от подвод. Во всем полку только две учебные винтовки — их торжественно несли два ассистента по бокам знамени — святыни полка. Мы бодро “С места песню!”, рубанули шаг, бабы зарыдали: “Родимые вы наши, с палками-то на немцев!” Кто мог придумать этот цирк — до сих пор ломаю голову.

На передовую угодили прямо к началу “плана Барбаросса” оружие получили за сутки до того, как “вступили в дело”. Солдаты — московские винтовки образца 1891 г., офицеры — пистолеты ТТ. И то, и другое держали в руках первый раз в жизни. Попытались тренироваться на воронах, запретили — передовая рядом.

“Вступление в дело” вылилось в повальное бегство. Утром Ю-88 засыпали бомбами, на бреющем пронеслись “мессера” и полезли на нас танки. Мы лежали в кустах “рубежа”, который должны были держать, и тихо заполняли штаны. Я скомандовал: “По одному, перебежками, к той роще!” — и сам за бойцами засверкал пятками.

Знаменитый Нурми мог мне позавидовать...

Так началась “моя” война. Закончилась она в июле 1944 г. в Люблине — пуля немецкого снайпера с крыши дома на Краковском Пшедместье перебила правую плечевую кость.

Через полгода был демобилизован, стали именоваться «инвалидом Отечественной войны II группы», получил пенсию. Оставалось только передвигать флажки на большой, немецкого происхождения, карте Европы, повешенной на стене, на самом видном месте.

9 мая 45-го мы все напились, без конца целовались, у кого сохранились пистолеты — стреляли в воздух и опять бежали за водкой. (...)

Мы победили! Фашизм — самое страшное на свете — разгромлен.(...)

Победителей не судят! Увы! Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмые годы, расправу с соратниками, первые дни поражения...»

Знаменитую книгу капитана и кавалера ордена Красной Звезды и медали «За отвагу» Некрасова «В окопах Сталинграда» в 1946 г. опубликовал журнал «Знамя», а в 1947 г. Виктор Платонович был награжден Сталинской премией в области литературы.

***

Василь Быков на фронт ушел семнадцатилетним юношей. Сначала воевал рядовым, потом был направлен в Саратовское пехотное училище, по окончании которого стал командиром взвода автоматчиков, затем попал в полковую артиллерию также взводным. С «сорокопятками» он прошел Украину, Румынию, Венгрию, Югославию, Австрию. Был два раза ранен и награжден двумя боевыми орденами.

В книге воспоминаний о пережитом, которую он завершил в 2002 г. (по зловещей иронии судьбы) во Франкфурте-на-Майне, Василь Владимирович рассказал о самом первом бое, который не очень ему запомнился и о том, как они воевали: «В памяти осталось лишь то, как ротный, какой-то нескладный, совсем по-граждански выглядевший человек в полушубке, гнал солдат и меня вместе с ними через неубранную, заваленную снегом кукурузу, пока не накрыл нас плотный немецкий огонь. Залегли. А потом опять в атаку — короткими перебежками...

Ночь застала нас на марше, в батальонной колонне. А с рассвета и весь день с неба летели бомбы. Мы то разбегались по степи, то вновь собирались на дороге. На околице села, до которого дошли, около пустого хлева ротный объявил короткий привал. Дальше нам предстояло взять кошару, стоявшую неподалеку от дороги. Предполагалось, что в ней закрепились немцы. Но едва я задремал на мерзлой соломе, как послышался пронзительный вой немецких пикировщиков и разрывы бомб. Нужно было быстро выметаться из хлева. Но тут немцы налетели вновь, и ротный, задержавшийся в хлеву, был убит осколком. Из офицеров в роте остался я один, и именно на меня навалился возникший откуда-то заместитель командира полка: “Наступать, твою мать!” Что ж, наступать, так наступать. И по моему приказу остатки роты, рассыпавшись в цепь, двинулись к кошаре. На наше счастье, немцы больше не стреляли, а в развалюхе-кошаре не было ни души. Я тут же послал на КП полка сержанта доложить, что приказ выполнен. Как выяснилось впоследствии, делать этого не следовало, хотя вернувшийся сержант передал мне благодарность командира полка. Тем временем мои ребята залегли прямо в снегу, замерзшие и голодные. И тут помкомвзвода предложил: “Айда в кошару! Немного погреемся...”

Я узнал: кто-то из моих раздобыл бутылицу со шнапсом. Аккурат для сугреву.

А вот погреться не удалось. Раздвигая побелевшие кукурузные будыли, показались три бронетранспортера и стали бить из пулеметов. Солдаты тотчас вскочили и, не дожидаясь моей команды, кинулись назад, к дороге. За ними — где ползком, где перебежками — подался и я, их незадачливый командир. В кюветах просидели под обстрелом до ночи. А едва стемнело, опять появился заместитель командира полка и сразу же пообещал расстрелять меня, если до рассвета не займу оставленную кошару. Оказывается, про захват этой злополучной развалюхи уже доложили в штаб дивизии, а там она, быть может, попала в оперативную сводку — поэтому необходимо отбить ее у немцев. Любой ценой. Положение такое, что хуже не придумаешь. Кошару обороняют три бронетранспортера, а у меня всего пятнадцать солдат с винтовками. Как взять?

Однако приказ есть приказ. Ночью, при свете не вовремя показавшейся луны, я повел солдат в новую атаку. Но очень скоро пришлось вернуться: немцы не дали продвинуться и до половины пути к кошаре. Решил ждать рассвета и своего приговора. А тут что-то случилось там, где находился КП полка. Оттуда послышались крики, беспорядочная стрельба. К нам прибежал автоматчик — на КП напали немецкие разведчики, замкомполка приказывает: “Все на помощь, немедленно”. Побежали, конечно. Но опоздали. Немцев, правда, уже не было, а тот, кто обещал меня расстрелять, лежал убитый. Утром два моих солдата выкопали ему могилу. В тот же день нам прислали нового ротного — лейтенанта Миргорода, с которым я провоевал до Рождества. (...)