Тигана - Гай Гэвриел Кей

Побыстрее было бы лучше, мягко возразил Гранчиал, командир Второй роты. Альберико позволил своему взгляду отразить некоторую долю тех чувств, которые сейчас испытывал. Всему есть предел.

— Это позволило бы нам, кого бы вы ни выбрали, успеть должным образом обработать землю перед весенними посадками, — поспешно объяснил Гранчиал. Несколько встревоженный, как ему и следовало.

— Возможно, вы правы, — ответил Альберико с непроницаемым выражением лица. — Я над этим подумаю. Между прочим, — прибавил он, когда они уже были у двери. — Каралиус, не будешь ли так любезен прислать ко мне этого твоего весьма расторопного молодого капитана? Того, с раздвоенной черной бородкой. У меня есть особое, конфиденциальное задание, для которого нужен человек с его очевидными достоинствами. — Каралиус замигал и кивнул.

Важно, очень важно не позволить им стать слишком самоуверенными, размышлял он после их ухода, и ему удалось успокоиться. В то же время только настоящий глупец ссорится со своими войсками. Тем более если у него имеются планы в конце повести их домой. Предпочтительно по приглашению императора, но необязательно. Нет, совершенно необязательно.

После дальнейших размышлений в этом направлении он все же повысил налоги в Тригии, Чертандо и Феррате, приведя их в соответствие с новыми налогами Астибара. Еще он послал курьера к Сифервалу, командиру Третьей роты, стоящей в горах Чертандо, и похвалил его за успехи в сохранении спокойной обстановки в этой провинции.

Их надо пороть, а потом задабривать. Пусть они тебя боятся и знают, что могут сделать себе состояние, если ты к ним достаточно благосклонен. Все дело в равновесии.

К несчастью, с равновесием на Восточной Ладони постоянно случались мелкие неприятности по мере того, как осень переходила в необычайно холодное начало зимы.

Какой-то проклятый поэт в Астибаре выбрал этот сырой и дождливый сезон, чтобы расклеивать по стенам свои элегии покойному герцогу Астибарскому. Герцог умер в ссылке, он был главой семейства заговорщиков, большую часть которых к тому времени уже казнили. Восхвалявшие его стихи сильно отдавали государственной изменой.

Но возникли трудности. Все до одного писатели, схваченные во время первого рейда по кавницам, отрицали свое авторство, а после второго рейда — получив время на подготовку — каждый заявлял, что именно он написал эти стихи.

Некоторые советники требовали всех их вздернуть на колеса, но Альберико обдумывал более важный вопрос: заметное отличие его двора от двора игратян. На Кьяре поэты сражались за право появиться перед Брандином, дрожали как щенки от малейшего слова похвалы из его уст. Они сочиняли экзальтированные оды тирану и оскорбительные, обидные пасквили на Альберико по заказу. Здесь, на Восточной Ладони, все поэты казались потенциальными возмутителями черни. Врагами государства.

Альберико подавил свой гнев, похвалил техническое совершенство стихов и отпустил захваченных в обоих рейдах. Тем не менее сначала он со всей доступной ему благожелательностью высказал пожелание прочесть столь же талантливые стихи на любую из сатирических тем, связанных с Брандином Игратским. Он даже выдавил из себя улыбку. Он был бы очень рад прочесть такие стихи, сказал Альберико, спрашивая себя, способен ли хоть один из этих проклятых писак, при всей их надменности, понять его намек.

И ведь никто не понял. Вместо этого на третье утро на всех стенах города появилась новая поэма. Посвященная Томассо бар Сандре. Она оплакивала его смерть и утверждала — невероятно! — что его извращенная сексуальность была сознательно выбранным путем, живой метафорой его побежденной, порабощенной страны, извращенной ситуации в Астибаре под властью тирании.

После этого у Альберико не осталось выбора, когда он понял, что хотел сказать поэт. Уже не затрудняя себя допросами, он приказал в тот же день вытащить наугад десяток поэтов из кавниц и еще до заката вздернуть их на колеса с перебитыми костями и отрезанными руками среди все еще многочисленных тел членов семей заговорщиков. Потом на месяц закрыл все кавницы. Больше стихов не появлялось.

В Астибаре. Но в тот вечер, когда на базарной площади в Тригии было объявлено о новых налогах, черноволосая женщина покончила с собой, спрыгнув с одного из семи мостов в знак протеста против этих мер. Перед прыжком она произнесла речь и оставила после себя — только боги ведают, как оно к ней попало, — полное собрание «Элегий Сандрени» из Астибара. Никто не знал, кто она такая. Ледяную воду реки обшарили в поисках ее тела, но так и не нашли. В Тригии реки текут быстро, с гор до восточного моря.

Эти стихи распространились по всей провинции в течение двух недель и пересекли границу Чертандо и южного Феррата еще до первого зимнего снегопада.

Брандин Игратский прислал в Астибар элегантно закутанного в мех курьера с элегантно сформулированной похвалой в адрес «Элегий», называя их первой приличной творческой работой, дошедшей до него с барбадиорских территорий. И передал Альберико свои самые искренние поздравления.

Альберико в ответ послал вежливые изъявления благодарности и предложил поручить одному из своих талантливых новых стихотворцев написать поэму о славной жизни и подвигах в битве принца Валентина ди Тиганы.

Благодаря заклятию игратянина он знал, что один лишь Брандин сможет прочесть это последнее слово, но только Брандин его и интересовал.

Альберико уже полагал, что выиграл этот поединок, но почему-то самоубийство женщины в Тригии сильно подействовало ему на нервы. Этот поступок был чересчур демонстративным, он возвращал страну к насилию того первого года, после его высадки на эту землю. Положение так долго оставалось спокойным, и столь резкий поступок, да еще публичный, ничего хорошего не обещал. Он даже ненадолго задумался, не отменить ли новые налоги, но это было бы слишком похоже на уступку, а не на проявление доброй воли. Кроме того, ему все еще нужны были деньги для армии. Из дома приходили вести, что император все больше сдает, что его все реже видят на публике. Альберико понимал, что ему необходимо ублажать своих наемников.

В середине зимы он принял решение отдать Каралиусу в награду половину бывших земель Ньеволе.

В ту ночь, когда об этом объявили официально — сначала в войсках, потом громко прочитали указ на Большой площади Астибара, — в семейном поместье Ньеволе дотла сгорела конюшня и несколько хозяйственных построек.

Альберико приказал Каралиусу немедленно провести расследование, но через день пожалел об этом. Среди тлеющих руин нашли два тела, придавленных упавшей балкой, которая перегородила дверь. Одно из них принадлежало осведомителю, работавшему на Гранчиала, командира Второй роты. Вторым оказался солдат той же Второй роты.