Маршак - Матвей Гейзер

Записку Большаков, разумеется, прочел, но, увы, это ничего не изменило…

Из писем Маршака к родным, близким, друзьям мы узнаем, как он жил в годы войны. 23 января 1943 года он пишет старшему сыну Иммануэлю:

«Дорогой мой Эленок,

пишу тебе всего несколько слов — тороплюсь. Елена Васильевна обещала сейчас заехать ко мне за посылкой и письмом для тебя…

Посылаю тебе стихи. Не помню, что из них я уже посылал тебе. Но сонетов Китса и Мильтона ты, вероятно, еще не знаешь — так же, как и народных детских песенок. Напиши или скажи по телефону, что тебе больше всего понравится. Посылаю и стихи, которые были в „Комсомольской правде“…

С мамой говорил на днях по телефону. Она и Яша здоровы. У Яши пульс еще учащен (это следствие перенесенной болезни). Его оставили в институте до 1 июня, а там видно будет. Пиши им почаще…

Встречаешь ли ты Абрама Федоровича (академик Иоффе. — М. Г.), Шальникова, Олега Николаевича (писатель Писаржевский. — М. Г.)? Не переутомляешься ли ты на работе? Работа идет плодотворнее, когда даешь себе отдых…

Очень радуют успехи на фронте. Как замечательно, что прорвана блокада Ленинграда. Я послал поздравление генералу Говорову и получил от него очень сердечный ответ. Он превосходный человек, очень любит стихи, музыку.

Целые дни я провожу на работе. Может быть, через некоторое время лягу опять недели на две в Кремлевку или поеду на несколько дней в одну из пригородных санаторий. Маме об этом не пиши — будет беспокоиться. Я просто переутомлен».

21 декабря Маршак был на похоронах Юрия Тынянова. Похороны своей «таинственностью» напоминали похороны Пушкина — ни одного оповещения в газетах, ни слова по радио. Однако у могилы Тынянова на Ваганьковском кладбище собралось довольно много литераторов Москвы. Маршак сказал тогда Каверину: «Как жаль, что я мало общался с Юрием… Какой ученый, какой пушкинист!..»

В годы войны Маршак написал несколько стихов, посвященных Ленину, и ни в одном из них не упоминается имя Сталина, но вождь этого не заметил. Вот одно из них:

Под гранитным сводом МавзолеяОн лежит. Безмолвен, недвижим.А над миром, как заря алея,Плещет знамя, поднятое им.

То оно огромное без меры,То углом простого кумачаОбнимает шею пионера,Маленького внука Ильича.

В августе 1941 года был образован Еврейский антифашистский комитет (ЕАК). Маршак был избран в состав руководства комитета. Речь, с которой он выступил на первом митинге еврейской общественности, была опубликована в книге «Братья евреи», изданной в том же году.

ЕАК был нужен для получения финансовой поддержки от мирового еврейства для Красной армии и создания за рубежом идиллических представлений о жизни евреев в СССР. В декабре 1941 года председателем комитета был избран Соломон Михоэлс. После гибели Соломона Михайловича, вернее после его убийства в январе 1948 года, ЕАК был ликвидирован. Маршак откликнулся на эту трагедию стихотворением «Памяти Михоэлса». Мы приведем отрывок одного из вариантов этого стихотворения:

Здесь на подмостках люди умиралиИ выходили к зрителям опять.А он лежит недвижно в этом зале,И на призыв друзей ему не встать.

Надгробные здесь раздаются речи,А он для нас по-прежнему живой, —Передовой боец широкоплечийС открытым взглядом, с гордой головой.

И всем казалось: не умолк твой голос,Огонь в глазах глубоких не погас…И мы благодарим тебя, Михоэлс,За то, что жил ты с нами и для нас!

Догадывался ли Маршак, стоя у гроба Михоэлса, что ждет его в ближайшее время? Пройдет несколько лет после расправы с Михоэлсом, и в марте 1952 года вершители судеб начнут следствие по делам всех лиц, имена которых фигурировали в ходе допросов по делу ЕАК. Список этот включал двести тринадцать человек. Что грозило Маршаку, представить себе нетрудно.

14 ноября 1947 года, то есть меньше чем за два месяца до его убийства, Соломон Михайлович Михоэлс, выступая на юбилейном вечере Маршака, сказал: «Самуила Яковлевича называют здесь детским писателем, поэтом, драматургом, переводчиком. Я думаю, у него есть еще более общее качество и более высокое. О царе Соломоне (да простит мне Самуил Яковлевич это сравнение), которого называли мудрецом, несмотря на то, что он был царем, говорят, что он был знатоком семидесяти языков. Он знал все языки мира. Кроме того, он знал язык птиц, язык зверей, язык животных. Нет, Маршак не переводчик, — Маршак знаток языков. Мало того, что он знает свой русский язык, знает английский язык, французский язык, блестяще владеет ими, — он еще знает язык детей, знает язык советских детей и умеет разговаривать с врагами нашей Родины, умеет остро оттачивать слово, как стрелу. Именно таким воином, бойцом в слове, в искусстве он оказался во время войны».

Самуил Яковлевич очень тосковал по семье. 20 марта 1942 года он пишет Корнею Ивановичу и Лидии Корнеевне Чуковским: «Я живу здесь один, без семьи и Розалии Ивановны. За мною, как за пушкинским мельником русалка, присматривает соседская домработница. Много работаю, устаю, беспокоюсь о своих, которые находятся так далеко от меня, но киснуть и распускаться себе не позволяю». Маршак действительно много работал — писал стихи, фельетоны, лозунги. А еще он написал сценарий для кинофильма «Юный Фриц», режиссером которого согласился стать Г. М. Козинцев. В июне 1942 года он пишет жене в Алма-Ату: «Скажите Козинцеву, что у меня есть отличная сцена „Фриц в Голландии“ (он гонит со сцены симфонический оркестр и заменяет его своей „джаз-бандой“, которая исполняет очень смешные номера). Для звукового кино — это находка. Послать я могу с первой оказией, чтобы скорее дошло. Пусть телеграфируют об этом мне. Я уверен, что, если картина из-за этого выйдет чуть-чуть позже, она окрепнет и выиграет. Есть крошечные добавления в речах профессора, кот<орые> я тоже мог бы экстренно выслать (в них Фриц обрисовывается как крепостник, колонизатор — очень нужный с идеологич<еской> точки зрения материал)».

И еще о фильме «Юный Фриц»: «Вчера мы смотрели у Большакова картину. Она интересна, даже красива, но чересчур легка, развлекательна и совсем не соответствует нынешней обстановке. Я это предвидел и был прав, когда (начиная с февраля) настаивал на изменениях и дополнениях. Дважды звонил по этому поводу в Алма-Ату (в ЦК Казахстана) тов. Михайлов, который тоже считал, что нужно внести исправления, чтобы линия у картины была правильной. Эти исправления были посланы наконец с Траубергом, который зашел ко мне только в конце своего пребывания в Москве, а потом задержался в дороге чуть ли не на месяц, а второй раз с Большаковым. Все это оказалось напрасно. Теперь ясно, что картину пускать на экран нельзя, если не сделать очень существенных изменений (переделать чуть ли не половину). Вопрос ставится так: переделать или отклонить совсем. Я готов помочь, чем могу, если пойдут на переделки. Сатира, памфлет превратились в юмор, в развлечение. Очень легкомысленная музыка. Нет законченности в сценах. А главное, все должно быть серьезнее и острее.